Страж фараона - Михаил Ахманов

– Шагай, ученик! Гость в дом – хозяину радость!

Но Сенмут, поджидавший их у столика под старым развесистым каштаном, заметной радости не проявил, а лишь кивнул Пуэмре на циновку и приказал служанкам, чтобы несли сосуды для омовений. Это настораживало; Семен, уже изучивший привычки брата, не сомневался, что есть причина для подобной сдержанности. Сенмут был холост, общителен, разговорчив и не отказывал себе в тех удовольствиях, какие дозволены благоразумием: любил приятную компанию, гостей, застолье с песнями арфисток, да и самих арфисток тоже. К Пуэмре он относился с особым радушием – кажется, его сестра Аснат пленила сердце Сенмута.

Однако...

– Был ли твой день благополучен, брат? Семен кивнул, отметив напряжение в голосе Сенмута. Похоже, спросить ему хотелось о другом, да только мешал Пуэмра.

– Вполне. Я сделал нечто полезное. Нечто такое, чем защищают свою честь и жизнь.

– Оружие? Думаешь, нам, писцам и ваятелям, необходимо оружие? Нам, мирным людям?

– Во-первых, хочешь мира, готовься к войне, – заметил Семен, расправляясь с рыбой. – А во-вторых, всегда ли писец или ваятель – мирный человек? Это зависит от обстоятельств. Ты дрался с нехеси – там, у третьего порога, где встретился со мной. Ты защищал свою жизнь не словом, а копьем, кинжалом и секирой. Так что оружие необходимо, брат, – тем более в смутные времена.

Они завершили трапезу в молчании. Заметив, что То-Мери и толстушка Абет глядят на них из-под кухонного навеса, Семен улыбнулся им и похлопал ладонью по животу. Лепешки в этот раз были божественные – впрочем, как и все, что выходило из рук жены Мериры.

Пуэмра, нерешительно покосившись на Сенмута, склонил голову:

– Благодарю за щедрость, господин, и прости, что не могу развлечь тебя беседой. Ум мой затуманен, язык еле ворочается... Сказать по правде, я так наелся и напился, что нуждаюсь в лишней паре ног, чтобы добраться до ложа.

– Милостью Амона, лишние ноги для тебя всегда найдутся. Целых четыре, – молвил Сенмут и, призвав Техенну, повелел, чтоб молодого господина погрузили на осла и отвезли домой, поддерживая с двух сторон – бережно, словно сосуд из драгоценной яшмы.

Когда топот копыт и крики погонщика стихли на улице, Семен повернулся к брату и сказал:

– Что-то невесел наш пир, и кажется мне, что душа твоя в смятении. Дурные вести, брат?

– Просто вести, а какие – не знаю. Может быть, важные, но передали их не мне. – Хмурясь, Сенмут отхлебнул вина. – Утром я отправился в Ипет-ресит, на богослужение, потом проверил, как установлен новый обелиск из красного гранита, – ты ведь помнишь, что я начальствую над всеми работами в южном святилище... Потом вернулся домой, незадолго до часа вечерней трапезы. – Он щелкнул пальцами, подзывая То-Мери, глядевшую на Семена с обожанием. – Пусть подойдет привратник. И принеси нам, девочка, еще вина... черного, с моих виноградников под Абуджу.

Анупу, хоть и был не слишком трезв, явился раньше То-Мери с кувшином:

– Припадаю к твоим ногам, мой благородный хозяин... Ты звал меня?

Втянув воздух, Сенмут поморщился:

– Пиво и чеснок, чеснок и пиво... Ты пахнешь так, словно печень твоя протухла! Было ведь сказано: пьешь пиво – не ешь чеснока, а ешь чеснок – не пей пива!

– Так ведь... это... – Анупу в притворном смущении переступил с ноги на ногу. – Одно без другого не идет, клянусь пеленами Осириса! Так уж устроен мир, хозяин: пиво без чеснока – словно любовь с чужой женой; хоть и приятно, а все торопишься да озираешься. Чего-то, значит, не хватает!

– Палки, – сообщил Сенмут. – Сейчас позову Ако, и он...

Анупу отработанным движением рухнул на колени, запрокинул голову и запричитал:

– О высокий господин, прозрачный родник моего сердца, сладкий, как корзина фиников! О светоч темени ночной, корабль справедливости! Никогда не погаснет твое сияние, никогда не споткнется нога твоя о камень зла, никогда глаз твой не потеряет зоркости, рука – твердости, а слух – остроты! Тысячу раз простираюсь ниц и целую прах под твоими ногами! Скажи, зачем нам Ако, мой господин? Зачем нам палки? Зачем...

– В самом деле, зачем? – прервал его Семен. – Лучше позвать Мериру с веревкой. Пусть вспомнит, чему научился у шекелеша.

– Мерира? Этот разбойник? – Анупу всплеснул руками – то ли в самом деле испугался, то ли продолжал ломать комедию. – О Амон! О владыка престолов Обеих Земель! Не думай, что я тебя упрекаю – я всего лишь пыль под твоей божественной стопой! – но почему ты мне внушил такую пагубную страсть? Ты понимаешь, великий, я говорю о чесноке и пиве... Пиво и чеснок! И вот мой господин брезгует мной и обещает палки, а брат господина – веревку! Но чем я виноват? Я таков, каким меня сотворили боги, и я не могу противиться им, ибо, не подчинившись их воле, свершу святотатство!

