Молодой Александр - Алекс Роусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это были не единственные персы, посетившие Македонию. В конце 350-х годов до н. э. беглый сатрап Артабаз нашел убежище в Пелле[387]. Его сопровождали многочисленные сыновья и дочери, как говорят, 21 человек, а также другие члены его большой семьи, в том числе родосский полководец Мемнон[388]. Будущее Александра оказалось тесно связано с этой знатной семьей: Мемнон и сын Артабаза, Фарнабаз, были ключевыми военачальниками, противодействовавшими его вторжению на побережье Малой Азии. Жена Мемнона, Барсина, стала его царственной любовницей и родила Александру сына, названного Гераклом. Сам Артабаз временно исполнял обязанности сатрапа Бактрии. Персидский контингент, судя по всему, оставался в Пелле до середины или даже до конца 340-х годов до н. э. и, должно быть, поставлял сведения об экзотических обычаях и новостях с Востока. Брат Мемнона, Ментор, в конце концов помог семье получить дозволение вернуться в Персию. Ментор сражался за Великого царя против мятежных египтян и показал себя достойным доверия. Позже он совершил поступок, последствия которого сильно ощущались в Миезе.
Речь идет о Гермии, тесте Аристотеля и тиране Атарнея и Ассоса, который недавно восстал против персидской власти. Вскоре после отвоевания Египта Артаксеркс нацелился на восстановление власти в этой части Малой Азии[389]. В 341 году до н. э. Ментор устроил ловушку, пригласив Гермия на встречу представителей двух держав. Гермий согласился, возможно больше полагаясь на свои дипломатические способности, чем на грубую силу. Но его немедленно арестовали и в кандалах отправили в Сузы. В Афинах Демосфен произнес речь, заявив, что теперь «агент» Филиппа схвачен и все македонские приготовления к войне против Великого царя будут раскрыты[390]. Это первое упоминание о связи между Филиппом и Гермием, возможно установленной с помощью Аристотеля в надежде создать союз перед грядущей войной. Гермия пытали, чтобы получить сведения, но в последнем письме друзьям он заявил, что держал язык за зубами и не сделал ничего, недостойного философа. Потеря друга и союзника сильно ударила по Аристотелю, и он был так взволнован, что написал стихи в его честь:
Добродетель,
Многотруднейшая для смертного рода,
Краснейшая добыча жизни людской,
За девственную твою красоту
И умереть,
И труды принять мощные, неутомимые –
Завиднейший жребий в Элладе:
Такою силой
Наполняешь ты наши души,
Силой бессмертной,
Властнее злата,
Властнее предков,
Властнее сна, умягчающего взор.
Во имя твое
Геракл, сын Зевса, и двое близнецов Леды
Великие претерпели заботы,
Залучая силу твою.
Взыскуя тебя,
Низошли в обитель Аида Ахилл и Аякс.
И, о твоей ревнуя красе,
Вскормленник Атарнея не видит более полдневных лучей.
Не за это ли ждет его песнь
И бессмертье
От муз, дочерей Мнемосины,
Которые во имя Зевса Гостеприимца
Возвеличат дар незыблемой его дружбы?[391][392]
Тема стихотворения – стремление к личному совершенству или добродетели (арете) – была лейтмотивом древнегреческого образования. Именно это двигало героями древности, оправдывало их упоминание в мифах, стихах и песнях. Добродетель продолжала оставаться идеалом как для школьников, так и для взрослых, будь то философы, государственные деятели, солдаты или военачальники. В сознании общества стремление к добродетели означало стремление к бессмертию: тело может умереть, но имя живет. Значение стихотворения Аристотеля не могло остаться не замеченным Александром, который равнялся на подвиги героев. Подобно Ахиллу, он обращал взор на восток, где надеялся завоевать славу и богатство.
