Фокусник - Ася Алкимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ух вау, – прошептала я, – держа «Астру» в левой руке, и придерживая ее правой.
Ух вау, скакало в голове с каким-то непередаваемым восторгом, ух вау. Больше не было никаких мыслей. Неожиданно для самой себя я ощутила сладкое и смешливое биение власти в своей руке. Испуг сменился лихорадочной радостью. Пистолет больше не казался тяжелым, он будто бы специально был создан для того, чтобы именно я держала его в своей вспотевшей ладони.
– Уиии, – закричала я, нажимая на курок.
Загрохотало как будто бы даже громоподобнее и дольше, чем раньше. Так апплодисменты тоже слышатся гораздо громче, когда они предназначены именно тебе. «Астра» дернулась отдачей, но я удержала ее и расхохоталась в неимоверном удовольствии и восторге.
– Уиии, – повторила я, поворачиваясь к остальным, все еще держа пистолет в поднятой руке.
– Спокойно, спокойно, – со смехом закричал Макс, – Все свои.
– Я могу вас всех убить! – Воскликнула я с неожиданным злобным вдохновением, – Я могу вас всех убить, прямо сейчас!
Тепло разливалось по телу, как сироп, как первый глоток вина, отдавалось в кончиках пальцев. Я чувствовала почти сексуальное единение с этим страшным куском железа. Всесилие и наглый авторитет войны, и такая чуждая вещь, сросшаяся с моей рукой, как будто именно здесь было ее настоящее место, все это действовало как наркотик, как любовь, с экстатической мощью и страстью, опьяняюще, всепоглощающе, головокружительно. Ох, как же это было круто, как же это было без слов прекрасно, стоять посреди темнеющего леса, держа в руках горячую, и будто специально для этого родившуюся на свет «Астру», осознавая, что несмотря на всю беззаконность, всю глупость нашего с ней положения, мы с ней едины, и мы – самое страшное, что здесь есть, за мили и мили кругом. Держать ее в руке было так же естественно, как есть, спать, разговаривать, жить.
Когда Яна протянула руку, чтобы, согласно очереди, забрать у меня пистолет, мне показалось, что я не смогу разжать жаркие пальцы.
В следующую пятницу среди новичков на кухне появился неловкий растрепанный кореец. Я смутно помнила его по занятиям – кажется, он учился в одном колледже со мной. Он клялся, что нынешний президент Кореи – его дядя. Никто ему не верил.
– У тебя нет экстази? – неуклюже, но бойко обратился он к Вардану.
Вардан удостоил его взглядом.
– Двадцать.
– Дорого как-то?
Вардан дернул плечом и опустил глаза.
– Давай пятнадцать?
Вардан сидел, опустив голову и глядя на пол сквозь расставленные пальцы. Кореец подождал с полминуты. Вардан не шевелился. Видимо, парню надоело.
– Окей, двадцать.
Он сжал таблетки в кулаке, поблагодарил и вышел.
На следующее утро, как всегда, Макс сообщил мне последние новости.
– Джухо умер.
Я охнула и тут же почувствовала облегчение от того, что имя было мне незнакомо.
– Кто?
– Кореец у Вардана.
Я ощутила, как все на моем лице как будто опустилось, когда заинтересованное выражение сменилось испуганным.
– Что случилось?
– Аллергия на MDMA.
– И что теперь будет?
Из всех вертевшихся в голове вопросов я задала самый бессмысленный.
– А что, ничего. Репатриация тела.
– А с Варданом?
– А как теперь докажешь?
Вардан не выглядел ни испуганным, ни опечаленным. Выражение его лица было ближе всего к раздражению.
– Джухо умер, – сказала я с порога, как будто он мог об этом не знать.
– И что? – ответил он с вызовом.
– Жалко.
– Жалко, – согласился Вардан, – И тебя жалко, и меня жалко. Откуда ты знаешь, может, мы еще похуже умрем. Кто нас пожалеет?
– Кто-нибудь пожалеет.
– Замешать ему что-нибудь, чтобы он тоже сдох… наконец… – задумчиво произнес Вардан.
– Кому?
– Джонни.
Как и Макс, я не поняла, шутит ли он.
– Становиться убийцей ради такого выродка? Как-то это… жалко.
– Ты забываешь, я же уже убийца, как бы. Он меня доведет, честное слово. Уже довел.
– Отправь его куда-нибудь лечиться, – неожиданно предложила я.
– Так он же, сука, сбежит.
– Отправь туда, откуда не сбежит.
– Вот мне делать больше нечего. Умер бы он… Всем бы легче стало.
– А мне его жалко.
– А мне нет.
Он действительно не испытывал к Джонни никаких чувств, кроме глухого раздражения. А я не могла смотреть на отвратительного торчка без слез страха и тоски.
– Отправь его лечиться. Для тебя это даже не дорого.
– Да ты достала. Никому нет до него дела, вот и ты прекрати париться. Он не человек даже. Так, белковое тело, которое только и ждет, чтобы сдохнуть.
– Неправда.
– Правда, и ты это знаешь.
– Пожалуйста, – продолжала упрашивать я, – Я из-за него рехнусь.
– Зачем он вообще живет? Ты об этом думала? Убожество и страдание. Какой смысл ему в этом помогать?
Вардан снова отвернулся, увлекшись игрой в наперстки с самим собой. Таким образом он тренировал свою хвалёную престидижитацию. Я кричала на него так, что заложило уши. Вардан был непреклонен.
– Ты не задумывалась, о скольких, глядя на них со стороны, мы думаем: разве не легче им было бы умереть? Вот ты поразмысли. Люди живут, и их жизнь – это мучения. Непрекращающиеся, убийственные мучения. Неизбывные. Их жизнь – это пытка. И ты хочешь ее длить?
– У меня дедушка такой, – сказала я.
И добавила:
– И дядя.
И подумала:
– И я.
– Ну вот. Чем такой ход событий лучше, чем эвтаназия по психическим показаниям?
Я не знала, что возразить, и ухватилась за самый очевидный аргумент:
– В случае с неизлечимо больными ты знаешь наверняка, что у них не будет больше не одной счастливой секунды. Как ты можешь это гарантировать, например, Джонни?
– Могу. И тебе могу. Ты сама говоришь, что всегда несчастна.
– В целом – возможно. Но ты сознательно лишишь меня мелких радостей. Я не хочу умереть, когда пью утром кофе. Или когда ты меня трахаешь, – сказала я в отчаянной попытке увести разговор в более жизнерадостное русло.
– Я могу убить тебя, пока мы трахаемся, – меланхолично предложил Вардан,– И вообще: «мелкая радость»?!
Мы рассмеялись.
– Убивай. Потом сам будешь моим родителям объяснять ход своих мыслей.
– Мне как-то никогда не приходило в голову, что у тебя есть родители.
– Поверь мне, моим родителям никогда не приходило в голову, что у меня есть ты.
– А я есть? Ты уверена, что это не фокус?
– О, ты есть!
– Расскажи, – потребовал Вардан.
– Ты умный, злой, циничный, гордый, с непереносимым характером.
– Это все не то, я должен быть особенным.
– Все люди особенные.
– Может быть, но одни гораздо особеннее других. Не спорь, это глупо.
Ему
