Остроумие мир. Энциклопедия - В. Артемов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Регент (герцог Орлеанский) наложил на одну провинцию усиленные налоги. Депутат этой провинции, человек смелый и стойкий, одна из тех суровых личностей, которые в те времена уже появлялись изредка, словно предтечи будущих революционных вождей, чрезвычайно упорно отстаивал перед регентом интересы своих сограждан, почти угрожая регенту, если он не отменит налога. Удивленный и раздраженный такими речами регент сказал ему:
— Но ведь это угрозы! Какими же, однако, силами и средствами вы располагаете, чтобы воспротивиться моей воле? Что вы можете со мной сделать?
— Повиноваться и ненавидеть! — отвечал смелый депутат.
* * *
Регент умер внезапно, от удара. Он дал кому-то аудиенцию и, покончив с ней, вошел в свои покои, где его встретила его любовница, герцогиня Фаларне. Он сказал ей:
— Очень рад вас видеть, вы позабавите меня своими рассказами, а у меня ужасно болит голова.
Проговорив эти слова, он вдруг ослаб и вытянулся на кресле без движения. Герцогиня сейчас же позвала людей, вызвали доктора, но было уже поздно: регент умер на руках у своей возлюбленной. Какой-то остряк сказал про него:
— Герцог скончался, напутствуемый своим всегдашним духовником.
* * *
Как известно, у регента был любимец, кардинал Дюбуа, пользовавшийся замечательно дружной ненавистью всего парижского населения. Регента всеми силами убеждали не выдвигать этого человека вперед, но он никого не хотел слушать. Между прочим, граф Носэ говорил регенту:
— Ваше высочество, вы можете сделать его, конечно, чем вам благоугодно, но честным человеком вы его не в силах сделать.
Смелый Носэ поплатился за это изгнанием, хотя регент очень любил его. Когда же Дюбуа умер, регент поспешил вернуть Носэ, написав ему при этом чрезвычайно странное собственноручное послание:
«Умер змей, умер и яд. Жду тебя сегодня в Пале-Рояль к ужину»,
* * *
Лагранж-Шансель написал против регента чрезвычайно злой памфлет, был в этом изобличен и сослан регентом в заточение на острова Св. Маргариты, те самые, где содержалась знаменитая «Железная маска». Перед ссылкой, однако, регент пожелал видеть автора и спросил у него:
— Веришь ли ты сам всему тому, что ты написал про меня?
— Верю! — отвечал Лагранж-Шансель.
— Ну то-то, твое счастье! Если бы ты сам этому не верил, я бы тебя вздернул на виселице!
* * *
Фридриху Великому приписывается (хотя иные и оспаривают его авторство) весьма нелюбезное слово относительно прекрасного пола:
— Женщина, — будто бы говаривал он, — все равно что отбивная котлета: чем больше ее бить, тем она становится мягче!
* * *
Фридрих был убежденный атеист. Однажды в беседе с Арно-Бакюляром он начал высказывать свои взгляды на религию, а тот стал горячо с ним спорить. Видя в своем собеседнике человека верующего, король сказал ему:
— Как, вы тоже придерживаетесь всех этих отсталых взглядов?!
— Точно так, государь, — отвечал Арно, — мне утешительно думать, что есть существо, стоящее выше королей.
* * *
Однажды Фридрих работал у себя в кабинете, а в это время внук его, которому вход в кабинет никогда не возбранялся, играл тут же в комнате, бросая волан. И вот волан вдруг упал королю на стол. Фридрих бросил его мальчику, и тот, продолжая играть, снова пустил игрушку на стол; он и на этот раз получил ее обратно; но когда волан в третий раз упал уже прямо на бумаги, разложенные перед Фридрихом, он схватил волан и спрятал его в карман. Мальчик начал упрашивать отдать ему игрушку, но тот ему сначала сказал, что не отдаст, а потом вовсе ничего не отвечал. Тогда мальчик перешел от просьб к требованиям. Он подошел к столу вплотную, упер руки в боки и сказал громко и решительно:
— Я спрашиваю ваше величесгво, отдадите вы мне мой волан, да или нет?
Король расхохотался и, отдавая мальчугану его игрушку, сказал:
— Ты храбрый малый, они у тебя не отнимут назад Силезии!
* * *
Однажды Фридриху представили для подписи приговор, которым присуждался к смертной казни некто, обвиненный в преступной связи с собственной дочерью. Фридрих написал на приговоре:
«Надо прежде всего доказать и установить, что она ему действительно дочь».
А так как этого не удалось установить с достоверностью, то король просто приговорил его к непродолжительному заключению.
