Другое тело - Милорад Павич

г. m. CR

Его преподобие монсиньор Карло Ружичка, сентандрейский настоятель прихода, приглашал на обед иеромонаха Гавриила, пострижника храма Святого иконописца Луки. В ближайший вторник, в четыре часа. В доме священника на Клисе.

Новость была необычной по нескольким причинам. Иеромонах ждал от своего врага чего угодно, но только не приглашения на обед. Кроме того, было крайне необычно, чтобы римско-католический священник звал к себе на неофициальный обед одного из монахов греческого вероисповедания. И наконец, хотя, казалось бы, это обстоятельство имеет несравненно меньшее значение, имелась и явная разница в возрасте между молодым иеромонахом и пожилым священнослужителем, который в иерархии своей Церкви занимал гораздо более высокое положение. И вот теперь эти двое должны были встретиться лицом к лицу и беседовать за накрытым столом. Кроме того, в голове иеромонаха Гавриила мелькнула тревожная мысль, что этот обед может оказаться весьма удачной возможностью для осуществления пугающего предсказания матери Аксинии.

Словно прочитав его мысли, Аксиния заметила, что на этот счет беспокоиться не следует, потому что готовить угощение будет она сама, своими руками, и он может быть уверен, что ничего угрожающего жизни его не ждет. Таким образом, Гавриил решил принять приглашение, но, правда, предварительно посоветовавшись с отцом Киприяном.

Тот заметил, что это благородный жест со стороны падре Ружички, который протягивает руку примирения после всего, что сказал о нем Гавриил в Вербное воскресение в храме с алтаря. Отказать ему было бы не по-христиански.

— Кроме того, — добавил Киприян, — митрополит отрекомендовал нам монаха Ружичку как доброго христианина и прекрасного человека, так что твой шаг в его сторону и встреча с ним дадут возможность загладить недоразумение…

Таким образом, в назначенный день иеромонах Гавриил отправился в сентандрейский дом священника на Клисе.

Было это в день поминовения святого апостола Симона Зилота. Прекрасное венское утро, спускаясь вниз по Дунаю, в Сенандрее превратилось в жалкий больной день. Проснувшись, отец Ружичка удивленно осмотрел из постели свою еще незнакомую ему сентандрейскую комнату. Наконец он нашел взглядом все свои вещи, они были вынуты из дорожных сундуков и расставлены и разложены по новому жилищу, что же касается приглашенного из Вены часовщика Антона, то его еще не было. Отец Ружичка спустился вниз и позавтракал в новой для себя столовой за столом под светильником со стеклянной шляпой-абажуром, с обода которого свисали украшавшие его серебряные вилки и ложки. Время текло медленно, и он принялся внимательно рассматривать свои ногти, покрытые белыми пятнышками.

Наконец появился и Антон Брак вместе с двумя помощниками, которые внесли в столовую какой-то тяжелый запакованный предмет. Они поставили его на сундук с тремя висячими замками и по знаку Антона Брака освободили от упаковки. Перед глазами отца Ружички предстало прекрасное творение человеческих рук: из огромного ящика, сплетенного из ивовых прутьев, извлекли тяжелые настольные астрономические часы — табернакль. Дерево, бронза, стекло, позолота, латунь, эмаль. Два маятника — с солнцем для дневного времени, с луной для ночного… На циферблате значилось:

ANTON BRACK IN WIEN

AD 1715

— Работают от пружины и зубчатых валиков, благодаря которым звучат две мелодии, — с гордостью сказал мастер Брак. — Музыку для часов написал некий господин из Зальцбурга, по инициалам которого — L. М. — можно предположить, что это тамошний капельмейстер Леопольд…

— А то, о чем мы говорили, Dominus vobis cum — Да пребудет Бог с вами? — быстро проговорил отец Ружичка, оглянувшись на присутствовавших в столовой.

При этих словах Брак махнул рукой, и его люди вышли. Они остались вдвоем — заказчик и часовой мастер.

— Скажи, Антон, Dominusvobiscum, вставил ли ты устройство, о котором мы уговорились?

— Да, ваше преподобие, оно здесь. Часы в часах. Отмеряют секунды…

И вот теперь, после полудня, именно перед этими часами и застал иеромонах Гавриил отца Ружичку. Тот был в огромном парике из кудрявых чужих волос, с румяными губами, руку его, которой он чуть позже благословил трапезу, украшали перстни. Его левый глаз был заметно быстрее правого. Держа самого себя в объятии, он с гордостью провел гостя через большую столовую к одному из высоких окон и открыл его. Окно оказалось заполнено книгами, которые стояли внутри на полках. За книгами виднелась Сентандрея со всеми своими башнями и парящими в воздухе птицами. Священник достал одну книгу в прекрасном переплете из кожи ящерицы и показал ее гостю.

