Сентиментальный детектив - Дмитрий Щеглов

Согласись, женщина – по природе своей робка, в первое время она постоянно сомневается в своем счастье, боится спугнуть его. А я поверила тебе сразу, с первой минуты и не ошиблась. Твоя власть надо мною простиралась далеко. Она и сейчас простирается. И будет простираться.

Но один раз я была уничтожена, раздавлена, смешана с грязью. Наша с тобой любовь, подверглась страшному испытанию.

Как-то приходит Лешка, кидает на стол свою фуражку и так это радостно заявляет мне, что видел тебя с молодой девицей.

– Молодая. Красивая. Он ее та Тишинку отвез.

– Зачем на Тишинку?

– Забыл спросить!

Смертельная бледность наверно выступила у меня на лице. Взгляд стал потусторонним. Из живой раны струилась кровь.

Лешка вдруг испугался и стал тебя выгораживать.

– Да мало ли, кто? Сестра, может приехала, а его новая родня не особо привечает!

– Не может такого быть, чтобы на Тишинку! – гневно воскликнула я.

Это место в моих мыслях было забито мною, я имела право там царствовать. Сколько раз мысленно я оставалась с тобою наедине. Сколько раз мысленно представляла, как это будет выглядеть.

Что-то чувственное, плотское, нечистое было в моих мыслях, но никуда от этого не денешься. Что было, то было. Я страстно хотела попасть на Тишинку, чтобы ты молился не на мертвую икону, а на живую меня. Мысленно, тысячу раз ты брал меня на руки и доносил до… Боже мой, есть ли что слаще поцелуев любимого человека. Уверяю мой любимый, монашка из меня плохая получилась бы. Икона б ожила.

– Ты ошибся! – резко заявила я Лешке. – Мало ли кто мог сесть в его машину. Сотрудница, врач для соседки, старушки.

О, боже мой, какие дикие порывы ревности, оскорбленного самолюбия, сотрясали мою душу. Ведь моя драма разворачивалась на глазах моего мужа. Свою любовь к тебе я не скрывала. Он с первых дней нашей с ним совместной жизни, знал, как я тебя боготворю. Я просто обезумела. У него на глазах, растоптать меня. Ту, которая тебя боготворит, разменять на красивую, молодую пустышку? Нет, Тишинка, должна стать нашим с тобой уединенным островом. Нашим и больше ничьим.

Что-то такое видно прочел в моих глазах Лешка. Муж был неплохой психолог. В тот вечер, когда он принес мне эту страшную весть, я простояла весь вечер у окна. Я горько пожалела, что за все эти годы ни разу не попыталась встретиться с тобой, мой любимый. Я казнила себя, я проклинала, я готова была бежать в темь, в дождь, только чтобы удостовериться, что ты мой, и только мой. И никого нет рядом с тобою.

Жена, не в счет. Жена – от бога, а я – от сердца. Наши интересы нигде не пересекались».

Скударь очередной раз отложил письмо Арины в сторону. Его самолюбие было уязвлено. Истина горькая, но надо выпить ее до дна. Он вернулся к письму. Вот, что она писала дальше.

«– Я пошутил. Я хотел проверить, как ты прореагируешь, на это сообщение, – сказал мне Лешка.

– Проверил? – спросила я его.

Он угрюмо ответил:

– Да.

Потом добавил:

– Я больше не буду никогда так шутить!

– Ты пошутил? Ты, правда пошутил? Скажи честно!

– Говорю же, пошутил!

От сердца отлегло. Но осталась непонятная, щемящая тревога. Я впервые почувствовала нависшую над нашей любовью опасность. Костер горит, если поддерживаешь его огонь. Я знаю, что ты боготворишь меня, а как мне дать знать тебе, что и я, твой живой, неповторимый образ ношу в сердце? Не стоять же мне перед этим домом на Тишинке, безмолвно дожидаясь тебя. Адрес-то я не знаю.

И тут как всегда меня выручил Лешка.»

Скударь в ярости отбросил в сторону скрепленные степлером листы. Куда ни сунься этот Лешка стоит у него посреди дороги. Что этот, мерзавец, придумал на этот раз?

«Твой! – по-другому тебя Лешка никогда не называл, – совесть совсем потерял!

– Что, – с тревогой спрашиваю, – случилось?

Он немного помариновал меня, и отвечает:

– Который день под нашими окнами стоит!

– Как стоит?

– А так. Люди по четвергам в баню ходят. А он приедет, и на твое крайнее окно смотрит. Как волк, ночью приходит, а теперь приезжает.

А помнишь, как у нас раньше с тобой было. Ты уйдешь в свой институт, а я каждый вечер стану у окна и жду тебя. Вот ты видно, по старой привычке и приходишь. Сердце щемит, а ничего не поделаешь.

Боже мой, как же я рада была. Теперь любой четверг я выгоняла его из дома. Хочешь иди в баню, хочешь с ребятами в бильярд поиграть, я бы его могла даже к Насте отпустить, если бы он захотел. Четверг, любимый, был мой день. А у Лешки выходной. Я становилась у окна, и до ночи простаивала. Ты видел меня?»

