Культ - Константин Образцов

Сорок «лайков», между прочим. Для проверки совершенства своего таланта Лиля даже оформила одно из стихотворений в картинку. Набрала красивым рукописным шрифтом:

Любовь уходит, будто дождь,Я жду, когда ты вновь придешь.Весной закончатся дожди,Я жду, ведь ты сказал мне: «Жди!»

Потом подписала «Сергей Есенин», добавила портрет поэта с трубкой в зубах и разместила у себя на странице. Картинка имела успех; многие даже публиковали ее на своих страничках и признавались в комментариях: «Есенин – мой любимый поэт!» Так что в собственном даровании Лиле сомневаться не приходилось.

А еще она верила в любовь. И да – ждала своего принца, как бы глупо это ни звучало. На самом деле все девчонки его ждут, Лиля это точно знала: сколько бы они ни болтали о радостях орального секса, как бы легкомысленно себя ни вели, все равно мечтали о своем собственном принце, пусть даже и в образе сорокалетнего мужика, который подарит им квартиру, машину и модный смартфон. У Лили тоже был собственный идеал мужчины: в кожаной куртке, на мощном мотоцикле с большим черным сиденьем и множеством хромированных деталей, с обезоруживающим прищуром голубых глаз, трехдневной небритостью и темной челкой, падающей на лоб. Опасный, дерзкий, плохой парень с золотым сердцем. В отличие от многих своих подруг, Лиля не собиралась в ожидании идеала прыгать из постели в постель – вот еще! – но прекрасно понимала, что в жестком конкурентном окружении нужно как-то выживать, иначе ее принц на мотоцикле, появившись однажды, может просто не заметить ее среди множества других, молодых и симпатичных девчонок. Лиля знала, какое впечатление производит, суть множества мужских жадных взглядов, с которых, казалось, капала слюна, была ей ясна (интересно, может со взгляда капать слюна? наверное, да, нужно будет использовать в стихотворении), но каждый ходит со своих козырей и сражается, чем и как может. Например, Инга Зотова надевает юбки, больше похожие на широкие пояса, так что даже трусы видны, демонстрируя длинные, от ушей, стройные ноги. У Юльки Бородиной – шикарные вьющиеся каштановые волосы и огромные кукольные голубые глаза. Ирка Глотова обычно нравилась мужикам постарше, потому что выглядела как развращенная малолетка и подчеркивала такой имидж хвостиками, цветными заколочками, клетчатыми юбочками в складку и белыми гольфами. Ну а у Лили зато есть грудь, попа, полные, яркие губы, и глупо все это прятать, когда опасный парень в кожаной куртке может вывернуть на мотоцикле из-за угла в любой момент. Поэтому для сегодняшнего похода в «Селедку» она выбрала узкую белую майку с самым глубоким разрезом, безжалостно тесные джинсы, подвела губы карандашом, щедро смазала их липким розовым блеском и встала на высокие каблуки, чтобы тяжеловатые и не такие уж длинные ноги казались стройнее и выше. Рыжие волосы она с тщательной небрежностью заколола на затылке в лохматый пучок. У плохого парня с золотым сердцем не останется шансов.

– Мама, я пошла! – крикнула Лиля в кухню, откуда неслись бормотание телевизора и густая вонь чего-то вареного.

– Осторожней там! – привычно отозвалась мама и загремела кастрюлями.

До «Селедки» Лиля доехала на автобусе, вышла на остановке метров за сто до входа и, стараясь не оступиться с непривычки на каблуках, направилась к дверям клуба. Обогнула какого-то лопоухого мальчика, стоявшего на тротуаре и вытаращившего на нее глаза за стеклами больших очков, махнула рукой знакомому охраннику в дверях, машинально отметила двоих неизвестных взрослых мужчин в костюмах и светлых рубашках, которые курили у входа; из темного дверного проема били синеватые лучи клубных огней, ритмично вибрировали басы. Лиля полезла в сумочку, чтобы взять телефон и позвонить девчонкам, Ире или Инге, но тот сам задергался и зазвонил у нее в руке. На экране светилось: «Папочка».

Она остановилась и поднесла аппарат к уху:

– Папа, привет!

– Привет, дочка! Ты где?

Один из куривших мужиков в костюмах заметил Лилю, прищурился и улыбнулся. Она вздернула голову и раздраженно отвернулась. Не ко времени сейчас, да и мотоцикла у него нет.

– Ой, пап, вот как раз к «Селедке» подхожу. Хорошо, что ты сейчас позвонил, а то там внутри шумно, выходить бы пришлось.

– Смотри, будь аккуратнее, – прозвучал голос отца. – Много не пей и не вздумай с незнакомыми парнями куда-то ехать, поняла меня?

