Война перед войной - Михаил Слинкин

Узел связи быстро втягивается в обычный, повседневный ритм жизни. В комнату на втором этаже здания встроена звуконепроницаемая камера для ведения переговоров, спецмашины расставлены в нужном порядке, гражданские костюмы переодетого в форму личного состава спрятаны до возвращения в Союз, обеспечена совместная с афганцами система охраны и пропуска на территорию Военного клуба. Даже грязную воду из бассейна спустили прямо на зеленые лужайки. Налажено и снабжение отечественными продуктами через посольский магазин.

Но не обойтись и без свежих овощей и фруктов. А их можно приобрести только за афгани. Когда валюту на эти цели выделяют, едем с прапорщиком-снабженцем на базар. Объясняю ему по дороге азы рыночного поведения и местную специфику: никогда сразу же не соглашаться на предложенную цену; торговаться, как принято в Кабуле, до последнего афгани; оптовикам положена скидка, увеличивающаяся в процессе превращения разового посетителя в постоянного клиента; поощряются взаимные подношения (бакшиш) и совместные чайные церемонии, способствующие созданию доверительных отношений, необходимых для того, чтобы избежать случаев обмана и лукавства, случающихся среди местных купчишек в отношении иностранцев.

Как и ожидалось, наш вместительный «ГАЗ-66» сразу же привлекает пристальное внимание афганцев, знающих толк в торговле. От предложений нет отбоя, некоторые продавцы тут же начинают снижать цену. Возникает даже мысль, что все они уже наслышаны о прибытии в Кабул советского узла связи, для личного состава которого потребуются значительные партии овощей и фруктов. Может, это и правда, ведь именно базар на Востоке всегда в курсе всех событий. С достоинством обходим ряды, демонстрируя свою основательность, не спеша изучаем товар, справляемся о ценах, и, выбрав подходящего партнера, приступаем к занимательной игре, цель которой — максимально соблюсти коммерческие интересы обеих сторон. Через несколько минут признаем, что расхваливаемый торговцем товар действительно хорош, но цена все же завышена, еще через некоторое время соглашаемся с опущенной до нижнего предела стоимостью за пау,[35] но оговариваем, что, если возьмем не один сир,[36] хорошо бы и еще уступить. Торговец клянется, что в этом случае не получит никакой выгоды. Делаем несколько демонстративных шагов к его соседу, но тут же получаем согласие на наши условия. Провожая нас, довольный афганец прикладывает руку к сердцу и говорит, что ждет нас с нетерпением в следующий раз. Советую прапорщику, напряженно прикидывающему в уме, сколько же денег сэкономлено от начальной цены за счет правильного поведения на базаре, при очередной закупке у этого же торговца закрепить отношения и предложить бакшиш, скажем, немного высокоценимого советского сливочного масла или сухого молока.

Вновь сижу у порядком надоевшего телефона. Время от времени приезжают на переговоры с Москвой то посольские чины, то главный военный советник. Меня же дергают все меньше и меньше, узел связи уже прекрасно научился обходиться без переводчика. С интересом наблюдаю процесс заполнения чистой водой бассейна, представляя, как буду резвиться в нем по три раза на день. Мечты обрывает поступившая команда явиться в штаб военного контракта. Еду. Встречает старший референт-переводчик:

— Собирай вещички. Завтра летишь в Кандагар.

— Да я две недели как оттуда.

— Вот и хорошо, с условиями знаком. Побудешь там немного, надо помочь устроить новых советников, ну и поработать с ними первое время.

— А когда обратно?

— Не волнуйся, при первой же возможности заберем, — говорит не очень уверенно и добавляет, припомнив что-то: — Отзовем, конечно, тебе ж в Союз скоро, командировка всего через несколько месяцев заканчивается.

Уж лучше бы я не ездил в апреле в Кандагар. Хоть какой-то интерес сохранился бы к новым впечатлениям. Но делать нечего, видно, пришла пора открыть очередную страничку хроники военного переводчика, не очень занимательную, наверное, судя по свежим воспоминаниям об этом афганском захолустье.

Это есть рейс Кабул?

