Гипно Некро Спам - Олег Гладов

Но родители были на работе. Петр заснул перед телевизором, куда уселся сразу после школы. А теперь проснулся. Голова его была тяжелой.

Нельзя спать на закате – вспоминалось ему. Так ему говорили. А еще нельзя сидеть к телеку близко.

Отец Петра, Андрей Петрович, не мог спокойно смотреть все эти MTV и Муз ТВ. У него на двадцатой секунде просмотра вставал член. У него в башке не умещались все эти телки, которые пели, танцевали, рассказывали что-то и искрили глазами с телеэкрана. У девок были влажные рты и тонкие талии, плоские животы и, выглядывающие из джинсов, трусы. Эти телки не носили бюстгалтеров и все время улыбались.

Андрей Петрович ни разу не встретил таких женщин в реальной жизни.

Самое необъяснимое слово в жизни Андрея Петровича было слово «НЕГА».

Самое часто употребляемое – «Вооооооооот».

Самое любимое – «гондон».

Самая любимая рифма – «поэт-пистолет».

Слова, которые Андрей Петрович старался употреблять как можно реже: длинное ПОПЫ (с ударением на первый слог), попы (с ударением на второй слог), стихах, лица, любви, табака, собака, анкету, инвалид, графа, еда, вафли, нелепый, дирижер, окурок, шок, мешок.

Иногда, занимаясь любовью со своей женой Мариной, Андрей Петрович Продан вдруг вспоминал Ларису. Он общался с этой женщиной десять лет назад не больше трех дней в одной из московских командировок. Лариса была похожа на Констанцию Алферову. Она рассказывала однажды про писателя, у которого неожиданно воспалился большой палец правой руки. Загноился и распух. А писатель не левша. Он правша. Он в поезде. И ему в голову пришла самая гениальная идея за всю его творческую и фактическую жизнь. У него блокнот, карандаш и этот палец. Болит – Ужас.

– И что он сделал? – спросил десять лет назад Андрей Петрович по телефону из своего номера в гостинице «Салют».

– Не скажу, – ответила Лариса из своего номера в той же гостинице.

Андрей Петрович не знал, откуда и зачем она приехала в Москву. Почему поселилась именно в этом отеле. Звали ли ее Лариса на самом деле? Он увидел ее в лифте. Она, вежливо улыбнувшись, отклонила его предложение пообедать вместе. Заметила на бирке ключа номер его полулюкса. Сказала, выходя на два этажа раньше:

– Я позвоню Вам.

И позвонила. Они разговаривали шесть часов. Андрей помнил почти каждое слово. Помнил, как она сказала неожиданно:

– Приглашаю Вас утром на завтрак. Придете?

– Конечно! – воскликнул оторопевший Андрей. – С большим удовольствием!

– Просто «Да» вполне достаточно, – сказала она и положила трубку.

– Ты знаешь, что есть бомба, которая убивает только людей? – сказала она, сидя напротив него за столиком в утреннем кафе, за две станции метро от гостиницы. Она отхлебнула из крохотной чашечки обжигающий кофе по-турецки и продолжила:

– Такая бомба убивает только людей, а животных, насекомых, птиц и рыб и все-все остальное – нет. Все дома останутся в целости и сохранности, даже маленькой трещинки ни на одном стекле не появится. А людей не станет. Они будут гнить безобразными кучами. Тлеть в тлен. Их гнойное мясо пожрут животные и насекомые. Всосет их медленно в себя верхний слой почвы. Впитают в себя искусственные и почти стопроцентно стерильные до этого ковровые покрытия офисов, деревянные паркеты из дорогих парод дерева в квартирах с бронированными дверями. Сорбируют в себя полоски соединительного раствора между кафельными плитками пола подземных станций метро. Люди исчезнут, а все будет дальше без нас. Мир вскоре вылечится от всех болезней и станет Большим Круглым Куском Счастья с экватором в сорок тысяч километров. Здесь все станет жить веками. А нас там не будет.

– Как называется такая бомба? – спросил Андрей. Потом сказал, подумав. – По моему, я подобный монолог в кино каком-то видел…

Администратор гостиницы Татьяна Рисухина смотрела на большие круглые часы над входной дверью. Смотрела так, как смотрит человек, находящийся в помещении один. Человек, словно пытающийся подтолкнуть стрелки взглядом. Словно пытающийся заставить их двигаться быстрее. Человек, смотрящий так пронзительно на часы, должен ожидать, что стрелки могут согнуться. Татьяна ожидала. Она была семь лет замужем за человеком из киноиндустрии. Человеком, стоящим на самом последнем посту. На границе с нормальным миром. Он был одним из тех, кто впускал кино мелкими дозами в обычную жизнь. Он очень гордился своей работой. У него были огромные яйца и член, который казался Татьяне нормальным до встречи с Сергеем. После Сергея Татьяне уже не один член не казался нормальным. С первым мужем она смотрела кино семь раз в неделю. С Сергеем она занималась сексом минимум сорок минут в день.