Взглянув на брата, Семен увидел, что тот усмехается – клоун Анупу сумел его развеселить.

– Ну, хватит! Ешь и пей что хочешь, только держись подальше, сын гиены! Встань вон там, у водоема, – Сенмут вытянул руку, – встань там и расскажи моему брату, кто приходил в наш дом в полуденный час.

Анупу тут же перестал вопить, отступил в указанную позицию и деловито произнес:

– Явился человек крепкий и рослый, однако пониже господина Сенмена на шесть теб. В браслетах с бирюзой и в тонком полотне, но не семер, не жрец, а воин – на плечах следы ремней, и руку так держал, будто под пальцами обух секиры. Сказал, что он – посланец Великого Дома и что сегодня, когда над Восточной пустыней поднимется месяц, пришлют лодку за господином нашим Сенменом.

– Что еще?

– Еще обругал меня смердящим псом, когда я к нему приблизился, чтоб разглядеть браслеты и отметины на плечах. Камень в браслетах настоящий, из страны Син, клянусь милостью Амона!<Бирюзу называли также камнем из страны Син (с Синайского полуострова), где производилась ее добыча.> Дорогой камень!

– И что ты подумал?

– Что простые воины не ходят в бирюзе, а че-зу, знатный командир над тысячей лучников или копьеносцев, никак не годится в посланцы. Выходит, воин не знатный, но и не простой. Сильный, высокий – такие служат сэтэп-са... Может, в самом деле послан Великим Домом?

– Сэтэп-са... телохранитель... посланец... – задумчиво протянул Сенмут. – Вот только чей? Владыки нашего – жизнь, здоровье, сила! – или царицы? – Он поглядел в чашу с вином, будто в ней скрывался ответ, потом махнул Анупу: – Иди! Ты верен и неглуп, и все же не получишь достойного погребения: я прикажу, чтоб тебя похоронили в сосуде с пивом.

– Согласен, хозяин. Лишь бы пиво было не прокисшим...

“Посланец... И правда, чей?..” – мелькнуло у Семена в голове. Он вдруг ощутил, как холод подступает к сердцу, напоминая, что он не только ваятель, не только брат сидевшего рядом вельможи. Он – заговорщик! Он – человек, который знает, что свершится в третий день месори! Не об этом ли с ним хотят потолковать? Само собой, не юный фараон, а, предположим, Хоремджет или Софра с Рихмером?

“Сомнительно, – подумал он. – Эти не стали бы слать гонцов в бирюзовых браслетах, а вытащили бы из мастерской, по-тихому, прямо сегодня”. Кто за него заступится, кто защитит? Инени, конечно, друг, да не заступник – сила не та. К тому же и сам причастен к перевороту... можно сказать, одно из первых лиц...

Будто подслушав эти мысли, Сенмут наклонился к нему и тихо произнес:

– Помнишь, там, у второго порога, ты спрашивал, кому пригодятся твои умения и мудрость? Кто может стать твоим защитником? Кто выше Софры, Хоремджета и даже владыки Обеих Земель? Ты помнишь, что я тебе ответил? – Дождавшись кивка Семена, он снова зашептал: – Царица, великая царица! Я повторю, что только ей доверил бы нашу тайну... Может быть, рассказал бы не все – ведь знание о том, откуда ты пришел, пугает, и ни один из нас не стремится в поля блаженных, не хочет до срока предстать перед судом Осириса, а ты – ты перед ним стоял! И это страшно... Но потерять тебя – еще страшнее, брат! А потому молись... молись, чтоб этот посланец был человеком Хатшепсут, нашей прекрасной царицы, любимой Амоном!

Разумная речь, решил Семен и сделал знак, отвращающий беду. Все верно; пожалуй, лишь слухи о красоте царицы слегка преувеличены. Он ее видел – на том же приеме, где выпало счастье полюбоваться на юного Джехутимесу, Софру, Хоремджета и прочих государственных мужей. Правда, не вблизи, а с изрядного расстояния; и она показалась Семену не женщиной, а манекеном в парике, обернутом слоями ткани, увешанном побрякушками, будто рождественская елка, раскрашенном, как голливудские звезды на вручении “Оскара”. Что там таилось, под всеми платьями и ожерельями, под париком и макияжем, Бог его знает... Но эта раззолоченная скорлупа повергла Семена в уныние; как всякий художник, он поклонялся изысканной простоте.

– Смени одежды и скажи своей служанке, чтоб умастила твое тело благовониями, – сказал Сенмут. – И еще одно... Я не спрашивал у Инени, зачем он отправился со мной и что ему нужно у третьего порога... а может, у второго или первого... Но глаза мои видят, уши слышат, и разумом я не ребенок, готовый поверить всякой сказке. Сегодня ты произнес слова: хочешь мира, готовься к войне... значит, тоже что-то заметил... Так вот, не говори об этом никому. Ты прозреваешь волю богов и вправе открыть ее избранным; если бы боги того не хотели, ты остался бы в полях Иалу. Но лучше умолчать о воле людей и скрытых их желаниях. Люди ревнивей богов; они опасаются тех, кому известны их тайны и секреты.