В стихотворении Аристотель использует еще одно важное слово, которым более поздний историк Арриан характеризует внутреннюю потребность Александра делать и видеть новые и необычные вещи, – потос, страстное желание или жажда. Именно потос заставил его подняться на акрополь Гордия, чтобы исследовать легендарный гордиев узел, потос вынудил его принять решение основать город Александрию в Египте, потос подтолкнул его к экспедиции для исследования Каспийского моря. Это слово воплощает интеллект и далеко идущую любознательность, которую, должно быть, взращивал в юноше Аристотель[393]. Возможно, именно в Миезе перед его взором открылся более широкий мир – не высеченный в камне, а изменчивый, постоянно развивающийся, мир новых открытий, тот мир, где его потос сможет в полной мере реализоваться.
Развитие астрономии, геометрии и математики, наряду с существующей египетской и вавилонской мудростью, позволило греческим интеллектуалам в VI веке до н. э. наметить теоретическую концепцию мира[394]. Позднейшие авторы, в основном опирающиеся на рассказы путешественников и исследователей, дополняли эту первоначальную схему ойкумены, или обитаемой земли, топографическими подробностями. Вскоре было постулировано, что мир не плоский, а сферический; эту идею поддерживал Аристотель[395]. Позже он разделил земной шар на пять климатических зон и описал ойкумену как территорию, простирающуюся вокруг земной поверхности от Геркулесовых столбов – мысов, примыкающих к Гибралтарскому проливу, на западе – до Индии на востоке, между двумя точками, разделенными внешним океаном. Однако на карте все еще оставалось много белых пятен, особенно в дальних областях ойкумены, которые не были должным образом исследованы. Говорили, что они населены странными расами людей и диковинными существами. Аристотель предполагал, что внешний океан можно увидеть с высоты Гиндукуша[396]. Александр позднее подверг эту гипотезу проверке, и, когда он пересекал горы в 329 году до н. э. по пути в Индию, океана не было видно. Должно быть, тогда он осознал, что мир намного больше, чем считалось прежде.
Наряду с прагматичными целями взять под контроль периферийные районы империи Ахеменидов и обезопасить тыл, вероятно, именно потос побуждал Александра двигаться вперед: внешний океан стал бы подходящей кульминацией его восточных кампаний. Однако солдаты не разделяли его амбиций. На реке Гифасис (Биас) на севере Индии они заявили, что с них достаточно. Бои в Индии были жестокими, и наступивший сезон дождей окончательно смыл их решимость биться дальше. Ходили упорные слухи о воинственных народах впереди, пора было возвращаться. Александр собрал войско и произнес речь, чтобы разжечь их честолюбие. «…Если кто-то жаждет услышать, каков будет предел настоящей битвы, он должен понять, что перед нами не осталось большого участка земли до реки Ганг и восточного моря. Это море, уверяю вас, окажется соединенным с Гирканским морем, ибо великий океан окружает всю землю»[397]. Для Александра край земли был мучительно близок, но его людей это не убедило. Они потупили взоры, как виноватые школьники, избегая пронзительного взгляда царских глаз. «Напряжение и опасности – цена подвигов доблести, и приятно людям жить храбро и умереть, оставив после себя бессмертную славу»[398], – продолжал Александр, взывая к ценностям, которые многие усвоили с юности. Но все было бесполезно. Слишком многие погибли не только в бою, но и от болезней, оружие ржавело, одежда изодралась. Пора было идти домой. Александр угрюмо ушел в свой шатер, заявив, что пойдет дальше один, если они не передумают. Он продолжал приносить жертвы, чтобы обеспечить безопасную переправу, но предзнаменования оказались неблагоприятными, и в конце концов он объявил своим полководцам, что решил повернуть назад. Двенадцать огромных алтарей были воздвигнуты на берегу Гифасис и установлена бронзовая табличка со словами: «Здесь Александр остановил свой поход»[399]. Позднее говорили, что в беседе с придворным философом Анаксархом о теории Демокрита про бесконечное количество миров Александр сокрушался, что не может стать повелителем даже одного из них[400].
СПУТНИКИ И ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ
Александр был не единственным, кто проникся мудростью Аристотеля. Его приемные братья разделяли те же мечты и амбиции. Вероятно, именно в Миезе он завязал дружеские отношения с царскими пажами, людьми, которые добьются известности за время его правления и помогут ему расширить границы Македонской империи. Среди них Пердикка из Орестиды, которому после смерти Александра было дано кольцо власти, Лисимах, Селевк и Птолемей, которые продолжили