Лиля вздохнула. С папой у нее были хорошие отношения, он вообще понимал ее, не придирался, но, как считала Лиля, работа в уголовном розыске сделала его уж чересчур недоверчивым и подозрительным.

– Папа, ну что ты начинаешь, не в первый раз же, – недовольно протянула Лиля. – Мы с девочками посидим немного, и все.

Грязный автомобиль с ревом и дребезгом подлетел ко входу и резко затормозил, встав вторым рядом борт о борт с другой машиной. Лиля хотела было обернуться, но папа продолжал говорить:

– Я сегодня на ночном дежурстве, если что – звони в любое время. Мало ли, какие-то проблемы возникнут с сотрудниками полиции – говори, что ты моя дочь, а потом все равно звони мне, хорошо?

– Да поняла я, папа, поняла, – заторопилась Лиля и уже хотела поскорей попрощаться, как вдруг сзади закричали.

Она резко развернулась, и в этот миг грянул гром.

Рюмочная «Капелька» была похожа на пожилого бродягу, уютно привалившегося в темном углу под стеной старого дома. Над входом висела одинокая лампа, тускло освещавшая вывеску, нарисованную выцветшей голубой краской, а интерьер внутри не менялся уже десятилетия: буфетная стойка с фарфоровой тарелкой для мелких монет и большим блюдом, на котором невысокой горкой лежали прелые сухари, за стойкой – полки с десятком бутылок; несколько сизых пластиковых столов, липкая грязь на которых образовала уже не один культурный слой, шаткие металлические стулья с порванными сиденьями из коричневого кожзаменителя. На стене – пожелтевший листок бумаги с нечитаемым машинописным текстом и старый плакат, на котором большой и угловатый красный рабочий стыдил мелкого, извивающегося, как червь, черного пьяницу. К посеревшим от пыли тусклым лампам поднимался клубами табачный дым – в «Капельке» плевать хотели на любые нововведения, поэтому дымили прямо в помещении, как в старые добрые времена. Публика тут тоже как будто осталась с тех самых времен: кряжистая, могучая буфетчица за стойкой в условно белом, а на самом деле серо-желтом фартуке, и гости, как правило, ровесники «Капельки», которая осенью уже разменяла пятый десяток. Молодежь сюда не ходила, а если и забредал кто моложе лет сорока, то в карманах у него наверняка гулял ветер, а вместо паспорта была справка об освобождении. Большинство посетителей рюмочной работали на «Созвездии» или «Коммунаре», пережили вместе с ними и дни славы, и годы упадка; и уж конечно, все знали друг друга. Узкие кружки постоянных собутыльников складывались годами и были крепче семейных союзов. Каждую субботу они собирались тут днем, а некоторые и с утра, в силу многолетней привычки к ранним подъемам, и, чинно шатаясь, расходились под вечер, когда живущий в другом измерении город только начинал просыпаться для ночных развлечений.

У Сергея Сергеевича Лапковича здесь тоже имелся свой маленький, проверенный временем тесный круг. Седоусый, печальный, как морж, старый Тихон, слесарь с «Коммунара»; Гера – весь морщинистый, как шарпей, начальник цеха в «Созвездии», и Артем, молодой, по меркам «Капельки», парень, лет под сорок, водитель погрузчика. Сейчас все четверо сидели за угловым столом у окна; трое слушали, а Сергеич рассказывал. Дело шло уже к вечеру, и он находился в том особом, сумеречном состоянии, когда исчезает время, растворяется пространство вокруг, и ты как будто висишь, тихонько вращаясь, в безмолвной серой пустоте или плывешь себе тихо по глади реки, тоже серой и медленной, уносящей тебя куда-то в мягкое небытие. Можно молчать, можно слушать шуршание невидимых волн, а можно и говорить. Сергеич выбирал обычно последнее; его рассказы не отличались разнообразием и были такой же частью остановившегося времени «Капельки», ее особой атмосферы, как буфет, плакат на стене или бормотание покрытого пылью и паутиной радио под потолком.

– Мы в девяностые вот так весь город держали, – сообщил Сергей Сергеич и сжал в крепкий кулак толстые сильные пальцы. Собеседники одобрительно закивали.

– Я тогда в бригаде у Кости Брусницина был, Брусникой его звали. Барыг по всему Северосумску нахлобучивали. Все под нами были: и вещевой рынок, и ларечники, и магазины – все. Нас даже в Михайловске уважали – и боялись, не совались сюда. Сунулись один раз, так мы их на трассе встретили и прямо там четверых положили, а остальные – давай бог ноги, обратно в Михайловск. Так-то! На «Мерседесах» ездили. Всем заправляли, пока эти пидары Трок с Глотовым наркотой торговать не стали и всех под себя не подмяли вместе со своим подельником, Михальчуком, – он в те времена опером служил, а теперь, смотри-ка, начальник полиции.