— Возможно, вы знаете этого автора.

Иеромонах Гавриил раскрыл книгу и прочитал название:

ILLYRICUM VETUS ЕТ NOVUM[10]

— Это труд весьма образованного человека, Яна Томки Сасского, — тут же заметил отец Ружичка. — Не исключаю, что вы имели возможность встретить его во время вашего служения в Джуре. Я с ним познакомился именно там, он был ректором евангелистского лицея. Меня очень заинтересовала та часть сочинения, где говорится об истории вашего края. Я слышал, что вы прекрасный каллиграф, и знаю, что и здесь, и в Будиме есть люди, которые заказывают вам списки с тех или иных книг. Могу ли и я попросить вас, Dominusvobiscum, переписать для меня отмеченную главу из этой книги? Можно скорописью.

С этими словами отец Ружичка положил свои ладони поверх рук Гавриила, которые держали раскрытую книгу, и так, четырьмя руками, захлопнул ее, а потом снова открыл уже на другом месте, где между страницами блеснула золотая монета.

— А это за ваши труды, — подвел черту под разговором отец Ружичка и еще до того, как они перешли к обеду, передал гостю книгу, завернутую в красивый полосатый платок.

Усевшись за стол, хозяин спросил гостя, что ему налить: мускат из Будима, вермут из Фрушкагорья или венгерский токай.

Заметив на лице монаха сомнение, священник улыбнулся и, налив два бокала муската, предложил ему выбрать любой бокал, а себе взял оставшийся. Отпив глоток, отец Ружичка вздохнул:

— Не бойтесь, Dominusvobiscum, несмотря на то что обо мне говорят, я прибыл в Сентандрею вовсе не затем, чтобы положить конец вашей жизни, мой дорогой друг и брат во Христе. Правда, не скрою, среди моих прихожан есть такие, кто после той вашей проповеди мечтает, чтобы вы оказались на дне реки, особенно если бы я закрыл на это один глаз, а Господь Бог оба. Но даже если бы я это и допустил, Бог, и мы это знаем, этому бы не попустительствовал, и ничего страшного бы не случилось. Так что у вас нет причин опасаться. Другое дело, и об этом я открыто говорю перед вами, но, правда, исключительно перед вами, что мне хотелось бы извлечь пользу из вашей смерти, когда бы и по какой бы причине она ни наступила. Правда, с этим я, заметьте, вовсе не спешу и не имею намерения что-то умышленно подстраивать или ускорять. Кстати, возможно, Бог захочет, чтобы я покинул этот мир раньше вас, Dominusvobiscum! Кто знает? Тогда вы извлечете пользу из моей смерти… Все в руках Божьих. Но я вижу, что, может быть, было бы лучше продолжить наш разговор не на немецком, а на греческом, он для вас более привычен.

И между двумя священниками завязалась беседа на греческом, которую отец Ружичка вел свободно, непринужденно складывая слова в фразы и произнося их с прекрасной дикцией. Разговор сам собой распадался на небольшие фрагменты, наподобие того, как и поданная к столу рыба, приготовленная на молочном пару, была разделана на небольшие порции.

I. Хлев для агнца Божьего

— Мне бы хотелось кое-что спросить у вас, — начал падре Ружичка. — И как у представителя восточного церковного обряда, и просто как у мыслящего человека, о чьем уме несомненно свидетельствуют его проповеди. Как, по вашему мнению, сотворен человек? Задавая вам этот вопрос, я не имею в виду то, что нам известно из Библии и святых отцов. Там написано, что человека создал Бог, и мы даже знаем, в какой день это произошло, но мой вопрос состоит в том, как именно?

Иеромонах Гавриил решил отложить в сторону все свои страхи и сомнения и, улыбаясь, показал на табернакль из Вены:

— Что отмеряют эти маленькие часики внутри больших часов? Из них постоянно слышится «тик-так»…

— Секунды, Dominusvobiscum!

— Вот именно, секунды. А теперь ответьте мне, знаете ли вы, что такое эти его «тик-так»? Что такое эти секунды?

— Простите?

— Сейчас объясню. «Тик» это прошлое, «так» будущее. И тут возникает самый главный вопрос: а что между ними? Ответ недвусмысленный — между ними настоящее, то есть наша жизнь. Можем ли мы согласиться с утверждением, что оно, это настоящее, представляет собой последовательность мгновений, которые постоянно проскальзывают между прошлым и будущим? По святому Иоанну Дамаскину, они не поддаются измерению, так же как не поддается измерению точка или число «один».