Я была первой - Катрин Панколь

Мы послушно семенили за ней, такие же серые муравьи, упорные и старательные, с тем же механи­ческим упрямством день за днем вспахивающими ту же борозду, вызывающие в ней лишь злобу и презрение. Она не испытывала ни малейшей жалос­ти к маленькими человечкам, так сильно на нее по­хожим, высмеивала их за то, что они недостаточно преуспели, не стали самыми первыми, лучшими из лучших. Она ссорилась с братьями и сестрами, ко­торые довольствовались своим маленьким садом, своим насущным хлебом, разносила в пух и прах коллег, всякое упоминание о коих неизменно сопро­вождалось высокомерным притворно-сочувствен­ным взглядом. Она с нескрываемым презрением го­ворила об их мужьях и детях, о четырехкомнатных квартирках в дешевом пригороде и подержанных семейных автомобилях. Она ходила к ним в гости с единственной целью: лишний раз убедиться в соб­ственном превосходстве. Ей не было равных в бла­городстве, уме, красоте и, главное, в честолюбии.

Мы во всем старались подражать матери. Дома мы не разговаривали, а ругались, не играли, а скан­далили. Так у нас было принято. Спасение могло прийти только извне, а семейный очаг был ареной для предательств, сведения счетов, споров и нерв­ных срывов.

– Может быть, поэтому близкие отношения да­ются мне с таким трудом, поэтому я так свирепо за­щищаюсь, когда кто-то пытается ко мне подсту­питься… Мне непросто представить, что другой человек может желать мне добра, я инстинктивно съеживаюсь и выпускаю шипы.

Я тебе специально это рассказываю, чтобы ты понял как со мной обращаться. Это уже начало бли­зости, – замечаю я, – до тебя я никому ничего тако­го не рассказывала.

Мы заходим в кафе-кондитерскую. Я застываю в нерешительности перед тележкой, на которой свер­кают и переливаются всевозможные сласти: мин­дальные пирожные, хрустящие круглые печенья, кремовые рожки, тирамису, фруктовое желе. Ты подзываешь хозяйку и объясняешь ей, что мы хо­тим попробовать все, что у них есть, требуешь, что­бы она принесла несколько тарелок, несколько ло­жечек, чтобы придвинула еще один стол или даже несколько. Она смотрит на тебя с удивлением. Ты начинаешь нервничать, еще раз повторяешь свою просьбу тоном, не терпящим возражений. Она быс­тро выполняет все, что ты просил.

– А у вас в семье было по-другому?

Ты задумываешься, стоит ли отвечать, пытаешь­ся от меня отмахнуться.

– У нас была самая обычная семья… Родители уделяли мне много внимания, особенно мать. Я был единственным ребенком.

– Твоя мать, она какая?

– Как все матери. Мне нечего тебе рассказать. Я плохо помню свое детство. И вообще, я не хочу об этом говорить…

– Почему?

– Потому что это совершенно не интересно…

– Детство не бывает неинтересным…. – Бывает. Давай сменим тему.

Ты говоришь со мною тем же категоричным то­ном, что и с официанткой. Я замолкаю. Я ничего о те­бе не знаю. Я открываю было рот, чтобы задать новый вопрос, но ты не даешь мне ничего сказать. Ты реши­тельно протягиваешь руку и закрываешь мои губы, тем самым мешая мне говорить, дышать, двигать го­ловой. Ты заключаешь меня в свою теплую ладонь, не позволяя даже пошевелиться.

– Теперь моя семья – это только ты. Я хочу жить с тобой всю жизнь, жениться на тебе. Я буду зани­маться тобой и только тобой, угадывать каждую твою прихоть… Ты самое дорогое, что у меня есть. Ты моя женщина, мое божество, моя рабыня, мое дитя. Вся наша жизнь будет одной бесконечной но­чью, полной блаженства. Ты еще не знаешь, что те­бя ожидает… Готовься к худшему, лучше которого ничего не бывает.

Я задыхаюсь, меня знобит. Я неотрывно смотрю на пирожные, которые лежат у меня на тарелке как спицы велосипедного колеса. Позолоченная острая лопатка неустанно добавляет все новые и новые сла­сти, прижимает их другу к другу, мнет бумажные воротнички, чтобы освободить место, возводит причудливые башенки. Ты указываешь пальцем в сторону тележки, следишь, чтобы она ничего не за­была. Каштановая глазурь кофейного эклера исче­зает под весом ромовой бабы с густым кремом, зали­той янтарным ликером. Я ни за что не смогу их съесть, я не приму ничего, что исходит от тебя.

Я отталкиваю столик, встаю и со всех ног броса­юсь к выходу. Добежав до ближайшей улицы, я ос­танавливаюсь у первой попавшейся двери. Меня неукротимо рвет…

На следующий день я написала тебе письмо.

Я писала его по своей воле, враг здесь был не причем. Мне было страшно. Твой безграничный дар, бессчетные приношения, брошенные к моим ногам, приводили меня в неописуемый ужас.