Скударь уже устал возмущаться. Она готова была его к Насте отпустить. Классно стервец устроился, за чужой, то есть его, спиной. Увел с вешнего луга обманным путем такую козочку, а теперь еще ей, глупенькой, морковку лжи, в собственных интересах, скармливает.

О, змий шестиголовый. О, исчадие ада. Где ее письмо?

«Любимый мой. Никто не знает, откуда мы приходим, и не знает никто, куда уходим. Непроницаемая тьма сзади, и густые тени впереди. И так миллионы лет. Пришло нам время расставаться, и неважно дорогой, что мы носили, ели ли вкусные кушанья, ездили на иномарках или Запорожцах, были на Багамах, или нет. Ни тщеславие, ни власть, ни деньги, ничто не нужно человеку, когда жизнь уравнивает всех в правах.

О человеке остается лишь недолгая память. Плохая или хорошая, но память. Пусть говорят, что земной шар большой погост, а я считаю, коли ты есть, он – цветник. А наша память – самый красивый цветок.

Еще до того, как я встретилась с тобой, я выбрала дорогу, на которой человеческая жизнь, лишь постольку имеет смысл, поскольку ты будешь служить большому, светлому, чистому, коим является окружающий нас бесконечный мир; а предназначение маленькой женщины, если она хочет прикоснуться к вечному, есть продолжение рода, и великая любовь, к единственному, своему избраннику.

Я могу теперь не лукавить перед тобой, и со всей откровенностью сказать, что всю свою сознательную жизнь, осталась верна своей философии, а тебя мой дорогой, и единственно желанный мужчина, готова была съесть до последнего пупырышка.

И то, что я тебя не видела пятнадцать лет, эти годы не были вычеркнуты из нашей с тобой жизни. Я готовилась тебя увидеть, я каждый день готова была к встрече с тобой. Это были годы не только физического увядания, но и годы углубленного самосозерцания и самообразования.

Смейся, смейся мой любимый. Может быть у меня и появились две морщинки под глазами, но не более того.

Мой единственный, мой любимый, ой, прости, я начинаю разговаривать с тобою в прошедшем времени.

Пока ты был, ты существовал я шла, я поднималась в гору. Я хотела соответствовать тебе, я хотела сохранить себя и физически и нравственно, и выглядеть даже лучше чем раньше.

Ты заметил или нет, что у меня нет ни одной лишней жиринки, что я не смотрюсь на свои тридцать три года. Мне от силы дают двадцать пять, это при трех сыновьях. Я ведь как ты стала почти спартанкой. Сплю не на подушке, а на полене. Для шейных позвонков полезно. И не переспишь лишний часок. А бассейн, пробежка по утрам, гимнастика, у меня как у десантника в училище. Мой Лешка всегда поражается. Нас говорит, только на первом курсе в училище так гоняли. Так и то не все выдерживали, бросали учебу. Смеется. А чтобы добровольно? Что любовь с людьми делает! Ты, мать, – он меня так иногда называет, – у нас все рекорды бьешь!

Поэтому, мой любимый, я во всеоружии встретилась с тобою. Надеюсь, ты оценил мою фигуру. У тебя, мой любимый, как у молодого бога из связок мышц вылеплено рельефное тело, и у меня оно округлое и сильное, как у белорыбицы.

Пишу тебе, мой ненаглядный, урывками, ничего не скрывая и не утаивая. Белить написанное не буду, не хочу. Пусть, мои мысли, мои чувства бессвязно выльются на бумагу. Простишь, надеюсь, меня мой любимый.

Я все время стараюсь увязать мои принципы, мои размышления с действительностью, и вижу, как неуклюже у меня это получается.

Женщина – о двух мужах. Матриархат. Любовница. Любимая. Страх потерять тебя не позволял мне мысленно, даже перед собой, постановить этот вопрос. Теперь ставлю.

Я ведь подспудно, на интуитивном уровне знаю, что семейная жизнь разрушает ту легкую, хрупкую иллюзию, которую мы называем любовью. Может поэтому, так легко вспыхивают на стороне случайные связи? Итог у них обычно один: легкий костерок, пепел забвения и редко – всепожирающая страсть, обжигающее пламя.

Наша с тобой любовь была целомудренней. Чтобы ее сохранить, мы должны были ее поднять на недосягаемую высоту. Она там и была по воле судьбы все эти годы.

А знаешь, как сердце, как губы, как тело хотело проверить ее в других условиях. Пройти вдвоем по жизни. Выдержали бы мы испытание обыденной прозой? Хватило бы у нас: силы, желания, и воли? Ты сказал, да!

Я верю, и не верю, и снова верю!

Действительность оказалась суровей, чем мы предполагали. Теперь не узнаешь! Второй жизни не будет. Приходится нашу веру и любовь проверять в исключительных условиях. Но экстрим, легче долгого пути.