Призрак Виардо. Несостоявшееся счастье Ивана Тургенева - Нина Молева

Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже ее трупу — хоть она сама и стыдилась, и чуждалась всякого спасибо.

Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь положить на ее могилу!»

Эти строки были написаны в сентябре 1878 года. Меньше чем через пять лет, в преддверии своей смерти, Тургенев отправил из Буживаля в Ясную Поляну последнее письмо. Написанное на случайной неопрятной бумажке, слабеющей рукой, без подписи. Оно кончалось страшными словами: «Не могу больше, устал…» У Ивана Сергеевича еще хватило сил назвать Толстого «великим писателем русской земли», призвать его «вернуться к литературной деятельности». Но на жизнь уже сил не было.

А между тем имя Юлии Вревской не забылось. Его почти не знают в России и боготворят в Болгарии. Больница ее имени, площадь ее имени, памятник… Спасибо целого народа не за войну, а за способность смягчать ее удары, противостоять злу добром. Просто жалеть и любить человека.

Из родственной хроники

След Варвары Петровны

Странный узор… Кресты. Длинные. Короткие. Бесконечные. Перекрестья. Красные. Желтые. Всплесками — синие. Очень синие. Черный край. Словно оттиснутый. И снова наступающий.

Она смотрела на него часами. Не вспоминала. Не перебивала прошлое. Просто помнила. Почти вся жизнь прошла с этим паласом: Спасское-Лу-товиново — Ливны — Варшава — теперь Москва. Целых тридцать два года Москва. Все та же комната. Высокий потолок. Дубовые двери. Книги по всем стенам. Большое окно — навсегда задвинутое от света и солнца стеной слишком придвинувшегося соседнего дома. Дагестанский палас на стене, у узкой оттоманки. Красный. Зеленый — на куске пола. Другой мир — горы, обомшелые каменные башни домов, весенняя прозелень лугов.

Все началось с варшавского сна. Она еще не успела уснуть. В полудреме картина представилась удивительно яркой. Полумрак незнакомой комнаты. Диван с разобранной постелью. Ночник на столике. Отклонившееся, как от сквозного ветра, пламя. Раскрытый на первой странице Псалтырь с надписью, что куплен на ярмарке в селе Волово в 1899 году. На стене странный ковер с крестами и перекрестьями. Красный. И другой — зеленый — у ног.

Она никогда не была в такой комнате. Не видела странных ковров и вещей. Сердцем поняла: ушел из жизни отец. Перед ее отъездом с молодым мужем из Ливен в Варшаву (офицер штаба западных войск!) обещал своей любимице в минуту кончины прийти к ней. Чтобы укрепить в вере свою «математичку», рвавшуюся к Сорбонне. Это за ним потянулось пламя свечи в ее сне.

Телеграмму из Спасского от нее хотели скрыть. Все равно ехать на похороны за несколько дней до родов она бы не могла. Она опередила все сообщения, сразу же сообщив мужу о случившемся. И получила телеграмму сама: муж, не колеблясь, уехал на вокзал.

С. П. Лихнякович — С. С. Матвеевой,

17 сентября 1900 г.

«Дорогая моя милая Соничка, прежде всего горячо поздравляю тебя со счастливым разрешением от бремени. Пусть Господь прострет свою бесконечную милость на твою дочь и пошлет тебе всю меру материнских радостей от возможности воспитать чистую и преисполненную самых высоких побуждений душу. Не вмени мне в вину, что задержалась с ответом на твою просьбу подробно рассказать о последних минутах жизни твоего отца, а нами всеми так любимого брата. Помнила я об этом постоянно, но не хотела огорчать тебя лишними тяжкими впечатлениями до благополучных родов. Теперь же сообщаю тебе все, что знаю, тебе приятно будет узнать, что твое имя стало последним звуком, произнесенным Стефаном Львовичем.

Теперь я думаю, что он недомогал уже тогда, когда приехал в Спасское. Иначе трудно объяснить, почему избегал поездок к знакомым, которые могли хотя бы несколько развеять его настроение. Из комнат большого дома он предпочитал всем остальным казино (думаю, ты помнишь это смешное название), и Ефимовна говорит, что подолгу просиживал перед окном, глядя в сад. Когда Оля отозвалась как-то при нем о парке, он усиленно стал доказывать, что именно сад, и в этом особая прелесть Спасского, что если бы Нина это поняла, то не стала бы так безобразно переделывать Богдановку, которая теперь больше походит на «сквер». Можешь себе вообразить, он несколько раз повторил «сквер» с каким-то особенным выражением отвращения. Не могу поверить, чтобы Нина Илларионовна в действительности решилась на такие решительные перемены.

Как раз после такого спора, к вечеру, он отказался от чаю и, извинившись, ушел в свою комнату, а на следующее утро при туалете не нашел в себе силы встать и усиленно извинялся перед нами, что не станет в течение дня выходить. Он и в самом деле устроился в кресле и от еды стал отказываться. После обеда послали за Юрасовским, благо он гостил у Знамеровских, но напрасно — он уже уехал. Пришлось посылать за нашим земским эскулапом (впрочем, это очень достойный и знающий врач, над которым мы подтруниваем разве что по привычке). Доктор долго был на родах и добрался до Спасского лишь на следующий день.

К тому времени Стефан уже перебрался с кресла на диван, дышал тяжело, хрипловато и часто вздыхал. Из всех разговоров его больше всего занимал разговор о книгах. Он беспокоился как они разошлись и удастся ли их собрать, если придется восстанавливать Спасское. Он напоминал также, сколько у него сохранилось книг от батюшки с собственноручными пометками многих родственников, которые имели, как он выразился, «родственный обычай» оставлять повсюду свои автографы. У самого же в руках я заметила Псалтирь с надписью на титульном листе: «1898 г. 1 мая с. Волово Орловской губернии Ливенского уезда». Значит приобрел он ее совсем недавно во время тамошней ярмарки. Псалтирь эту родительскую посылаю тебе и не могу удержаться от замечания. Обложка Псалтири, несмотря на недавнее появление ее в нашем доме, сильно потерта: Стефан Львович не иначе часто и подолгу ее читал.

Похоронить его Стефан Львович распорядился, если будет на то наше согласие, в Спасском…»

Помещик и притом из достаточно состоятельных. Отец семейства: в соседней родовой Богдановке жили жена и еще трое детей. А рядом в селе находилась своя церковь и родные могилы. Окружающие недоумевали, как могла возникнуть мысль о похоронах в Спасском, куда Стефан Львович по-родственному лишь время от времени наведывался, теперь же и вовсе царил раззор. Наследники Ивана Сергеевича Тургенева состояли с писателем в слишком далеком родстве, да и не имели охоты приводить в порядок имение, предпочитая ничтожные заработки от случайных арендаторов.