Шпион, вернувшийся с холода - Джон Ле Карре

Над головой горел свет – яркий, больничный, слепящий. Никакой мебели, только белые стены, обступавшие его со всех сторон, да серая стальная дверь приятного известнякового цвета, какой можно увидеть в обставленных со вкусом лондонских домах. Больше ничего. Ничего, на чем можно было бы сосредоточиться, только дикая боль.

Он лежал так, наверное, долгие часы, прежде чем за ним пришли. От яркого света было жарко. Жутко хотелось пить, но Лимас не желал ни о чем просить их. Наконец дверь открылась, и на пороге появился Мундт. С первого взгляда Лимас понял, что это он. Смайли много рассказывал ему о Мундте.

Глава 17. Мундт

Его развязали и помогли подняться, но едва кровь прихлынула к рукам и ногам, а суставы освободились от чудовищного напряжения, он снова рухнул на пол. Больше ему не помогали, они просто стояли над ним, глазея на него с любопытством детей, разглядывающих насекомое. Потом из-за спины Мундта вышел охранник и крикнул Лимасу, чтобы тот вставал. Лимас подполз к стене и, цепляясь дрожащими руками за белый кирпич, стал медленно подниматься. Он почти уже был на ногах, но тут охранник ударил его, и он упал. И снова начал подниматься. Теперь уже никто не мешал ему. И вот он наконец встал, прислонившись спиной к стене. Тут он заметил, что охранник переносит тяжесть тела на левую ногу, и понял, что тот снова ударит его. Собрав остатки сил, Лимас рванулся вперед и двинул охранника головой в лицо. Теперь они рухнули вместе, Лимас оказался наверху. Высвободившись, охранник встал, а Лимас продолжал лежать, ожидая неминуемой кары. Но Мундт что-то сказал охраннику, и Лимас почувствовал, как его схватили за руки и за ноги. Когда его волокли по коридору, он услышал, как захлопнулась дверь камеры. Страшно хотелось пить.

Его втащили в маленькую уютную комнату с письменным столом и креслами. На зарешеченных окнах полуопущенные шведские шторы. Мундт сел за стол а Лимас, чуть прикрыв глаза, сидел в кресле. Охранники встали у двери.

– Пить, – попросил Лимас.

– Виски?

– Воды.

Мундт наполнил графин из-под крана в углу комнаты и поставил его вместе со стаканом на стол.

– Принесите чего-нибудь поесть, – распорядился он.

Один из охранников вышел и вернулся с чашкой бульона и кусочками колбасы. Пока Лимас ел, они молча наблюдали за ним.

– Где Фидлер? – спросил он наконец.

– Арестован, – коротко ответил Мундт.

– За что?

– Заговор с целью подрыва госбезопасности.

Лимас спокойно кивнул.

– Значит, ваша взяла. Когда его арестовали?

– Прошлой ночью.

Лимас помолчал, пытаясь сосредоточиться на Мундте.

– А что будет со мной? – спросил он.

– Вы свидетель по его делу. Потом вас, разумеется, тоже будут судить.

– Выходит, я участник лондонской операции по дискредитации Мундта?

Мундт кивнул. Потом прикурил сигарету и передал ее через охранника Лимасу.

– Совершенно верно, – сказал он.

Охранник подошел к Лимасу и с явным отвращением сунул ему в рот сигарету.

– Изящная операция, – заметил Лимас. – Ну и мудрецы эти китайцы, – добавил он.

Мундт промолчал. В ходе дальнейшей беседы Лимас постепенно привык к таким паузам. У Мундта был довольно приятный голос, чего Лимас никак не ожидал, но говорил он редко. В этом и заключался секрет его исключительного самообладания: он говорил лишь тогда, когда считал нужным. Это отличало его от большинства профессиональных следователей, которые обычно брали инициативу на себя, создавая атмосферу некоторой доверительности и используя в своих целях психологическую зависимость заключенного от тюремщика. Мундт презирал подобные методы работы: он был человеком фактов и поступков. Лимасу был по душе именно такой стиль.

Внешность Мундта полностью соответствовала его темпераменту. У него было телосложение атлета. Красивые волосы были коротко острижены, причесаны и приглажены. Черты его молодого лица были жесткими и резкими, выражение – устрашающе прямым: тут не было места ни юмору, ни фантазии. Выглядел он молодо, но не слишком: старшие, должно быть, относились к нему со всей серьезностью. Он был хорошо сложен. Стандартная одежда прекрасно сидела на его стандартной фигуре. Глядя на Мундта, Лимасу нетрудно было вспомнить о том, что тот убийца. В нем ощущалась холодность и безжалостная самоуверенность, делавшие его великолепным кандидатом на роль палача. Это был крайне жестокий человек.

