Что забыла Алиса - Лиана Мориарти

На первое ультразвуковое обследование мы шли вместе с Беном, тщательно оделись, словно собирались устраиваться на работу, хотя, если вдуматься, какое значение имеет одежда для этого дела? Обследование проводила молодая, чуть сердитая австралийка. Я волновалась, но и немного рисовалась, если вы понимаете, в чем тут дело. Со стороны могло показаться, что я вся на нервах, но в глубине души я с удовольствием наблюдала за своим волнением: «Смотри, смотри, как она лежит и впивается ногтями в ладони, как, бедная, переживает, хотя, конечно же, в этот раз сердцебиение обязательно будет прослушиваться: такого два раза не бывает». Я уже предвкушала огромное облегчение после процедуры. К глазам подступали слезы, готовые радостно хлынуть по первой же команде. Я была готова обратиться к своему первому ребенку с трогательными словами: «Я тебя никогда не забуду, ты всегда в моем сердце…» – а потом сосредоточиться на новом ребенке, нашем, настоящем. Младенец Алисы должен был появиться уже через несколько дней. Но мы все-таки могли бы называть их близнецами.

– Извините… – сказала сердитая девушка.

Бен сжал зубы и отступил на шаг, как будто ему угрожал удар в пьяной драке и он не хотел попасть под раздачу.

Доктор Ходжес, я уже много раз слышала это профессиональное «извините». Извините… Извините… Извините… Да, ваши коллеги-лекари очень любят извиняться. Интересно, наступит ли тот «прекрасный» день, когда и вы мягко и печально произнесете: «Извините, но я не могу вылечить вас. Наверное, пора подумать о других вариантах – может быть, о трансплантации новой личности».

Мне было стыдно, что все повторилось дважды и почти одинаково. Я чувствовала себя так, будто напрасно трачу чужое время, постоянно заявляясь, чтобы прослушать сердцебиение мертвых младенцев. «Что? Вам кажется, что на этот раз ребенок жив? Не смешите меня. Только не у вас. Ваши попытки забеременеть просто смехотворны. Здесь у нас полно женщин с огромными животами и настоящими, живыми детьми, которые в них брыкаются».

Позднее я думала, что напрасно не рассказала семье о ребенке, потому что тогда я хотела, чтобы все знали о выкидыше, то есть о том, что ребенок на самом деле существовал. Но когда я заговаривала с людьми, их больше интересовало, почему я держала беременность в секрете. Им казалось, что это какое-то надувательство. Мне говорили: «Да, на Пасху было заметно, что ты не пьешь, но ты сама тогда говорила, что тебе совсем не хочется». Иначе говоря – вранье.

Мать Бена была оскорблена. Чтобы она простила нас, пришлось дважды свозить ее в ресторан «Блэк стамп». Самое главное, казалось, было то, что я скрыла беременность, а не то, что потеряла ребенка. Второе поражало гораздо меньше, чем первое, да и чему тут удивляться – все ведь только слышали о его существовании. Смешно, но мне хотелось защитить свою январскую девочку, как будто ее никто не любил, как будто она не была такой же хорошенькой и умненькой, как та, первая.

Я знаю, что это была девочка. В этот раз они послали на анализ «зародышевый материал» и сказали мне, что я жду хромосомно нормального ребенка женского пола. Передо мной извинились, что так и не смогли понять, почему я его потеряла. Мне сказали, что с выкидышами вообще много непонятного, но что, если верить статистике, у меня еще есть шанс родить крепкого, здорового ребенка. Не вешать носа! Все будет хорошо!

Через неделю после выскабливания – жуткое название для жуткой процедуры; никогда мне не было так одиноко, как после выскабливания, когда я проснулась в палате, – я отправилась в больницу к Алисе, посмотреть на ее новорожденную девочку. Конечно же, Алиса сказала, что мне вовсе незачем было приезжать, и Бен сказал, что незачем, но я все-таки приехала. Не знаю почему, но я твердо решила делать все то, что я делала бы в нормальной обстановке.

В киоске я купила розовую открытку, украшенную золотыми блестками и надписью: «Поздравляем с девочкой!» Потом заехала в магазин «Пампкин петч» и купила крошечное желтое платье, расшитое бабочками. «Правда же, от такого платья захочется иметь маленькую девочку!» – кудахтала продавщица.

Я завернула платье в розовую бумагу, надписала открытку, доехала до больницы, приткнула машину на парковку и пошла по коридорам с подарком в одной руке и пачкой бульварных журналов для Алисы в другой. Все время я наблюдала за собой как бы со стороны и приятно удивлялась: «Хорошо держишься… Очень хорошо… Скоро все закончится, приедешь домой, включишь телевизор…»

Алиса была в палате одна и кормила грудью Оливию.