Английский у меня идет плохо, сказывается слабая школьная подготовка. И молодая англичанка не нравится, но не потому, что губастая и рыхлая. Ее назойливая забота об отстающих, которая выражается в регулярных жалобах начальнику курса (будто он может приказать, и я в одночасье наверстаю упущенное в школе), порождает неприязнь и к самому предмету, такого отношения явно не заслуживающему. А еще я не могу простить ей пренебрежительных высказываний о других языках, персидском, например, не говоря уже о мало кому известном дари. Из этого вытекает, что, в отличие от нее, я с моими восточными языками и скромными успехами в английском отнюдь не подпадаю под выведенную ею категорию «европейски образованного человека». К тому же я, как, впрочем, и мои сокурсники, появляюсь на занятиях не в дефицитных джинсах и модных кроссовках, а в застиранном хэбэ и яловых сапогах, попахивающих дешевой ваксой, столь ненавистной, как и все связанное с армией, московской «золотой» молодежи. Поэтому стараюсь гордо избегать любого общения с зараженной столичным апломбом англичанкой и сижу на занятии, привычно опустив голову, в надежде, что не заметит и не поднимет лишний раз отвечать на свои дурацкие вопросы о погоде или каких-то там родственниках Джона. Нет, называет мою фамилию. В это время приоткрывается дверь, и дежурный кричит в образовавшийся просвет: «Командир группы, к начальнику факультета!»

Командир группы — это я. Встаю и молча удаляюсь из класса, не реагируя на брошенное вслед раздраженное: «Куда же вы, а отвечать?» Вызов к генералу, да еще в учебное время, — случай экстраординарный. «Возможно, — гадаю, — англичанка успела и ему на меня наябедничать?» Захожу в кабинет, докладываю. Генерал тут же приводит меня в замешательство вопросом:

— Так вы можете или не можете?

— Что «могу»?

На лице генерала недоумение, вызванное моей неспособностью дать вразумительный ответ даже на столь простой вопрос.

— Как что? Лететь в Афганистан! — нервно выпрыгивает из кресла.

— Так точно, могу, — подтверждаю, не раздумывая, все еще не до конца понимая, в чем же дело.

Новый вопрос, заданный уже спокойнее, но с подвохом:

— А как же малярия?

— Какая малярия?

— Вы же жаловались в санчасти, — сверлит меня взглядом, — что больны.

— Все прошло, — вру как можно более убедительно, хотя тяжелые приступы у меня и случаются регулярно.

Генерал выходит из-за стола и наконец-то говорит то, с чего и надо было начинать:

— Вашу группу еще раз направляют в Афганистан. На год. Заканчивайте занятия и приступайте к оформлению документов. Три дня на это. Идите!

— Есть, — направляюсь к двери, но дойти до нее не успеваю. На полпути настигает еще один вопрос, мною, правда, ожидаемый, как и следующее за ним приказание.

— А почему у вас усы? Сбрить немедленно!

Поворачиваюсь к начальнику факультета запрещенными усами не торопясь, чтобы успеть найти очередное основание для отказа выполнять уже много раз дававшееся мне строгое указание «о приведении внешности лица в курсантский вид». Убедительный ответ находится сам собой:

— Товарищ генерал, не имею я права их брить — на заграничном паспорте фотография с усами. Без них, стало быть, из страны не выпустят.

— Как же так? Опять все плохо, и люди плохие, и фотографии с усами, — обиженно бурчит себе под нос генерал, возвращаясь в кресло за столом, усаживается, подпирает голову рукой и сам себя спрашивает: — Может, начальника курса наказать?

— Не надо, — смею вмешаться в его опасные рассуждения, — начальник курса ни при чем.

— Вот, вот, все вы заодно, прямо круговая порука какая-то, распустили тут усы, бакенбарды всякие, скоро волосы до плеч отращивать будете, как эти, ну, хиппи на Западе.

— Никак нет, такого безобразия не допустим, — демонстрирую твердую приверженность светлому образу коротко стриженного строителя коммунизма и пытаюсь завершить начинающую развиваться непредсказуемо беседу: — Разрешите идти?

— Ну, идите, — раздраженно машет рукой.

Позлорадствовать, что ли, над англичанкой, размышляю, поднимаясь на свой этаж, но в итоге решаю, что повод не тот, да и вообще не стоит, ведь ябедничает она все же из добрых побуждений. С порога объявляю:

— Все, парни, учебе конец, снова едем в Афганистан. Собирайте книжки, надо идти оформляться.

— А как же занятие? Мы же не закончили, да и вы не ответили, — подает голос англичанка.

— Отвечу через год, когда вернемся, — не могу удержаться от реплики, хотя и понимаю, что все мною сказанное будет принято с обидой и обращено против меня.

Так и есть — в глазах слезы негодования. Одним махом сгребает в сумку бумаги с преподавательского стола и выскакивает из класса, судя по нервной дроби каблуков по паркету, удаляющейся по направлению к кабинету начальника курса, опять жаловаться, теперь, наверное, еще и на хамство командира группы, сорвавшего занятие, только чтобы не схватить очередную пару.