* * *
При Фридрихе был отдан приказ, чтобы офицеры королевской гвардии всюду в публичных местах появлялись не иначе как в форменной одежде. Один из гвардейских офицеров вздумал прогуливаться в дворцовом саду в штатском костюме и как раз наткнулся на короля. Тот при встрече сделал вид, что не узнает его, и спросил его, кто он такой.
Я офицер, но я здесь инкогнито! — развязно ответил находчивый воин.
Фридриху это понравилось, и он отпустил нарушителя дисциплины с миром, посоветовав, однако, «не попадаться на глаза королю».
* * *
Один из пажей Фридриха, видя забытую королем на столе драгоценную табакерку, открыл ее, понюхал табаку и начал рассматривать табакерку. Король, видя эту проделку и тихонько подойдя к пажу, спросил его:
— Тебе понравилась моя табакерка?
Бедный паж стоял перед королем, не говоря ни слова от страха.
— Ну, милый мой, — сказал ему король, — для нас двух эта табакерка будет мала; гак уж ты лучше пользуйся ею один, возьми ее себе!
* * *
Фридрих допускал и терпел со стороны своих приближенных иногда величайшие проявления бесцеремонности на словах. Так, перед боем под Розбахом он говорил своему генералу:
— Если я проиграю эту битву, то брошу все, уеду в Венецию и буду там жить, сделаюсь лекарем!
— Значит, все-таки останетесь человекоубийцей! — заметил генерал.
* * *
Один из любимых капралов Фридриха, очень храбрый и лихой солдафон, но большой щеголь, вздумал носить цепочку, чтоб показать, что у него завелись часы, хотя часов у него не было; а чтобы цепочка не выпадала из кармана, он на конце ее вместо часов привесил тяжелую мушкетную пулю. Увидев на нем эту цепочку, Фридрих заметил:
— Ого, капрал, да ты, видно, скопил деньжонок: у тебя часы завелись. Ну-ка, взгляни, который час на твоих. На моих шесть.
Капрал догадался, что король желает над ним подтрунить. Нимало, однако, не смущаясь, он вынул свою пулю и сказал:
— Ваше величество, мои часы не показывают ни пять, ни шесть а они только напоминают мне каждую минуту, что я должен лечь костьми за ваше величество!
— Хорошо сказано, мой друг, — ответил король. — Возьми же себе эти часы, чтобы тебе знать и тот час, когда придется положить за меня жизнь!
И он отдал ему свои усыпанные бриллиантами часы.
* * *
Однажды две придворные дамы заспорили о первенстве мест на каком-то торжестве и не только сами не могли прийти ни к какому соглашению, но и другие, невзирая на все усилия, не могли водворить между ними мир и согласие. Пришлось доложить об этой схватке королю Фридриху.
— Скажите же им, — разъяснил король, — что первое место принадлежит той, у которой муж занимает высшую должность!
— Они это знают, ваше величество, но их мужья занимают одинаковые должности!
— Ну, так первенство принадлежит той, чей муж раньше назначен на должность.
Но и в этом строптивые дамы оказались с равными шансами.
— Ну так скажите им, что пусть первое место займет та, которая глупее, — воскликнул раздраженный король.
* * *
Однажды в Потсдаме, на площади перед дворцом, собралась огромная толпа, которая сильно шумела. Фридрих приказал своему адъютанту сходить и узнать, что это за шум. Вернувшийся офицер сообщил королю, что кто-то написал жестокий памфлет на короля и привесил его очень высоко на стене дворца, так что трудно до него достать, и огромная толпа теснится около стены, стараясь прочесть пасквиль. Сообщив об этом, адъютант поспешил прибавить, что дворцовая гвардия уже уведомлена и немедленно рассеет толпу.
— Ничего этого не нужно, — приказал король, — а прикажите снять бумагу и прикрепить ее пониже, чтобы все, кто хочет, могли ее читать без всякого затруднения!
* * *
При Фридрихе Великом, который был большим любителем музыки, опера в Берлине процветала, и сам король охотно ее посещал и вообще очень ею интересовался. В то время в числе прочих была у него одна особа в высшей степени талантливая и голосистая, но одаренная от природы ленью в гораздо большой степени, нежели голосовыми средствами. Неудивительно поэтому, что она не столько пела на сцене, сколько жаловалась на нервы да на простуды, которые обеспечивали за ней безнаказанное отлынивание от лицедейства на сцене. Фридрих знал за ней этот порок, долго терпел его, но, наконец, не выдержал и… распорядился с ней по-капральски. Вот как было дело. Однажды вечером король посетил оперу. Занавес поднялся, и перед зрителями предстал режиссер труппы, провозгласивший: