Цапля для коршуна (СИ) - Калинина Кира Владимировна

Откуда в ней эта сдержанность? Что так изменило ее? Или — кто?

Он готов был допустить самые бредовые предположения. Возможно, Леннея попала в руки магов Иэнны и теперь вернулась назад в качестве шпионки… Но зачем тогда князю выдавать ее? И для чего ей вести себя так странно — и в то же время до ужаса естественно? В ней не чувствовалось ни притворства, ни фальши…

Дион не сомневался: все ответы скрыты в подземном тайнике, в туманных глубинах зеркальных осколков. Ему следовало быть там, рядом с Лютеном, который дневал и ночевал у загадочного артефакта, обсуждать с мальчишкой каждую находку, каждое его мимолетное ощущение, любую догадку, думать, искать, подсказывать.

Вместо этого он ездил в ведомство, зарывался в отчеты и цифры, отчитывал подчиненных, тратил время на пустой треп с придворными пустословами, интриговал, пил легейское с королем, смеялся его тяжеловесным шуткам.

Вчера незадолго до заседания совета Дион положил перед Лаэртом оба перстня — коршуна и цаплю. Король покрутил их в пальцах, ощупал огненными глазами, омыл силой и яростью — и вернул обратно, небрежно обронив:

— Не вижу, почему бы вам их не носить.

Заседание затянулось допоздна и больше походило на битву. Советники срывали голос, возражая и против допуска женщин в училище магии, и против женитьбы Лаэрта на иэннской княжне. Впервые на памяти Диона глава надзирающих Веллет выступил против короля. Глаза Лаэрта горели, как плавильные котлы, сила штормовыми волнами билась о стены зала, и к темноте советники сдались.

Когда Дион выходил из зала, король придержал его за локоть, бодрый, довольный собой, будто не было пяти часов изнуряющей драки, и велел с улыбкой:

— Пусть наденет цаплю.

Далеким прибоем шумели голоса удаляющихся советников, гвардейцы замерли в дверях, словно каменные болваны. Казалось, они не моргают и не дышат. Дион, оглушенный, выжатый, как виноградина под прессом, не сразу понял, о чем речь, и только потом задался вопросом: зачем?

Поздно вечером — уже ночью — он все-таки спустился к Лютену. После злосчастной прогулки с Леннеей Дион заставил его надеть энтоль и исполнить несколько простых, но неприятных приказов, и это подействовало сильнее словесной выволочки. Лютен принадлежал к новому поколению магов, не знавших, что такое подчинение хозяйской воле. До сих пор Дион думал, что это хорошо. Но есть вещи, которых не поймешь, не испытав на собственном опыте.

Молодой маг вторые сутки не выходил из подземелья, сражаясь с проклятым зеркалом — словно наказывал себя. Или пытался забыться. Его длинные мосластые пальцы слегка подрагивали, рисуя магические узоры. Формул Дион не видел. Ни единой точки, ни проблеска. Но присутствие силы ощущал — еле-еле, как шелест легкого ветерка высоко в кронах.

Лютен прервал работу, провел ладонью по лицу и скорее упал, чем сел на скамейку, принесенную из жилой каморки.

— В эту льгошеву штуку был встроен соник, и его использовали не так давно, — начал он бесцветным голосом. — Но кому сонировали, сказать не могу. Схемы рассыпались в пыль, от узоров почти ничего не осталось. И все они здесь какие-то… не такие.

Дион молча кивнул. Секретарь чувствовал то же, что и он сам. Все не такое. Все не так. И что из этого следует?

— Я попробовал установить время создания артефакта, — продолжал Лютен. — Сначала ничего не мог понять, путаница сплошная. Потом разобрался. Здесь три временных слоя. Первый — недавний, не больше двадцати лет, следующий — около сорока-пятидесяти, точнее не скажу. А третий, — он схватил ртом воздух, будто собираясь с духом, — давний, очень давний. Еще имперский. А может, доимперский.

— Камни? — уточнил Дион, не испытывая и толики удивления.

