Абхазская повесть - Борис Соколов

— Ты участвовал в так называемом восстании тысяча девятьсот двадцать четвертого года? — снова перебил его Чиверадзе.

— Нет! — твердо ответил арестованный.

— Но знал о его подготовке?

— Да. Я знал, что в двадцать втором году из Парижа для организации выступлений прибыл уполномоченный «Загранбюро» Ной Хомерики. Был создан «Военный центр». Исподволь началась мобилизация недовольных и бывших участников вооруженной борьбы. Приезжали и ко мне, но я отказался от участия. Мне пригрозили, но это не изменило моего решения. Вы разгромили «Военный центр». Арест Хомерики сорвал выступления. Так продолжалось до осени двадцать четвертого года, когда «комитету» удалось поднять в разных частях Грузии мятеж.

— Тебе известно, кто были его участники?

— Дворянство, торговцы, духовенство. Вы разгромили их в несколько дней. Народ был за вас.

— А ты?

— Я хотел этого разгрома, но, как крот сидел в своей норе. Я устал от борьбы и был счастлив, думая, что обо мне забыли и они и вы. Меня не тронули и я решил, что с прошлым покончено. Но я ошибся. Они не забыли о моем существовании. Уцелевшие от разгрома ушли в глубокое подполье. Началась реорганизация подрывной работы, причем прибывшие из Парижа представители «Загранбюро»…

— Кто именно?

— Александр Лордели, Пармен Пирцхалайшвили. Они требовали усиления террористической деятельности и сбора шпионских сведений.

— Откуда ты это знаешь?

— Летом двадцать шестого года ко мне приехал из Тифлиса человек, назвавшийся Датико. Он заявил, что явился от Лордели, которого я знал еще по двадцатому году, и предложил мне немедленно войти в военную антисоветскую группировку. Я отказался. Тогда он пригрозил мне разоблачением моей прошлой антисоветской деятельности. После крупной ссоры он уехал.

— После этого ты его видел?

— Да. Я расскажу вам об этом. Осенью двадцать седьмого года я узнал, что в Тифлисе состоялся нелегальный съезд грузинских меньшевиков, принявший решение о подготовке к вооруженной интервенции.

— От кого ты узнал о съезде?

— Это было в Сухуме. Я встретился на улице с Григорием Шелегия.

— Из курортторга? — перебил его Чиверадзе, продолжая записывать показания.

— Да, но он тогда работал в Заготскоте.

— Он был членом военной организации?

— Да.

— Продолжай дальше!

— Он рассказал мне о съезде и предупредил, что если я не войду в организацию, мне будет плохо.

— Что это значило?

— Я понял, что меня или выдадут, или убьют. Последнее вероятнее, так спокойнее для них. Только тогда я понял, что значит слово родина, край, где я родился, горы, море. Дом и сад, где похоронены мои старики, где я бегал мальчишкой. Нет, нет! Не думайте, что во мне говорил страх за жизнь. За эти годы я, быть может, впервые ощутил, что такое труд, тяжелый труд крестьянина. Я узнал и полюбил его и никогда ни на что не променяю. Разве не счастье иметь дом, семью, детей, которые уже не будут знать моих колебаний и сомнений? — Он подошел к столу. — Я столько раз хотел умереть. — Голос его дрожал.

Иван Александрович почувствовал, что именно теперь Дзиапш-ипа заговорил о самом сокровенном, высказал свое заветное, выношенное в долгих раздумьях.

— Я все время колебался, — продолжал между тем Дзиапш-ипа. — Мне хотелось явиться в ГПУ и разоблачить их, но я знал, что это будет и моим концом, а мне так хотелось остаться в стороне. А потом, кто бы мне поверил? Я ничего не мог бы доказать. Через того же Шелегия я узнал, что военная группа Эмхи получает оружие и патроны из-за границы…

— Раскажи об Эмир-оглу, — неожиданно перебил Чиверадзе и поразился, как его слова подействовали на Дзиапш-ипа. Он резко вскинул голову.

— Вы знаете о нем? — мгновенно побледнев, хриплым голосом спросил он. Чиверадзе увидел, что у него на лбу выступили крупные капли пота.

— Видимо, знаю, если спрашиваю, — иронически улыбнулся Чиверадзе.

— Он страшный человек, — вполголоса сказал арестованный и оглянулся в темноту комнаты.

— Что ты знаешь о нем?

— Почти все… и ничего. Я знаю, что он связан с англичанами и работает на них и на турок. Это от него приходил ко мне потом Датико. Я знаю, что он связан с азербайджанскими муссаватистами и нацоинальными контрреволюционными организациями Северного Кавказа. Наконец, я знаю, что он через Боровского и Жордания в Париже связан с «Интеллидженс сервис».

— Откуда у тебя такие сведения?

— От Майсурадзе.

— Какого Майсурадзе?