– Обвинение, по которому вы, если потребуется, предстанете перед судом, – убийство, – спокойно сказал Мундт.

– Значит, охранник мертв? – спросил Лимас.

Волна резкой боли снова захлестнула мозг.

Мундт кивнул.

– С учетом данного обстоятельства обвинение в шпионаже представляет собой чисто академический интерес. Я рекомендовал публичное слушание дела Фидлера. Такова же и рекомендация Президиума.

– И вам нужно мое признание?

– Да.

– Другими словами, у вас нет никаких доказательств.

– Доказательства у нас появятся. У нас будет ваше признание. – В голосе Мундта не было злобы. Не было в нем и нажима или театрального наигрыша. – С другой стороны, в вашем случае можно будет говорить о смягчающих обстоятельствах: вас шантажировала британская разведка; они обвинили вас в краже денег и потребовали участия в реваншистском заговоре против меня. Такая речь в вашу защиту, несомненно, понравится суду.

Лимас, казалось, вдруг начисто утратил самообладание.

– Как вы узнали о том, что меня обвинили в краже?

Мундт молчал.

– Фидлер оказался сущим идиотом, – наконец заговорил он. – Как только я прочитал отчет нашего друга Петерса, я сразу понял, для чего вас заслали. И понял, что Фидлер на это купится. Фидлер безумно ненавидит меня. – Мундт кивнул, как бы подтверждая истинность собственных слов. – А вашим людям это, конечно, известно. Весьма хитрая операция. Кто же ее придумал? Наверняка Смайли. Он?

Лимас ничего не ответил.

– Я затребовал у Фидлера отчет о его расследовании ваших показаний, – продолжал Мундт. – Велел ему прислать мне все материалы. Он стал тянуть время, и я понял, что не ошибся. Вчера он разослал материалы всем членам Президиума, забыв прислать мне копии. Кто-то в Лондоне очень хорошо поработал.

Лимас снова промолчал.

– Когда вы в последний раз виделись со Смайли? – как бы между прочим спросил Мундт.

Лимас помедлил, не зная, что говорить. Голова раскалывалась от боли.

– Когда вы виделись с ним в последний раз? – настаивал Мундт.

– Не помню, – ответил Лимас. – Он, собственно уже отошел от дел. Просто заглядывает к нам время от времени.

– Они ведь большие друзья с Петером Гийомом?

– Кажется, да.

– Гийом, как вам известно, ведал экономической ситуацией в ГДР. Крошечный отдел в вашем Департаменте. Вы, наверное, даже толком не знали, чем они там занимаются.

– Да.

От чудовищной боли в голове Лимас почти ничего не видел и не слышал. Его тошнило.

– Ну, и когда же вы виделись со Смайли?

– Не помню.., не могу вспомнить…

Мундт покачал головой.

– У вас поразительно хорошая память, во всяком случае, на все, что может опорочить меня. Любой человек в состоянии вспомнить, когда он в последний раз виделся с кем-нибудь. Ну, скажите-ка, это было после вашего возвращения из Берлина?

– Кажется, да. Я случайно столкнулся с ним в Цирке.., в Лондоне. – Лимас закрыл глаза. Он обливался потом. – Я не могу больше разговаривать, Мундт. Мне плохо.., мне очень плохо…

– После того как Эш вышел на вас – угодил в подстроенную ему ловушку, – вы, кажется, с ним обедали?

– Да, обедал.

– Вы расстались примерно в четыре часа. Куда вы пошли потом?

– Вроде бы в Сити. Точно не помню. Ради Бога, Мундт, – застонал он, сжимая голову руками, – я больше не могу… Проклятая голова…

– Ну, и куда же вы отправились? Почему избавились от «хвоста»? Почему вы так старались улизнуть от слежки?

Лимас ничего не ответил. Сжимая голову, он судорожно глотал воздух.

– Ответьте на один только этот вопрос, и я отпущу вас. Вас уложат в постель. Позволят спать сколько захотите. А иначе вас отправят в ту же камеру. Понятно? Свяжут, закуют и оставят валяться на полу, как животное. Ясно? Ну, куда вы отправились?

Дикая пульсация боли в голове еще больше усилилась, комната заплясала перед глазами. Лимас услышал чьи-то голоса и шум шагов, вокруг заскользили призрачные тени; кто-то что-то кричал, но кричал не ему, кто-то открыл дверь, да, конечно, кто-то открыл дверь. Комната заполнилась людьми, кричали все разом, потом стали уходить, кто-то ушел, Лимас слышал, как они уходят, грохот их шагов отзывался ударами в его голове. Потом все замерло и наступила тишина. На лоб, словно длань самого Милосердия, легло мокрое полотенце, и чьи-то добрые руки понесли его куда-то.

Он очнулся в больничной кровати, у изножья которой, покуривая сигарету, стоял Фидлер.