Подумал о Леннее, затем, по цепочке, о предстоящей свадьбе, госпоже Альмар — и Миде. Ему и в голову не могло прийти, что хозяйка салона привезет с собой именно ее. Может, сама напросилась? Судя по взглядам, которые она напоказ посылала Диону, — не исключено. Он впервые задумался, знает ли госпожа Альмар о побочном заработке своей модистки. Наверняка — нет, иначе бы рассчитала без промедления. Если только… Он представил себе, сколько секретов двора и знатных семейств слетает с языков светских дам под ненавязчивый шелест модных журналов… и сколько тайн, служебных и личных, поверяют любовницам разомлевшие от ласк мужчины. Если свести эти ручейки обрывочных сведений в один поток, можно озолотиться. Или он видит заговоры и интриги там, где их нет?

Дион отправил Лютена наверх — отдыхать, а сам остался. Пробежал пальцами по сухому трещиноватому лаку рамы, вглядываясь в отсветы на стекле. Лютен уверял, что зеркало не просто хранит эхо неведомой магии, оно дышит силой, которая то прорывается ощутимым всплеском, то истаивает до едва уловимого дуновения.

Голова у Диона побаливала; неудивительно — после тяжелого дня. Но в зеркале вдруг всколыхнулось тень, и ломота в висках стала сильнее. Будто мутная серебряная бездна, плескавшаяся в расколотом клиньями стекле, выпивала из него жизнь.

Из зеркального омута наплывал далекий человеческий силуэт. Шаг, и серая фигурка превратилась в размытые очертания плеча и половины лица — большего куцая осколочная мозаика вместить не могла. Казалось, тень дразнит, смеется.

"Не тем ты занят", — шелестом отдалось в сознании.

Дион вздрогнул, вгляделся. Тень отшатнулась, будто в испуге — и в зеркале не осталось ничего, кроме отражения каменных стен и бликов световых шаров. Но мгновением раньше Дион успел различить черты, которых не видел почти двадцать лет.

— Отец?!

Он любил этот сад и старый заросший пруд. Кустарник вокруг нарочно не прореживали и не подстригали, травы не косили и никогда до конца не очищали воду от тины и ряски. Здесь был островок дикого романтического ландшафта. И сделавшись хозяином Скира, он оставил все, как есть.

После подземелья хотелось глотнуть воздуха, освежить голову, подумать о том, что случилось. Он вышел во мрак, недолго постоял на крыльце. Звезды мерцали в высокой бездне, как глаза призрачных жителей обители духов, куда, если верить мифам, удалились из мира людей древние боги. Стрекотали кузнечики, над ночными цветами кружили светляки. Умение видеть в темноте почти целиком ушло вместе с даром, но внутреннее наитие уверенно вело Диона вглубь зарослей, подсказывая, где кочка, где ухаб, где разросшийся куст перегородил дорожку растопыренными ветвями.

Пруд скупо блестел в объятьях густого ивняка. Лунный свет ложился на черную гладь размытой масляной дорожкой, уводящей за грань времени, где Дион снова был маленьким мальчиком, который ничего не знал ни об особенностях парковой архитектуры, ни о будущем с его трагедиями и крутыми виражами судьбы. Шлепал по мелководью босыми пятками, ловил головастиков, собирал букеты из плюшевых початков цветущего рогоза… Просто жил и считал это место своим домом.

Однажды, забравшись с ногами на растрескавшуюся колоду, мальчик Дион спросил Линта Герда, своего отца:

— Почему дедушка бросил тебя?

Отец сидел напротив, прямо на земле, широко расставив колени, большой, сильный, красивый, и вертел в пальцах стебелек пушицы, в его глазах отражалось небо в облачной дымке, на запястье матово чернел энтоль.

— Его раскрыли. Он не был уверен, что сумеет добраться до Иэнны, что его не схватят по дороге и не убьют. Мне было столько же, сколько тебе сейчас, он не хотел мной рисковать. А твоя бабушка была далеко.

Молоденькой гувернантке по имени Нара, связавшейся с поднадзорным магом, позволили родить и выкормить сына, потом дали денег и отослали из Скира, велев никогда не возвращаться.

— Ей ничего не грозило, я тоже оставался в безопасности. А твоего деда, попади он в руки надзирающих, ждали бы пытки и смерть. Как и его спутников.

Маленький Дион не понимал этих объяснений, но принимал в качестве безусловной истины — как любые отцовским слова. Сам он пошел бы за отцом куда угодно, как бы ни запрещали, чем бы ни пугали, и обязательно придумал, как отыскать маму и забрать с собой.