— Датико Майсурадзе из Абтабсоюза. Тот самый Датико. Приезжавший ко мне в двадцать шестом году от Лордели.

Чиверадзе улыбнулся от удовольствия. Вот она, та ниточка, которая теперь поможет раскрутить весь этот клубок. Но спокойно, спокойно.

— Что собой представляет банда Эмухвари? — перевел он разговор.

— Я мало знаю о ней, но мне известно, что она глубоко законспирирована и выполняет задания Эмир-оглу.

— Кто связной между ним и бандой?

— Не знаю — И, увидев внимательный взгляд Чиверадзе, торопливо повторил: — Клянусь прахом отца, не знаю.

— А Шелия знаете? — неожиданно спросил голос из темноты.

Дзиапш-ипа, до этого не подозревавший, что в комнате, кроме него и Чиверадзе, есть еще кто-нибудь, вздрогнул и посмотрел в темный угол, откуда прозвучал голос.

— Так знаешь Шелия? — переспросил Чиверадзе.

— Какого Шелия? — выгадывая время, спросил Дзиапш-ипа.

— Э, так не пойдет, — разочарованно протянул Чиверадзе. — Я думал, что ты будешь искренен, а ты хитришь.

— Буду, буду! — заторопился Дзиапш-ипа, инстинктивно глядя в темную часть кабинета, где находился неизвестный ему человек.

— Слушай, Дзиапш-ипа, — сказал Чиверадзе, — давай договоримся раз и навсегда. Или все, или ничего. Помни, что идет разговор о тебе, о твоем будущем. И ты сам решаешь свою судьбу. — Чиверадзе посмотрел на него. — Карты на стол! Только полная откровенность. Так кто такой Шелия?

Дзиапш-ипа опустил голову. Помолчал. Потом посмотрел на не сводившего с него взгляда Ивана Александровича и жестко сказал:

— Пусть кто-то назовет меня предателем, но этот человек стоит между моим прошлым и моим будущим. Я выбрал будущее. Вы знаете Шелия-коммуниста, я знаю другого Шелия, доверенного человека Назима Эмир-оглу, связного между ним и Эмухвари.

— Но почему ты сам не хотел говорить о нем?

Дзиап-ипа пожал плечами.

— Мы вместе росли, учились. Он был мне как брат. Когда в Абхазию пришли Советы, он вместе со мной бежал. После разгрома в двадцать четвертом году мы вернулись в Сухум. Шелия уговорил меня вступить в организацию, рассказывал о ее людях. Он говорил, что вы не оставите меня на свободе и рано или поздно я вернусь к ним. Он говорил, что большевики принесут гнет еще худший, чем при царизме, что всех нас уничтожат, что народ восстанет. Но все было наоборот. Абхазцы сами руководили своей республикой, жизнь все время улучшалась. Строились дороги, пароходы привозили продовольствие, которого у нас не хватало. Налаживалась жизнь. Народ и не думал о восстании, как ни мутили его мои бывшие друзья. Я все видел лучше, чем они, потому что жил в селении, был с народом. Я думал — теперь я вижу, как это было наивно, что жизнь убедит их в бесполезности борьбы, хотя понимал, что каждый успех, каждое улучшение жизни вызывали у них ярость, а ярость каждый раз рождала у них кровь. Но зная, что они не правы, я все же хотел остаться в стороне. Выходит, что это невозможно.

Он усмехнулся.

— Скажи, кто стрелял в Чочуа?

— Не знаю. — Дзиапш-ипа насупился и так сильно сжал пальцы, что они хрустнули и побелели.

— А кто это мог быть? — настойчиво допытывался Чиверадзе.

Дзиапш-ипа еще ниже опустил голову. Видимо, в нем происходила борьба между желанием скрыть какие-то известные ему подробности и стремлением заслужить обещанное прощение. Помолчав, он, не поднимая головы, медленно и тихо сказал:

— Приезжал ко мне в тот вечер Майсурадзе и после моего отказа присоединиться к ним угрожающе предупредил: «Смотри, но пеняй на себя. Сегодня ночью к тебе придут Шелегия и еще кое-кто… Он будет говорить с тобой в последний раз». Как только Майсурадзе ушел от меня, я посоветовался с женой и решил уйти на время из дому.

— Зачем?

— Мне стало ясно, что если я теперь еще раз откажусь, Шелегия убьет меня. Я начал готовиться к отъезду, но тут у моста ранили Чочуа, и вскоре приехали вы.

— Значит ты думаешь…

— Да, это был Шелегия.

— Ну, а второй, кто был второй?

— Не знаю. Хотя… — И после короткой паузы быстро, скороговоркой пробормотал: — Нет, не знаю!

— О ком ты подумал, Дзиапш-ипа? — наклонился к нему Чиверадзе. Ему стало жаль этого запутавшегося в своем прошлом человека. В его глазах было такое отчаяние, такая — тоска, что Чиверадзе захотелось поддержать его и успокоить.