Ей очень хотелось сегодня отужинать с этим симпатичным молодым человеком. А еще ей очень хотелось попасть перед этим домой и надеть новый черный и кружевной комплект белья. Ей очень хотелось ощущать его на себе, ужиная сегодня в ресторане. Она купила эти полупрозрачные кружева трусиков и бюстгалтера четыре месяца назад. И у нее не было повода одеть их ни разу.

Татьяна провела левой рукой по своему животу. Потрогала обеими руками свои ягодицы. Посмотрела в сторону двери, ведущей в ресторан. Она знала, что ее узкие скулы, чувственный рот, цвет глаз и тело нерожавшей двадцатипятилетней девушки возбуждают мужчин. Она знала, что последний раз секс у нее был два года назад.

– Два года, – сказала она вслух и еще раз потрогала себя за ягодицы.

***

– Итак, Вы Павел, и Вы не бармен. Кто же Вы? – Алина вставила в губы сигарету. Павел поднес огня. Сказал, потушив спичку:

– Вы много курите, Алина.

– Не много.

– Много-много… – покивал головой он и бросил спичку в пластиковое мусорное ведро размером с маленькую бочку. Отряхнул что-то невидимое со своих ладоней и сказал, сунув кисти рук целиком в задние карманы штанов:

– Моя бабка умерла от рака легких.

– Она курила?

– Нет, – он покачал головой, – она работала в бильярдной. Выдавала шары. Она называла их «мячи». Кии она называла «кии» и тоже их выдавала.

Павел пожал плечами. Вжал их в шею. Стал смотреть в потолок:

– Она тридцать лет выдавала мячи и кии. Она была одним из лучших игроков Ворошиловградской области. Она не курила. Но умерла от рака легких. Курили вокруг нее. Посетители биллиардной. Дым сизыми клубами витал уже ближе к обеду. Вечером стоял плотным туманом. Люди и столы в пяти метрах виделись, словно сквозь старый выгоревший и плотный полиэтилен. Бабушка дышала этим отработанным, выгоревшим и плотным полиэтиленом.

– А зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила Алина.

– А я не тебе рассказываю, – ответил Павел.

– То есть если я спрошу тебя сейчас «А кому?», ты загадочно промолчишь?

Павел отрицательно покачал головой. Достал руки из карманов. А с ними – небольшой, сложенный вдвое бумажный прямоугольник. Раскрыл его пальцами обеих рук. Протянул Алине.

– Два. Два. Ноль. Три. Портрет. Один. Четыре. Ноль. Ноль, – прочла Алина вслух и перевела взгляд на Павла.

– Дата, товар, время, – сказал он.

– А что это за печать? – Алина поднесла бумажку ближе к глазам.

– Это штамп. Печати круглые.

– Штампы тоже не только треугольными бывают, – сказала Алина.

– В точку,– кивнул Павел и протянул руку к желтоватому прямоугольнику.

Алина отстранилась и еще раз приблизила штамп к глазам. Павел пошевелил пальцами. Алина отстранилась еще на пару сантиметров. Потом сложила прямоугольник пополам и глубоко сунула в маленький фальш-карманчик на голенище своего левого сапога. Положила локти на стойку. Павел убрал обе руки в задние карманы штанов:

– Толстый мужчина может быть сексуальным? – спросил он.

– С животиком – да. Толстый – нет, – ответила Алина.

– До твоего поезда ровно четыре часа. Долго? – спросил Павел.

– Нормально, – ответила Алина.

– А до ужина всего час, – сообщил Павел.

Петр Продан, подложив под задницу старый рюкзак с лого «Dead Morrozze Project», сидел на железнодорожной цистерне в километре от станции и курил. Цистерна была пустой и лежала на боку в десяти метрах от уходящего вправо и влево железнодорожного полотна. Он выпускал дым из ноздрей и смотрел на то, как где-то вдалеке (в той стороне, где Москва) сaдилось солнце. В той стороне, где располагалась Бесконечность, уже виднелся краешек весенней ночи. Из цилиндра, толщиной с зажигалку, в наушники, а из них в его уши поступала перекодированная из нот в цифры и обратно музыка. Петр слушал низкие размеренные пульсации басов и бита. Слушал голос, декламирующий монотонный причудливо рифмованный текст:

– Я жру человечину вместо свинины,

Выпиваю с утра полстакана бензина,

Обижаю детей в любое время суток,