Особенности национальной милиции - Михаил Серегин

– Однажды на рыбалке поймал я о-от такую щуку, – мечтательно говорил капитан, шумно сглатывая текущую веревкой слюну. – Как замечательно она пошла в духовке и с майонезом. Съели за милую душу.

– А форель? Форель вы не пробовали? – с живостью поддержал Владимир Эммануилович. – До чего ж нежна.

– Однако сом лучше.

– Что за сравнение: сом и форель? Вы бы еще прудовую улитку с мидиями сравнили.

– И сравню. Мидии ваши тиной отдают, если хотите.

– Только у тех, кто не умеет их готовить.

Словно два петуха, исстрадавшиеся от безделья и пыток голода, товарищи по несчастью и пикетчики в одном лице встали друг напротив друга.

Кулаки нервно сжались, готовые по первому неосторожному движению со стороны соперника пойти в ход. Мочилов лихорадочно нащупывал в кармане ключ от наручников, справедливо предположив, что молодость со свободными руками легко задавит опыт, прикованный к колонне. Однако Смурной, за всю свою жизнь воевавший разве только с мухами и тараканами, из всех приемов знал только один, коим и не замедлил воспользоваться.

Смачный плевок полетел в сторону капитана, но цели своей не достиг.

Ввиду пониженного с детства зрения, Владимир Эммануилович всегда страдал отвратительным умением целиться. В бытность свою курсантом на занятиях по стрельбе он регулярно доводил преподавателя до белого каления, совершенно несознательно попадая в яблочко мишени, но соседней. С возрастом тяга к предметам посторонним, не тем, в которые предполагал попасть, у Смурного не уменьшилась, а может быть, наоборот, увеличилась. Во всяком случае, плевок точно пришелся в красный крест одного из атлантов, бессменно дежурившего у входа в лечебное заведение вот уже более века.

– Что-о-о?! – возмутился Мочилов, с шумом выдавив пар из ноздрей. – Плеваться?

Глаза его побагровели. Он широко расставил ноги и замахнулся прикованной рукой, совершенно забыв о цепях, самолично повешенных на себя. Железо не дало капитану совершить намеченное, более того, от неожиданного сопротивления металла Глеб Ефимович не удержался на ногах и растянулся вдоль ступеньки, оцарапав вторично свой многострадальный нос. Ярость в душе вскипела, как чайник, вовремя не снятый с газовой плиты. Он готов был разорвать в клочья Смурного, грызть его зубами, топтать презренное тело ногами и вообще издеваться самыми садистскими способами. Однако его отвлек какой-то шум на тротуаре.

– Обратите внимание, новая местная достопримечательность города – пикетчики, объявившие голодовку.

– О-о!

– Я, я.

– Гуд!

– Интересна, однака.

Капитан скосил глаза и со стоном их закрыл, представляя себе, что скажет полковник Подтяжкин, когда Мочилов вернется на работу.

У порога больницы стояла и щелкала фотоаппаратами-«мыльницами» группа туристов. Один пожилой гражданин, нисколько не смущаясь сильного ветра, стоял в шотландской юбке, поднимаемой на неприличную высоту потоками воздуха. Впереди всех статуей стояла экскурсовод.

– Обратите внимание на их изможденные лица, доведенные голодом до отчаяния позы. Молодой еще может держаться прямо, но старший его товарищ, обессилев, пал на ступени, тщетно пытаясь подняться.

Посмотрите, как символично он прикован к зданию больницы. Полный энергии и сил рабочий, разрывающий цепи буржуазного гнета во времена революции, сегодня, постарев и осунувшись, бессильно падает под давлением рыночных отношений. Другая эпоха – другие герои.

А теперь сядем в автобус и отправимся к зданию городской думы, где сейчас проводится операция по поимке дурковедов. По дороге я расскажу вам, кто они такие и насколько опасно бороться с этими закоренелыми преступниками.

Туристы примерно выстроились в очередь перед двухэтажным автобусом, вереницей неспешно загружаясь в него. Один из них, с явными признаками жителя Крайнего Севера, что-то сказал своему соседу, толстому немцу, вручил ему фотоаппарат и подбежал к Смурному с Мочиловым, обняв их как закадычных друзей. Длинная улыбка показала желтые, неприятные зубы, сделав из глаз совершенные щелочки, и вспышка ослепила пикетчиков.

– Однако, молодцы, ребята. Я бы не смог долго продержаться без еды, – дружески сказал турист, доставая из-за пазухи огромный бутерброд и вонзая в него маленькие зубки.

Мочилов почувствовал, как туго приходилось собаке Павлова, когда после привычного звонка в миске у нее ничего не оказывалось.

– Но пасаран! – крикнул немец, подняв вверх кулак, выказывая тем совершенно не немецкую свою натуру.

Житель Крайнего Севера легко утрамбовал исполинский бутерброд в маленький рот, легко соскочил со ступенек и прыгающей походкой влетел в автобус. Мотор взревел, и через минуту рядом уже никого не было.

