Сатирические очерки - Мариано де Ларра

Книги, которые ты поручил мне купить, оказались запрещенными, так что этого поручения я выполнить не могу.

Я не нашел также и коллекции испанских костюмов разных эпох, потому что таковой нет. Меня даже спрашивали, уверен ли ты в том, что наши предки вообще носили какие-нибудь одежды.

Не нашлось также мастера, который взялся бы за починку твоих часов, но они оказались хитроумнее тебя и всех нас: сколько ни бился над ними часовых дел мастер, они ни за что не хотят биться.

Гравюру, которую ты заказал мне, никак нельзя раздобыть в Мадриде: ее никто не берется сделать. Мне сказали, что ее непременно нужно гравировать на стальной пластинке, и чтобы она получилась хорошей, нужно обратиться к парижским мастерам.

Известную тебе книгу я не отдал в переплет. Ты хотел, чтобы переплет был роскошный и богатый, но у нас всего-навсего есть один мастер, который мог бы выполнить такую работу. Кроме того, он завален заказами и назначает страшные цены, так что это долгая история. Если тебе нужно побыстрее, я отправлю ее в Лондон.

Я не мог передать твоих поручений ни Доминго, ни Николасе, так как с ними приключились весьма неожиданные несчастья.

Теперь ты можешь спокойно отправляться в дорогу, так как на прошлой неделе произошло всего два нападения на дилижансы… Но если ты собираешься отправиться в Мадрид, чтобы добиваться места, лучше не выезжай, так как я не смогу составить тебе в настоящее время никакой протекции, а если ты ничего за душой не имеешь, кроме своих собственных достоинств, то можешь оставаться с ними дома, так как в них здесь никто не нуждается.

Приедешь ты или не приедешь, помни одно: тебе нужно помалкивать. Коль скоро в мире все идет своим заведенным порядком, поступай, как поступают все, и постарайся извлечь для себя выгоду из того, что знаешь, если только не захочешь забыть все, что знаешь, – так было бы верное. Когда дела обстоят так плохо, что их нельзя поправить, ловкость состоит в том, чтобы обратить их в свою собственную пользу. Советую тебе прекратить болтовню, ибо она может стоить тебе жизни или языка. Бери пример с меня и впредь пиши только нехитрые деловые семейные письма вроде моего, например. В них нужно излагать только факты без всяких рассуждений, комментариев и нравоучений, так чтобы никто не смог усмотреть в них ни одного злонамеренного слова, ни одного резкого упрека – ничего, кроме немудреного пересказа тех обыденных вещей, которые ежедневно совершаются в Батуэкии. А лучше всего не пиши и этого: чтобы не разучиться писать, достаточно еженедельно составлять счет своей прачке.

Андрес Нипоресас.

Примечание. Издатель имеет сообщить публике, что с этого времени ему ничего не известно о том, что произошло со статьями бакалавра, ни о его переписке с Андресом Нипоресас. Как можно заключить из отрывков приведенного здесь письма, простодушный болтун уже направлялся в столицу Батуэкии, в то время как Андрес оставался в Мадриде. Бакалавр вскоре умер, как это стало известно из последних телеграфных сообщений. Издатель пребывает в ожидании новых подробностей, чтобы сообщить их публике, и собирается сделать это в № 14 настоящего издания; статья будет озаглавлена «Смерть простодушного болтуна». Среди старых бумаг был найден ряд отрывков, но пока неизвестно, можно ли будет предать их гласности.

Смерть простодушного болтуна,

о которой сообщает публике его бывший корреспондент Андрес Нипоресас[138]

…сказав все, что он считал нужным сказать, он в скором времени испустил дух.

Чем стал король наш дон Хуан?

Чем стали арагонские инфанты?

………………………………

Но был он человеком смертным,

И бросила его в свое горнило

Безжалостная смерть.

О, праведный господень суд!

Когда огонь сильней в нем разгорался,

Залил его водой ты.

О, как хрупка человеческая жизнь! Неужели это правда? Погиб человек могучей силы, человек, которого страшились все. Нет больше простодушного, болтуна. Но что делать? Если исчезают и гибнут целые империи, то и болтуны неизбежно гибнут и исчезают.

Пали ассирийцы, вавилоняне должны были уступить место персам, персы погибли под ударами греков, сами греки растворились в массе римлян. Рим смиренно склонил свое гордое чело перед ордами севера, а императорские орлы – перед варварами. Сгинуло все, и самая память о былом величии Рима, кажется, существует лишь для того, чтобы сделать еще более унизительной историю его падения.

Спасло ли колонию Дидоны ее бесчестие?[139] Смогла ли высшая премудрость спасти город Минервы?[140] Смогло ли оградить от гибели столицу Зеновии[141] великолепие ее памятников? Помогла ли республиканская суровость и высокие крепостные стены спасти от разрушения вечный город?[142] Время разрушило все… Мог ли противостоять разрушительной силе времени какой-то болтун?

