Плеть темной богини - Екатерина Лесина

– Ну что, насекретничались? – спросила Дашка, откладывая в сторону желтую газету десятилетней давности. – Слышь, Юлька, нас допрашивать пришли. Коллективно! Сейчас скажут, что мы сами во всем виноваты, и арестуют!

– Даша, угомонись, а то выгоню.

Не поверила, хмыкнула и отвернулась. Ну и что это за цирк? Кого ради… хотя… ну нет, не мог же ей этот тип приглянуться, тем паче настолько не вовремя. Хотя для Дашки понятия «вовремя» не существует.

А Баньшин… ну ничего такой, обыкновенный. Не старый и не молодой, лобастый, с упрямым подбородком и горбатым носом. Да и вообще симпатию вызывает, и в других обстоятельствах, глядишь, сошлись бы, стали бы если не друзьями, то приятелями.

– Так и будете молчать? – ехидно поинтересовалась Дашка, снова отгораживаясь газетой. – Или, может, скажете чего-нибудь умное?

– Даш, лучше ты расскажи, – тихо попросила Юленька, вытирая руки о ковер, поднялась, подошла к Дашке и, тронув жесткий газетный лист, повторила просьбу: – Расскажи… ну то, что ты мне рассказывала. Про бабушку.

– Не заслужили…

– Даша, если знаешь что-то, то выкладывай, – Илья почувствовал, что начинает заводиться. Знал он за собой такую способность: психовать по пустякам, редко, но метко, так, что потом долго приходилось совестью мучится, прощения просить…

Букеты привозить. Розовые орхидеи и шампанское. Мандарины и конфеты… А может, Алена поэтому ушла? Из-за характера, из-за того, что сложно с ним жить, а не потому, что герр Бахер богаче?

– Ладно, – Дашка кинула газету за диван и, махнув в сторону кресел, что стояли у противоположной стены, велела: – Садитесь и слушайте. Но вообще я не для вас старалась, мне просто интересно стало… ну и Юльке думала, что не помешает.

Баньшин сел в кресло и вытянул ноги, почти коснувшись ведрообразного вазона с чахлым деревцем, Илье же осталось место ближе к двери.

– Я просто подумала, что мало ли, если тот тип, ну адвокат который, он так про бабку Юлькину рассказывал, про Данцеля этого, то чем черт не шутит? А у меня Валька в архиве городском работает, а Ленка – газетчица и вообще книгу пишет, а…

– Даша, мы поняли, ты к делу давай, хорошо?

Кивнула, закусила губу, раздумывая, с чего начать, и, нервно дернув плечом, заговорила:

– Стефе крепко на мужчин не везло… я серьезно. Первый ее, который женихом числился, уже заявление вроде подали, под статью попал, расстреляли его… за убийство приговорили. И не за одно.

Паузы делает, но уже не потому, что красуется, а потому, что рассказывать ей и вправду сложно.

– Второй который… замуж вышла, он следователем значился, а потом развелась. И вроде как из-за побоев. А он ее ненормальной выставить пытался. А уже третьим Данцель был…

Данцель. Дан-цель. Какое колючее имя, или нет, не то чтобы колючее, скорее угловатое, как куб из стали с гладкими холодными гранями и острыми ребрами. И углы тоже острые – схватишь такой не глядя, а он возьмет и кожу расцарапает, до крови.

Юленька посмотрела на руки: кожа была гладкая с тыльной стороны и прорезанная путаными линиями жизни с внутренней. И комочки земли прилипли, и сухой березовый лист, невесть откуда взявшийся в вазоне, приклеился к запястью. И выглядит с этой лопаткой и ведерком она, Юля Светлякова, дурочкой.

Фарфоровая кукла решила поиграть в садовода… Чем-то вот не давали покоя Юленьке эти куклы, лезли в голову ровными рядами фарфоровых солдатиков, чеканили шаг розовыми башмачками и хитро улыбались.

– Данцель был странным, – меж тем продолжила рассказ Дашка. – Ну не потому странным, что ненормальным, а потому… короче, он был богат, не имея возможности быть богатым! Понимаете?

– Нет, – одновременно ответил и Илья, и Баньшин, который прибыл сюда по Юлечкиному зову и теперь, кажется, сердился, что его оторвали от дел.

– Ну смотри, Илья, откуда люди берут деньги? – азартная Дашка вскочила, тряхнула рыжей гривой и плюхнулась на диван. – Зарабатывают, верно? Или крадут, так? Или в наследство получают? А Данцель… ну не было у него возможности зарабатывать, никем он был! Бухгалтер на заводе!

– Подпольный миллионер? – предположил Илья, окидывая комнату придирчивым взглядом. Может, конечно, и не придирчивым, может, конечно, это Юленьке так показалось, но вот смотрел он с явною насмешкой, словно выискивая признаки, что заработана квартира была нечестным путем.

А ведь и вправду, как она была заработана? Бабушка ведь из дому почти не выходила, а отец сказал, что у него есть деньги… точнее, у Юленьки есть деньги, но они от бабушки. А у бабушки от кого?

