Отравленные слова - Майте Карранса

– Нет, спасибо, у меня есть, – отвечает озадаченный Лосано.

Слишком много всего. Слишком много всего происходит в его последний рабочий день. Видимо, какой-то неизученный синдром. Можно было бы назвать его, к примеру, Tempus Fugit[22]. Он провел четыре года в полной тьме, и вот теперь внезапно через отверстия хлынул свет. Вдали, в районе Бесоса, на фоне неба вырисовывается молния – точно такая же, как те, что держит в руке Зевс в диснеевском мультике, который смотрит внук Лосано. Молния бьет куда-то возле Саграда Фамилии[23]. Через несколько секунд раздается раскат грома, и дети, выходящие из ворот школы, припускают бегом, и визжат, и прячутся под балконами, держа рюкзаки над головой. С неба летят крупные холодные капли, как будто небо с ним заодно.

14. Эва Карраско

Эва собирает пенал, учебник и тетрадь, берет куртку, бормочет учительнице извинения и выходит из класса. Она не могла больше там оставаться ни минуты. Не могла думать о таких глупостях, как разница между should и must. Все ее мысли заняты Барбарой. Выйдя на улицу Вильярроэль, она обнаруживает, что идет дождь, но ей все равно. Она шагает под дождем, вода стекает по лбу, по щекам, мочит ей волосы. Вода напоминает ей о Барбаре. Барбара жить не могла без воды, вечно ей было нужно прыгнуть в бассейн, залезть под душ или поплавать в море.

«Эй, не боишься полинять, как Майкл Джексон?»

«Без воды я чувствую себя грязной», – объясняла Барбара.

Мимо проезжает «Ниссан Пэтрол» (за рулем – мажорка из Педральбес) и окатывает Эву водой из лужи.

– Эй, осторожно! – возмущенно кричит Эва, но этой крашеной блондинке плевать. Вот и Барбаре было на нее плевать. Почему они поссорились? Они же были подругами? С Мартином Боррасом получилось ужасно обидно, но причина была не в этом – между ними все пошло не так еще раньше. Барбара перестала ей доверять, перестала все ей рассказывать, когда в игру вступил Хесус Лопес. Вот кому она плакалась, Лопесу! Подруги всё друг другу рассказывают, а Барбара так и не поделилась с ней, что произошло тем летом. Она вернулась с каникул какой-то другой, не смеялась, не ходила в боулинг, не хотела ни болтать с Эвой, ни слушать U2, больше не клянчила у Эвы майку Miami Ink. Эва пыталась разузнать, что случилось, но Барбара молчала как партизан, только один раз сказала угрожающим тоном: «Сделай одолжение, не лезь в мою жизнь и не рассказывай о ней моим родителям за моей спиной». Барбара была в ярости. Но они же хорошие люди, твердила Эва, они же просто переживают за тебя, и я тоже. И это была правда: Пепе и Нурия, каждый по-своему, страдали из-за поведения Барбары. И Эва, как настоящая подруга, хотела помочь ей и обратилась к ее родителям, ну а как иначе. Но Барбара возвела между ними стену.

В первый день учебы вместо того, чтобы вместе с Эвой посмеяться над биркой Zara, болтавшейся на рубашке Хесуса Лопеса, Барбара вышла с урока вместе с Хесусом, восторженно глядя ему прямо в глаза, и они ушли вместе, совершенно наплевав на Эву. Они говорили об осаде Алезии[24] – он всегда выбирал эту тему, чтобы пустить пыль в глаза новеньким. Задроты из третьего класса угорали по захвату Галлии[25] и гениальному Юлию Цезарю; их после этого рассказа можно было брать голыми руками, схема работала без осечек.

– Что у тебя с Хесусом? Ты теперь учителей клеишь?

– Мы обсуждаем историю.

– Ага, тебя же так интересует Римская республика.

– У меня вообще-то есть интересы, это ты только и делаешь, что залипаешь на Мафальду[26].

Барбара всегда считала, что лучшая защита – это нападение. Она не хотела говорить о Хесусе, не хотела говорить о том, что случилось летом, она была сама не своя.

– Что такое с Барбарой? – спросил ее как-то Андрес – он был раздражен, потому что Барбара на него огрызнулась.

Почему все считали, что она хорошо знает Барбару? Она ее в университете, что ли, изучала? Эва, конечно, делала вид, что так оно и есть, словно она по-прежнему в курсе всего, что происходит у Барбары, – просто чтобы все думали, будто они по-прежнему подруги.

– А тебе какое дело? – отвечала она с напускной грубостью, пытаясь копировать Барбару. – Во взрослой жизни случаются вещи, которых детям не понять.

– У нее что-то случилось?

– Тебе-то что?

Вот в этом и была проблема: Барбара делилась своими проблемами с этим старым козлом, а не с лучшей подругой.

«Хесус – приличный человек», – защищалась Барбара, но голос у нее дрожал.

Да разве она не видела? Разве не понимала, что Хесус просто извращенец, который облизывается на каждую задницу моложе шестнадцати лет? Но нет, Барбара безоговорочно доверяла ему, слушала, развесив уши, всю эту чушь про Феллини, Пикассо и Гете – специальную подборку, чтобы впечатлять девушек. Каждый год одни и те же истории, одни и те же шутки, как бы спонтанные. В нем за версту было видно обманщика – и все же Барбара, такая умная, такая живая, попалась на эту удочку и повелась на его комплименты.

«Да-да, Барбара, слушаю тебя. Ты задаешь очень хорошие вопросы, они заставляют меня задуматься».

Барбара всегда задает интересные вопросы.

Блевать тянуло от них обоих! А может, Барбара просто притворялась грустной, чтобы казаться поинтереснее. Или симулировала депрессию, чтобы Хесус развлек ее, сводил на новую выставку Дали в Caixa Forum[27]. Эва внутренне содрогается.

Она проходит мимо здания школы. Льет как из ведра. Эва замирает перед закрытой дверью, перед вывеской «Школа Леванте», которую видела каждое утро целых пятнадцать лет. Здесь она познакомилась с Барбарой. У Барбары были два хвостика и рюкзак с Микки Маусом, она поделилась с Эвой вкуснейшим бутербродом с ветчиной – они кусали по очереди, пока бутерброд не кончился. К концу первого учебного дня они стали неразлучны. Удивительно, как это дети в поисках дружбы безошибочно находят близких. Они были совсем не похожи, как день и ночь, но смеялись над одними и теми же вещами и понимали друг друга без слов. Барбара вела себя более дерзко и демонстративно, Барбара вечно измышляла какие-нибудь безумства, а Эва сдерживала ее. Эве часто приходилось ее притормаживать, но иногда она поступала наоборот: подзуживала Барбару, и та говорила какую-нибудь чушь, подкладывала