Глеб Ефимович со стоном уткнулся лбом в ступеньку и с тихой методичностью стал биться о твердый камень. Смурной никак не мог унять предательски дрожавшую челюсть.

– Все! Я больше не могу! – решился Мочилов и, поднявшись, сел. – Надо что-то делать.

Володя с надеждой взглянул на него.

– Я иду за едой. Домой мне, конечно, нельзя, засвечусь.

У тебя деньги есть?

– Нет. На работе в кошельке оставил.

– Черт, и у меня ни рубля. Ладно, что-нибудь придумаю.

– Но ведь заметят, и тогда вся наша голодовка к черту.

– Не заметят, если правильно себя вести, – возразил Мочилов и рассказал о своем плане: – Если кто будет выглядывать из окна, ты делай вид, будто я за колонной сижу. Ну, разговаривай как бы со мной, смотри в мою сторону. А если кто станет подниматься по ступенькам, говори, в туалет отошел, вернусь скоро. Все понял?

– Гениально, – восхитился Смурной.

Капитан довольно хмыкнул.

– Где там мои ключи?

Зубоскалин сел на лавочку, около которой степенно трудился дворник, и нервно стал теребить ручки сумочки.

– «Первый», «Первый», прием, – стукнув по уху, тихо сказал он. – Как слышишь меня?

– Слышу замечательно и без передатчика, – ответил дворник, низко склонив голову, так, чтобы никто не заметил, что он разговаривает. – Хватит играть в Штирлица, говори просто.

– Венька, что делать? Вдруг это ловушка? Они могли нас засечь.

– Не исключено.

– И что ты предлагаешь? Идти на эти их съемки?

– Сейчас продолжай прогуливаться, чтобы они не подумали, что мы обо всем догадались. Это может их спугнуть. А завтра в два чтобы как штык был там. Возможно, в этом так называемом агентстве водится крупная рыбка. Но помни – дурковед коварен.

– Тебе легко говорить, не ты пойдешь в логово преступного мира.

– Не дрейфь, прорвемся. А сейчас я ухожу, чтобы не привлекать внимание.

Дворник, не переставая махать метлой, боком отошел от скамейки, вернувшись на вылизанный за полдня тротуар. Санек, чтобы скрыть волнение, открыл сумочку и достал оттуда зеркальце, якобы для того чтобы поправить прическу. Требовалась эмоциональная подзарядка. Только один человек мог ободрить курсанта, помочь ему справиться с душевным волнением, вдохновить на ловлю коварных дурковедов. Дирол запустил руку в сумочку и достал его, святоподобный лик Мочилова. Волевые, уверенные глаза со спокойной стойкостью смотрели вперед, на Зубоскалина, словно говоря:

«Наше дело правое, а потому мы непобедимы». Плотно сомкнутые губы таили в себе много нерассказанных исключительно по природной скромности кровавых историй, из которых капитан неизменно выходил победителем. Обманчиво пухлые щеки и нос картошкой не умаляли достоинства мужественного лица. Он был героем. Он остался им. И Зубоскалин не подведет мудрого своего наставника.

– А-а, шалунья, зачем вы меня обманули? – услышал Дирол над ухом и, вздрогнув, поднял голову.

Рядом с ним приземлялся на скамейку не кто иной, как сам полковник Подтяжкин. Санек вскочил как ужаленный, вытянувшись в идеальную струнку, мучаясь мыслью, что без головного убора не сможет отдать честь.

– К чему эти формальности, крошка. Вы меня боитесь?

– Никак нет, – выпалил Санек, не решаясь принять вольную позу.

– Тогда не стойте здесь как истукан. Присядьте рядом, – полковник повернулся гордым профилем к Диролу, – прошу.

Чувствуя скованность, Зубоскалин присел на краешек скамейки, положив руки на колени. Спина оставалась прямой, словно парень проглотил кол.

– И все-таки, почему вы вчера не пришли? – Павел Петрович легонько погрозил указательным пальцем и, словно невзначай, опустил руку рядом с ногой привлекательной «девушки». Чуть-чуть придвинулся.

– Кх, – неестественно громко откашлялся Санек, крепко вцепившись руками в сумку.

Не оставалось сомнений, что с возрастом память стала изменять полковнику. Дирол прекрасно помнил, как Подтяжкин прогнал его от своего кабинета накануне вечером, и вот что оказывается теперь. Полковник этого не помнил. Ситуация складывалась щекотливая. По всем раскладкам получалось, что Зубоскалин не выполнил приказания, проигнорировав просьбу самого начальника школы. Это дурно попахивало и ничего хорошего курсанту не сулило. Оправдываться и говорить, что здесь промашка самого Павла Петровича, было бы неразумно: кто же так прямо указывает начальству на его недочеты? А если Подтяжкин ничего не знает о прогрессирующем у него склерозе? Однако попал ты, Саня.