– В том-то и дело, что не подпольный! Он не скрывался, понимаете? Он никого не боялся, более того, это его боялись… Ну, тут, конечно, догадки скорее, но ведь если бы не боялись, то обязательно прижали бы? Так?

Тик-так, ходики на стене, золоченый циферблат под стеклом, а на стекле, позолотой же, рисунок – кавалер и дама застыли, чуть наклонясь друг к другу. Тут где-то разгадка, рядышком, совсем как… куклы? Какого они лезут и лезут в голову?

– А он жил если не на широкую ногу, то почти… от него и квартира эта, и деньги на счету, и вещи… вроде как антиквариат коллекционировал даже. Откуда у скромного советского бухгалтера деньги на антиквариат?

– Значит, не был он скромным бухгалтером, – Баньшин скрестил руки на впалом животе. – А был… ну пусть вором в законе.

Некрасиво звучит. Нет, бабушка никогда не упоминала о Данцеле, и выходит, что знать его Юленьке как бы не обязательно и даже, весьма вероятно, вредно, но все же он – дедом приходится! И значит, нечего обзываться на дедушку!

– Или занимался фарцовкой или валютой… – подкинул собственную версию Илья. – Мало ли…

– Вот именно, что не мало! И что открыто так! Нагло даже! И тут выплывает эта самая Плеть. Ну, про нее вообще мало, только самый-самый краешек, и то слухи и сказки, но, короче, в общем, как по легенде, так была у Данцеля вещь одна…

– Плеть?

– Плеть, Илья, Плеть Гекаты. И эта самая Плеть обладала удивительной способностью ломать людей, точнее, не то чтобы ломать, но подчинять, заставлять исполнять чужие желания.

И снова Юленькино воображение нарисовало кукол. Много-много кукол с подвязанными к рукам и ногам веревочками, а где-то вверху деревянная крестовина, на которую эти веревочки крепятся, а на крестовине – умелые руки кукловода. Дернет вправо, дернет влево… кланяются куклы.

При чем тут они? При чем?

– А досталась она ему от деда, который эту самую Плеть у врагов народа конфисковал.

– И к делу приспособил, – закончил за Дашкой фразу Сергей Миронович. – Вот я как-то больше поверю в то, что дед при революции добра чужого конфисковал, так, чтоб и себе, и государству, но сидел тихо, чтоб внимания не привлекать. А внук уже дедову кубышку расковырял…

– Может, и так, – не стала спорить Дашка. – Но ведь про нее, про Плеть, спрашивали! Этот адвокат, которого Юленька наняла. И Плети же испугался!

– Суеверный.

Суеверия – это соль, рассыпанная ненароком, и черная кошка, что хитро улыбается в усы, перебегая дорогу. Суеверия – это выпавшие зубы во сне и воющий пес под окном. Встать с левой ноги или выносить мусор после захода солнца. Плеть – иное. Юленька не знала, откуда она это знала, но была уверена – другое. Не суеверен суетливый Эльдар Викентьевич, а расчетлив. И труслив. И если хорошо ударить, то и вправду хребет перешибить можно.

Интересно, что это означает? У человека спина хрустнет – и он умрет?

Или нужно подходить абстрагированно? Бабушка это слово любила, а Зоя Павловна выражалась попроще – с фантазией. У нее и пирожки были – по рецепту, с творогом или там капустой, или без рецепта, с фантазией.

– Ну плеть тут дело десятое, в общем-то, – продолжила Дашка, глядя отчего-то исключительно на Баньшина. – Тут я про другое… у Стефании с Данцелем был ребенок, дочь, Оксана, которая после смерти отца сбежала из дому.

– Куда?

– А я откуда знаю куда?! Это ваша работа была выяснить, куда она там сбежала! Не нашли! Ей всего-то четырнадцать было, ребенок совсем!

В четырнадцать Юленька очень хотела пойти на дискотеку. В школе устраивали, и Людка, наморщив нос, презрительно фыркала, что все это – детство и глупости, а у самой глаза горели, и говорила только о том, как все плохо и криво… Людка была влюблена и отчаянно не показывала виду. Юленьке было любопытно, но… бабушка запретила.

Нет, она не кричала, она сухо, строго, холодно, позабыв про пахитоску и очередную испачканную пеплом тарелку, говорила о том, что на дискотеках пьют и курят, обжимаются в туалете и ведут себя крайне непристойно. Что на дискотеки путь открыт тем, кто ищет ранней беременности и карты в кожно-венерологическом диспансере. Что после дискотек… В общем, что-то там очень страшное случалось после дискотек.

И странное дело, Зоя Павловна, вечно несогласная, вечно враждующая и отстаивающая собственное мнение, на сей раз бабушку поддержала. На дискотеку Юленьку не пустили, а Людка на следующий день, все так же презрительно, свысока и сквозь зубы, рассказывала, как танцевала с Витькой, целовалась с Малиным, а провожал ее Федотов. Кажется, Юленька тогда очень ей завидовала.