Суворов - Олег Михайлов

Пройдя вдоль строя, Суворов взял у правофлангового — добродушного вида гиганта — его ружье и начал объяснять:

— Оружие и амуниция рядового фузилера суть: шпага с портупеею, фузея с медным шомполом, штыком, пыжевником, трещоткою, замочного заверткою, погонным ремнем, натруска, патронная сума с жестянкою и перевязью, ранец и водоносная фляжка.

Солдаты, старослужащие и новобранцы, с одинаковым вниманием слушали своего полкового командира.

— Фузея заряжается дульным патроном с бумажною гильзою, коя именуется картуз… Склеиваешь патрон… Перед заряжанием скуси картуз со стороны пороха… Теперь сыпешь из патрона немного пороху на полку. Остальной заряд — в ствол, закупориваешь пулею с бумажною гильзою и забиваешь шомполом. — Он вернул фузею солдату. — Можешь повторить?..

В огромных ручищах правофлангового фузея казалась игрушкою; тем удивительнее была ловкость, с которою великан зарядил ружье. Но особенно отличился он при стрельбе в ростовые мишени, не сделав ни одного промаха, в то время как многие ни разу не попали.

После учений Суворов по обыкновению собрал солдат для короткой беседы. Суздальцы так тесно обступили его казачью лошадку, что она не могла повернуть морды.

— В деле, хотя бы весьма скоро заряжать, скоро стрелять отнюдь не надлежит! — строго сказал он.

— Пуля виноватого найдет, господин полковник, — пробовал вступиться за своих мушкетеров Набоков.

— Сие могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, — молниеносно обернувшись к капитану, отрезал Суворов, — когда мы по-татарскому сражались, куча против кучи! Задние не имели места целить дулы, вверх пускали беглый огонь!

Он нашел взглядом отличившегося солдата:

— Как звать, братец?

— Климов, ваше высокоблагородие.

— Искусен ты в огневом деле. Думаю, что и штычком русским владеешь не хуже…

— Штыковому бою обучен совершенно, — отозвался Набоков.

— Чудо-богатырь! Эдакими-то ручищами и толь быстро и сноровисто фузею зарядил…

— И, вашескородие, — ответил Суворову курносый и румяный солдатик, — что фузея! Наш Климов вошь на г… убьет и рук не замарает!

По толпе прошел хохот.

— Капитан Набоков, — переждав смех, сказал Суворов, — и как же такой чудо-богатырь по сию пору в капралы не представлен? Поздравляю, господин капрал! — И медленно выехал из толпы.

Пятилетнее командование Суздальским полком в мирных условиях позволило Суворову со всей страстностью и целеустремленностью его натуры отдаться преобразовательской деятельности. Нижние чины видели в своем полковом командире не только начальника строгого и требовательного, но и непрестанно заботящегося об «успокоении и удовольствии» солдата, о его «целости», в чем, по выражению Петра I, «все воинское дело состоит». Авторитет полковника зиждился на его безукоризненном, образцовом поведении, несении всех воинских тягот, хозяйственности, бережливости и кристальной честности.

При преемниках Петра полковые командиры часто употребляли солдат на свои личные нужды, не стеснялись пользоваться и казной. Их жалованье равнялось семистам — восьмистам рублям, а доход — пятнадцати — двадцати тысячам. Екатерина II раз так ответила чиновнику, ходатайствовавшему перед нею за одного бедного офицера: «Он сам виноват, что беден: ведь он долго командовал полком». Таким образом, воровство было разрешено, а честность считалась чуть не глупостью. Унаследовавший от отца сугубую бережливость, Суворов всю до копейки экономию употреблял на дальнейшее благоустройство полка.

Посетивший Новую Ладогу в 1766 году губернатор Сиверс нашел уже образцовое полковое хозяйство — выстроенные школы, церковь, конюшни, разведенный на бесплодной песчаной почве сад. В одной из школ имелось даже некое подобие сцены, на которой к приезду губернатора ладожские кадеты разыграли специально поставленную пьесу.

Умный и честолюбивый, предельно волевой и всесторонне образованный, всецело отдающий себя службе, Суворов, следуя заветам Петра, готовил подчиненных исключительно для военного времени: «Надлежит непрестанно тому обучать, как в бою поступать». Огневые испытания для суздальцев были близки: в 1768 году начались военные действия против польских конфедератов и турок.

Возведенный 22 сентября того же года в чин бригадира, Суворов стремился туда, где, по его собственным словам, «будет построже и поотличнее война», то есть на турецкий фронт. Ради этого он был готов даже расстаться со своим полком. Таков смысл его письма А. И. Набокову от 15 декабря 1768 года. 9 января следующего года он вновь повторил свою просьбу Андрею Ивановичу. Могущественный еще недавно покровитель, отец мало чем мог ему теперь пособить. Как раз в 1768 году он выходит в отставку с сохранением полного содержания и переезжает в Москву, где покупает дом в Земляном городе, вблизи Никитских ворот.

Вопреки его собственным желаниям Суворов был вызван в Польшу. В ноябре 1768 года он получил приказ о немедленном выступлении в Смоленск. Новоиспеченный бригадир устремился в поход с такой поспешностью, что даже не успел отдать распоряжений об оставшемся в Новой Ладоге полковом имуществе и посылал указания с дороги. Предстояло пройти восемьсот шестьдесят девять верст, в самое дурное осеннее время, болотистою стороною, по бездорожью, в грязь и распутицу. Но Суворов не был бы Суворовым, если бы не обратил все эти неблагоприятные условия себе на пользу.

До сих пор его марши не превышали ста пятидесяти верст; самым длинным был поход из Новой Ладоги до Красного Села и обратно. Представлялся случай проверить солдат в трудном деле. Посадив полк «на колеса», бригадир привел его в Смоленск ровно через месяц: за тридцать переходов захворало лишь шестеро и пропал один.

Россия вступала в полосу новых войн, которые должны были окончательно решить ее значение как великой державы в Европе и Азии. Суворову, состоявшему в скромном воинском звании бригадира, предстояло сыграть в этих кампаниях роль самую выдающуюся.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ОТ СМОЛЕНСКА ДО ВИЛЬНЫ

1

Пасхальный стол полномочного министра Екатерины при варшавском дворе князя Николая Васильевича Репнина ломился от яств. За ним сидело не менее ста вадцати человек.

Хозяин, потомок знатнейшей в России фамилии, ведущей начало от великого князя Владимира, был внуком петровского фельдмаршала Аникиты Ивановича Репнина и племянником екатерининского вельможи Никиты Панина.

Поклонник масонов и сугубый мистик, он придавал числам особливый смысл. Все на столе должно было служить каким-либо символом: четыре кабана, нашпигованные поросятами, ветчиной и колбасами, соответствовали четырем временам года; двенадцать начиненных дичью зубров означали число месяцев; триста шестьдесят пять ромовых баб и столько же куличей, мазурок, жмудских пирогов и украшенных фруктами лепешек указывали на количество дней в году. Не позабыты были и вина: на столе стояло четыре стопы, двенадцать кубков, пятьдесят два бочонка итальянского, кипрского, испанского и триста шестьдесят пять бутылок венгерского; дворне было послано восемь тысяч семьсот шестьдесят кварт меду, по числу часов в году.