Татуировка герцога - Майя Родейл

— Значит, вы бываете в театре?

Как приятно, работая бок о бок, свободно разговаривать. Но как опасно все лучше, все глубже узнавать эту женщину. Черт возьми, скоро он будет видеть в горничной личность — с надеждами, мечтами, чувствами и, не дай Бог, без оглядки влюбится в нее.

«Горничная, — твердил он себе. — Горничная! Горничная!»

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Уиклифф сосредоточился на деле. Он не накинется на нее здесь и сейчас — можно повредить драгоценные экспонаты.

— Когда могу, но не часто, — ответила Элиза.

Напоминание о ее положении горничной неловко повисло в воздухе. Вот почему с прислугой повесничают или бранят ее, но не пытаются вовлечь в разговор. Но ему нравится разговаривать с Элизой! Совсем не то, что с Алтеей, общение с которой вызывало такое ощущение, будто ходишь по горячим углям. И не так, как с другими женщинами, без умолку тараторившими ни о чем.

— Театр — это единственное, чего мне недоставало за границей, — сказал Уиклифф. — Хотя истории, рассказанные у костра в саванне, не менее захватывающие. — Он скучал по этим рассказам о местных богах и богинях, мифическим объяснениям природных феноменов или исторических битв.

Элиза взглянула на него с застенчивой улыбкой, и что-то дрогнуло в его сердце.

— Все склянки распакованы, — сообщила она.

Перед ними выстроилась армия насекомых. Перо и бумага.

— Вы умеете писать? — Ему все еще нужно было проверить ее. Нужно, потому что он вполне мог испытывать к ней сильное эмоциональное влечение. Кто-то даже назвал бы это любовью. Кто-то, но не он.

Элиза снова заколебалась, и ему хотелось стукнуть самого себя. Конечно, она не умеет ни читать, ни писать. Когда ему доводилось проводить такую проверку в прошлом, большая часть дочек аристократов едва могла написать свое имя на визитных карточках. А тут он вообразил, что девушка из низших классов в 1825 году пишет для газеты. Это просто смешно.

— Извините за идиотский и бестактный вопрос. Просто подавайте мне банки и рассказывайте, что в них, я буду их описывать, а потом они снова отправятся в ящик, до выставки, которую я хочу организовать. Если моя репутация не отпугнет всех.

Они работали в приятном неспешном ритме. Элиза брала склянку, рассказывала о ее содержимом — голубые крылья с радужным переливом, яркие коричневые прожилки, — и Уиклиффу стало понятно, что она выросла в театре. Она умеет обращаться со словами. Он записывал все.

Их руки соприкасались, когда она подавала ему банки. Это не были ухоженные, нежные руки леди. Черт, у него руки тоже грубые. Они оба работали — и он, и Элиза. Хорошо бы у нее не было другой работы, кроме как составлять с ним каталог насекомых. Но тогда он должен сделать ее своей любовницей…

И есть проблема… В чем? Прежде всего, у него нет средств. И это снова напомнило ему о письме леди Алтеи. Вот уж не ко времени. Нужно съездить к ней с визитом и поставить в этом деле точку.

— Это последние, — сказал Уиклифф, когда они покончили с партией. Работа в ее обществе шла быстро и приятно. — Вы хороший помощник.

— Спасибо, ваша светлость, — дерзко ответила Элиза.

Она взглянула на него, ее глаза искрились, как спокойное море под солнцем. Сердце у него сжалось. На миг перехватило дыхание.

— Что я вам говорил о «вашей светлости»?.. — Его притворное ворчание сменилось улыбкой и закончилось поцелуем.

Он застал ее врасплох, Элиза еще улыбалась, когда его губы коснулись ее рта. Через какой-то миг она с такой же силой ответила на его страсть. И в это волшебное мгновение все стало неколебимо правильным.

И слава богам, одна секунда перетекала в другую. Поцелуй стал глубже. Ее язык сплетался с его языком в умопомрачающей комбинации невинности и откровенной страсти. Уиклифф взял ее лицо в свои ладони. Щеки ее горели.

Пальцы Элизы пробежали по его волосам. Сердце у него застучало сильно и гулко, как туземный барабан. Он целовал ее, смакуя сладкий вкус ее губ. И не смог бы остановиться, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Он хотел изучить ее, узнать о ней больше. Его руки медленно скользнули к ее груди. Элиза ахнула и прогнулась. Проказница. Его пах напрягся, и он сократил последнее крошечное расстояние между ними.

— Себастьян, — прошептала она.

— Ммм…

Это абсолютная необходимость — почувствовать теплую нагую кожу ее груди. Он хотел взять ее в рот и расточать ласки, пока Элиза не задохнется от наслаждения. Именно это он и сделал.

— Себастьян… — срывающимся шепотом выдохнула Элиза.

Его губы сомкнулись на ее губах. Уиклифф смутно сознавал, что она пытается что-то ему сказать. Но говорить означало прервать поцелуй, а сейчас это было подобно смерти. Потом ее руки скользнули под его рубашку, легкие ладони легли на его торс.

Если это маленькое прикосновение доставило ему такое удовольствие, что случилось бы, окажись они оба обнаженными? В этот миг он желал близости с ней больше всего на свете. Больше, чем Тимбукту.

Он прервал поцелуй, потрясенный этой внезапной мыслью.

Ее губы припухли от его поцелуев. Глаза потемнели. Наряд пришел в беспорядок.

Больше, чем Тимбукту!

Глава 24. В логове львицы

Гостиная в резиденции леди Шакли

— Я не была уверена, что ты придешь, Уиклифф, — промурлыкала Алтея, входя в гостиную, где он ждал ее.

Он тоже не был в этом уверен. Но опустошительный поцелуй и одна непрошеная мысль привели его сюда. Желать чего-то или кого-то больше, чем Тимбукту, — это же мечта всей его жизни! — явное безумие. Чем больше он думал об этом, тем меньше оставалось сомнений: его сердце бьется ради этого приключения.

Он представлял себе, как Берк ведет отряд по широким африканским просторам. Мучительная картина.

Он воображал, как сам открывает этот город на закате, жарком и по-южному быстром. Он не откажется от этого ради женщины. Ради горничной.

И он отправился к леди Алтее. Она писала, требуя, чтобы он пришел по делу, которое не должно попасть в печать. Конечно, он был заинтригован. К тому же деньги Шакли манили, как пение сирены.

Уиклиффа проводили в гостиную. Он не стал садиться на диван — она могла устроиться рядом и начать разбрасывать свои сети.

Он был не в том настроении, чтобы дать отпор ее авансам или признать, что делает это из какой-то нелепой верности своей горничной. Поэтому он уселся в изящное хрупкое кресло с изогнутыми ножками и молился, чтобы оно под ним не развалилось.

Его удивляло, что он все-таки здесь оказался, поскольку совсем недавно считал, что пощечина завершила дело. Но Берк и Королевское общество изменили его мнение. У него возникла мысль, что он может заработать на эту поездку сам, собственными возможностями.