В стенаниях и плаче пишу я эти горестные строки, которые, быть может, прочтут потомки. Но если потомки и не прочтут их, ибо о потомстве трудно что-нибудь сказать с уверенностью, то пусть прочтут их по крайней мере наши современники.

В одной руке у меня платок, другою я подпираю щеку, волосы в беспорядке, глаза затуманены слезами, на челе моем обозначена великая скорбь – таким стою я пред тобою, о ученик Апеллеса.[143] Запечатлей кистью мое отчаяние, если только кисть способна изобразить самую высшую степень скорби, которую может испытать смертный или второй какой-нибудь Андрес, такой же, например, как я.

Но довольно слез: беги, перо мое, по бумаге, запечатлей черными буквами сие скорбное событие и увековечь его для потомства. Еще два часа назад ждал я почту… глаза мои светились радостью. «Новости из Батуэкии!» – воскликнул я. Как обманывается человек! Поспешно входит нарочный с письмом. Дрожащей рукою я едва решаюсь сломать черную печать и… о ужас! Бакалавр (страшно вымолвить!) скончался. Коварное воспаление легких? Нет, не от дуновения ветра суждено было умереть нашему болтуну. Может быть, апоплексический удар? О нет, бедняки и простодушные люди не умирают от апоплексических ударов. Не оттого ли он умер, что всегда был правым и стоял за правду? Может быть, он умер от удара палкой? Но нет, ему выпало на долю самому раздавать палочные удары, а не получать их. Не встретил ли он болтуна еще болтливее, чем он сам? Может быть, он умер оттого, что поперхнулся словами?

Конец сомнениям: я пробегаю зловещие строки, и письмо несчастного секретаря, служившего у простодушного болтуна, рисует перед моим взором ужасные подробности этой потрясающей катастрофы:

«Сеньор дон Андрес Нипоресас! Хотя я рискую тем, что вы мне не поверите, ибо доподлинно известно, что вы не верите никому и ничему, как, впрочем, это и свойственно человеку, не раз убедившемуся на опыте, что люди живут почти одной только ложью, все же, не колеблясь ни минуты, спешу известить вас о несчастии, по поводу которого мы проливаем море слез денно и нощно; слезами заливается не только наш дом, но, что еще важнее, значительная часть Батуэкии.

Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что мой принципал, господин бакалавр, да простит его бог, болтал во все лопатки, или уж не знаю, как там говорится.

Его язык, как вам известно, не могли удержать ни чувство уважения к глупцам, которое оказывается им в любой стране, не успевшей еще цивилизоваться, ни та почтительность, с которой у нас так часто относятся к вещам абсурдным, ни вопли семьи и близких, вопли, с которыми мы обращались к небу, умоляя, чтобы оно отвратило его от болтовни. Для этой цели мы приводили ему великое множество всякого рода поговорок, как, например: «Слово – серебро, молчание – золото»; «Каждый – хозяин в своем доме, а бог – во всех»; «Не петь курице петухом, а и спеть, так на свою голову», и прочие подобные, столь же убедительные, как и эти. У меня, как вы знаете, пословиц этих хоть отбавляй: я ведь уроженец Кастилии и батуэк по профессии. Однако мой патрон ко всему этому оставался глух или же с победоносным видом возражал: что касается первой, то золота ему не нужно – он не стремится к богатству; по поводу дома и прочего нужно сказать, что неясно еще, есть ли у него таковой и применимо ли к нему слово «каждый»; что же до бога, то он действительно очень его чтит… Что касается певчих кур, то у него их не больше, чем среди батуэков настоящих людей. Так что это к нему не подходит. Вы сами понимаете, что человек, который ни во что не ставит пословицы – кладезь народной мудрости, – это конченный человек. Он считал, что ему непременно нужно было говорить, и он беспрестанно говорил. Страсть к болтовне, сеньор дон Андрес, это еще не самое худшее. В конце концов если бы он всегда говорил околичностями, за сто верст от существа дела, как он это делал по началу, то и на здоровье: есть вещи, о которых либо вообще не следует говорить, либо нужно говорить издалека, намеками… Но вот несчастье: господину бакалавру захотелось пофанфаронствовать. Он узнал, что в Батуэкии не всем были приятны те похвалы, которые он постоянно расточал. Четверо недобросовестных читателей стали придираться к некоторым из его выражений и выжимали лимон, что называется, до горечи. Как они были несправедливы! Господу богу известно, да и мне тоже по ряду признаков совершенно ясно, что у господина бакалавра никогда не было намерения дурно отзываться о своей стране. Упаси боже! Он любил свою страну, как отец мог любить сына. Нет ничего странного в том, что любовь эта совмещалась с изрядной выволочкой, которую отец устраивал сыну в конце года. Кроме того, он был благонамеренным человеком, с добрым сердцем, не помнил зла и все, что он говорил, говорил искренно и от души.