Впоследствии я обнаружила свое послание на по­лу между стеной и факсовым аппаратом и, развернув, перечитала снова.

«То, что ты сказал мне вчера в кафе, прозвучало чересчур неожиданно. Я еще не готова это услышать, ты слишком спешишь. Ты даешь мне любовь огром­ными глотками, я не в состоянии все это проглотить. Если накормить до отвала голодающего в пустыне, он сразу умрет.

Видишь ли, я пытаюсь понять что такое любовь, пытаюсь испытать ее с тобою вместе… Любовь – это, прежде всего, умение дать другому именно то, что ему нужно, и ровно в тех количествах, в каких он хо­чет. Ты пытаешься задавить меня, взять штурмом. Ты реализуешь собственную потребность любить и да­вать, не считаясь со мной. Я не могу принять от тебя то, что ты пытаешься всучить мне насильно, я не могу все это переварить… Умоляю тебя: будь терпелив, прислушивайся ко мне, не спеши…»

Я еще не знала, что требую от тебя невозможного.

Ты немедленно прислал ответ. Он был лаконичен. «Ты не станешь свободной до тех пор, пока, наконец, не поймешь, что мужчина, который тебя любит, за­служивает большего, чем жалость и презрение».

Так мы впервые поссорились.

Так я впервые вышла из нарисованного тобою заколдованного круга, вышла с криком «чур-чура».

Возвращайся, возвращайся к мужчинам, кото­рые заезжают за тобой на машине, паркуются во втором ряду и принимаются нервно сигналить, не­терпеливо кричать: «Дорогая, ты идешь? Что ты там возишься: мы и так опаздываем… У меня был тяже­лый день». Рожай им детей, купите на пару хоро­шенький особнячок. По вечерам он будет вытяги­вать ноги под столом и спрашивать, разворачивая салфетку: «Что у нас на ужин? Дети уже спят?» Воз­вращайся, возвращайся к ним, меня ты не достойна.

Я займусь тобой по-настоящему, наполню твою голову новыми словами, несчетными чудесами, из которых сами собой родятся несчетные слова и не­счетные чудеса, и все они будут слетать с твоих губ, выходить из под твоего пера. Я сделаю тебя самой главной, самой уверенной, самой сильной. Я буду изучать и ласкать тебя сантиметр за сантиметром, по­ка каждая клетка твоего тела не взорвется от наслаж­дения. Дарить тебе наслаждение станет делом моей жизни… Я буду почитать тебя как принцессу. На тебя еще никто не смотрел так, как это делаю я. Мужчины разучились смотреть на женщин, а женщины – на мужчин. Первые требуют, вторые протестуют. Пер­вые уходят, вторые угрожают. Они расходятся в раз­ные стороны, грустные и одинокие. Жизнь становит­ся горькой как никогда…

Я вновь вернулась в заколдованный круг подруг, чтобы разобраться в самой себе, чтобы спросить со­вета. Я хотела согреться у горячего котла женской ненависти, проникнуться их теплым сочувствием, ощутить близость себе подобных, своих сестер, сго­ревших заживо в адском пламени любви. Но они больше не плясали в лунном свете, не грозились втоптать противника в землю. Отложив свои метлы в сторонку, они удивленно слушали мой рассказ.

– Ты ненормальная! Ты просто не понимаешь как тебе повезло! – восклицает Кристина, облизыва­ясь. – Если он тебе больше не нужен, отдай его мне. Я изголодалась по таким мужчинам. Ты и вправду не притронулась к пирожным? Как можно спокойно смотреть на безе под шоколадным кремом, которое само просится на язык, и не съесть ни кусочка?

– Тебе достался Волшебный принц, а ты своими руками превращаешь его в жабу. Догони его, кинь­ся ему на шею и расцелуй, пока он не возненавидел тебя и не сбежал. У вас есть все, чтобы быть счаст­ливыми: вам нравятся одни и те же вещи, вы гово­рите на одном языке, он свободен, ты свободна, он готов подарить тебе целый мир, а ты отпихиваешь его ногой! Что на тебя нашло! Ты хочешь закончить как я: разбирать шкафы и всхлипывать… – Вздыха­ет Шарли, которая давно уже никуда не летала – ждет следующего рейса, следующего порыва.

– Думай, что делаешь, – говорит Аннушка, – такие внимательные и нежные мужчины на улице не валяются. Сейчас пошлешь его, а потом будешь сильно жалеть. Он принимает тебя как данность, любит тебя такой, какая ты есть, не заставляет напя­ливать на себя то, что ему нравится.

Немного помолчав, она продолжает:

– Ты каждый раз зажигаешься, а потом вдруг бе­решь и резко жмешь на тормоз. Ты коллекциониру­ешь мелкие придирки и используешь их как оружие против безумца, который посмел тебя полюбить! Тебе представилась прекрасная возможность пора­ботать над собой, понять, почему ты не хочешь быть любимой. Именно этим я и занимаюсь, и, зна­ешь, я узнала о себе много любопытного!