Моя собственная грудь просто горела от боли. Со стороны тела очень подло вести себя так: все болит, будто ты до сих пор беременна, хотя ребенка уже давным-давно выскоблили из твоего чрева.

– Посмотрите-ка на нее! – обратилась я к Алисе в полной готовности начать обычную болтовню о новорожденной.

В последнее время я хорошо навострилась в этом деле. Как раз на прошлой неделе я навещала подругу, которая тоже родила третьего, и пусть я оцениваю себя сама, но это правда – придраться было не к чему. «Ой, какие маленькие ручки!», «Ой, у нее глазки (носик, ротик и т. д.) точно как у тебя!», «Ну конечно подержу!» Восторженно вздыхаем… Болтаем… Улыбаемся… Не думать об этом, не думать, не думать. За такую игру впору «Оскара» получать.

Но Алиса не дала мне блеснуть актерскими талантами.

Увидев меня, она протянула свободную руку, лицо ее все сморщилось, и она произнесла:

– Не ты бы должна меня навещать, а наоборот.

Я села на край ее кровати и разрешила обнять себя. Слезы Алисы текли прямо на нежную, крошечную головку Оливии, но та продолжала изо всех сил сосать, словно от этого зависела вся ее жизнь. Алисе всегда очень нравилось кормить грудью эту свою девочку.

Этот день совершенно выпал из моей памяти. Я не помнила, как много значили для меня искренние слезы Алисы из-за моего горя. Она как будто брала его на себя. Я думала: «Все в порядке, я могу это сделать, я это переживу, все будет хорошо…»

Только я не понимала, что «этому» не будет конца.

Так… По-моему, сейчас произошел первый небольшой прорыв в моей дневниковой терапии. Хотя не нужно быть такой самонадеянной, доктор Ходжес. Не то чтобы я подавила это воспоминание об Алисе. Я просто какое-то время не думала о нем, но вот, право, может быть, в этом что-то есть, пусть даже мне и пришлось пропустить то, что рекламировалось как «ударный эпизод» «Анатомии страсти».

Очередная «потеря» закалила меня.

– Ты ведь не просто притворяешься, что ничего не помнишь? – спросила Элизабет. – Значит, кое-что можешь все-таки сообразить?

У Алисы было такое же чувство, как тогда, когда Ник орал на нее по телефону, – будто ее ударили в живот. Он тоже что-то говорил про «соображать». Получается, она стала человеком, который должен что-то соображать?

– Что?

– Забудь. Глупо пошутила.

Элизабет встала, прошла в кухню и остановилась перед холодильником. Он был облеплен магнитами, записками, фотографиями, детскими рисунками.

– Может, где-нибудь висит приглашение на эту твою вечеринку…

Алиса опустилась на кушетку и наблюдала за ней. Голова болела.

– Либби… Пожалуйста, скажи… Что мне нужно сообразить? Я ничего не понимаю. Ты иногда говоришь со мной так… так… ну, словом, как будто я больше тебе не нравлюсь.

– Ха! – Элизабет сорвала листок с холодильника. – Вот же оно – приглашение! Так, чья-то фамилия написана… Это для ответа. Тебе нужно позвонить ей и спросить, можно ли провести вечеринку где-нибудь в другом месте. – Она подошла с листком к Алисе, но та даже не замечала его. – Ну конечно, ты мне все так же нравишься. – Элизабет вздохнула. – Не переживай. Не из-за чего тут переживать. Вот, читай: какая-то Кейт Харпер. Ты, по-моему, как-то о ней говорила. Мне кажется, вы с ней приятельницы. – Она вопросительно посмотрела на Алису.

– Никогда о ней не слышала, – ровным голосом произнесла Алиса.

– Что ж… Ну давай тогда я позвоню ей, а ты иди наверх, приляг. Видок у тебя сейчас – краше в гроб кладут.

Алиса посмотрела на взволнованное, испещренное морщинами лицо Элизабет.

Я тебя подвела? Я потеряла тебя и Ника?

14

В своей собственной, но незнакомой спальне Алиса искала хоть что-нибудь, принадлежавшее Нику. И ничего не находила. На его прикроватной тумбочке не было ни книг, ни журналов. Он любил леденящие кровь триллеры (вернее, они оба их любили), рассказы о войне, журналы о бизнесе. Никаких столбиков монет, которые она каждый день вынимала из карманов его брюк. Ни галстуков, наброшенных на ручку двери. Ни грязных гигантских кроссовок. Даже какой-нибудь мятой майки или несвежих носков и тех не было.

Опрятность не была коньком ни того ни другого. Их вещи обыкновенно валялись на полу, словно в страстных объятиях. Иногда они нарочно просили кого-нибудь приехать в гости, чтобы успеть раскидать все по углам.