Воспоминания о моем отце П А Столыпине - М Бок

Внимательно прочтя письмо и посмотрев на зачеркнутый адрес, папa спросил меня: "А первое?".

Я чистосердечно объяснила мотив моего поведения. Папa пристально посмотрел на меня, не сказал ни слова, но я по глазам его видела, что он меня понял и... одобрил.

Вскоре я забыла об этом инциденте, и, лишь, много месяцев спустя, мамa мне вдруг показывает фотографию какого-то очень красивого брюнета и, на мой вопросительный взор, отвечает, что это и есть мой таинственный корреспондент.

По расследованию охранным отделением оказалось, что проектировалось следующее: когда я приду на свидание, меня поведут на какую-то квартиру, где я должна была встретиться с членами партии социал-революционеров. Между ними и был этот красавец-гипнотизер, под обаяние которого я, по мнению устраивавших этот заговор, неминуемо должна была подпасть. Он бы мне тогда рекомендовал учителя для моих сестер, которому, по моим настояниям, мои родители доверили бы образование своих младших дочерей. Попав, таким образом, в наш дом, этот человек должен был убить моего отца.

Не говоря уже о чудовищности идеи подготовлять покушение на отца через его дочь, остается удивляться наивности людей, могущих себе вообразить, что так и открыли бы свободный доступ в нашу семью человеку, никому незнакомому, по одной моей рекомендации!..

Нервы мои не выдержали потрясенья и напряженья последних недель и, как я ни старалась скрыть {196} своего недомогания, папa первый как-то за столом заметил, что я почти ничего не ем. Тогда я созналась, что давно лишь притворяюсь, что здорова, и что меня всегда знобит.

Смерили температуру - жар и довольно высокий и так каждый день. Доктор нашел, что больны у меня только нервы, и рекомендовал одну лишь радикальную перемену обстановки.

У нас еще жила тетя Анна, которая собиралась скоро ехать к себе домой в Рим, где ее муж был посланником при Святейшем Престоле. Она предложила взять меня с собой, с заездом по дороге на неделю в Париж. А до Рима предполагалось послать меня в Италию, в Сальсомаджиоре, курс лечения в котором, надеялись, укрепит меня.

За последнее время я особенно успела оценить доброту тети Анны. Чего она ни делала, чтобы развеселить меня и отвлечь хотя бы на часть дня от сиденья при больной Наташе: и знакомых для меня подбирала подходящих и интересных, и в театр водила, и каталась, и гуляла со мной.

Теперь, когда мои родители разрешили мне поездку с ней за границу, я была вне себя от радости. Видеть Рим было моей давнишней заветной мечтой, а тут еще и Париж.

{197}

Глава XIII

В начале октября мы выехали с тетей Анной заграницу. Уже знакомое мне Вержболово, аккуратные домики Восточной Пруссии, Берлин и дальше первый раз мною виденная, богатая и цветущая Западная Германия, за ней дымящая сотнями труб, живущая такой интенсивной жизнью, что пульсация ее чувствуется даже при проезде, Бельгия, - всё это промелькнуло перед моими глазами, как в калейдоскопе, и сразу отвлекло от тяжелого кошмара последних недель.

В Париже мы встретились с дядей Сережей Сазоновым, и семь дней нашего там пребывания быстро прошли между осмотром города и примерками моей тети у Борта и Дусэ.

И дядя, и тетя старались меня баловать, и я всё больше и больше отходила душой и отдыхала от пережитого, хотя всё-таки не поправилась достаточно, чтобы вполне оценить Париж.

В Милане назначена была встреча с Mlle Nour, бывшей гувернанткой, а теперь самым преданным другом тети Анны. С ней я отправилась в Сальсомаджиоре, а тетя поехала прямо в Рим.

Только с момента переезда итальянской границы почувствовала я себя вполне нормальным человеком и всем своим существом впитывала в себя всю волшебную красоту Италии, которую сразу полюбила, как вторую родину.

И язык ее, и природа, и памятники искусства - {198} всё меня очаровывало, всё мне было дорого и мило с первого шага моего по этой благословенной земле.

Одно Сальсомаджиоре меня разочаровало - голая, некрасивая местность и две гостиницы международного масштаба. Ничего типичного для Италии, никакой "couleur locale".

Зато потом, когда, кончивши скучное лечение, мы поехали в Рим, останавливаясь по дороге в Парме, Болонье, Флоренции, я совсем попала под обаяние этой удивительной страны.

Особенно сильное впечатление произвела на меня Флоренция. Приехали мы туда ночью и долго искал" свободной комнаты, переезжая из гостиницы в гостиницу. И эта прогулка по темным, плохо освещенным улицам со средневековыми домами, церквами и дворцами, дышащими таинственным и мрачным прошлым и неизъяснимой поэзией - никогда мною не забудется.

Даже Рим - и тот не изгладил этого впечатления. А как там было чудно! Какой добротой окружили меня тетя и дядя, и как непривычно, легко и радостно чувствовала я себя, когда с утра отправлялась с Бедекером под мышкой изучать "заштатную столицу мира", как дядя Сережа Сазонов называл нежно им любимый Рим.

Днем тетя меня брала с собой кататься по городу или по Кампанье или к друзьям с визитами. Казенная квартира Сазоновых была в чудном старинном доме, называемом итальянцами "Палаццо Галицын". Старая каменная лестница, прекрасные потолки и двери клали на этот дом отпечаток старины; а его устройство - такое красивое и удобное, с прекрасной стильной мебелью, хорошими картинами, мягкими коврами превращали его в современный нарядный европейский дом.

Вся жизнь там носила совершенно иной отпечаток, {199} чем у нас дома - всё было мне в диковинку, но всё меня интересовало и очень мне нравилось. Не было в этой жизни и тени патриархальности нашего ковенского быта, ни кипучего темпа жизни петербургской с нелюбимым всеми нами налетом "казенщины", вносимой в нее казенной обстановкой, казенной прислугой и т. д.

Всё здесь было нарядно, подтянуто, удобно и приятно. Вся жизнь интересна и содержательна, но размерена, не утомительна, без болезненных перебоев и глубоких отдыхов русской жизни. Не сразу я ко всему этому привыкла, но, привыкнув, очень оценила.

Дядя Сергей Дмитриевич Сазонов, уже давно жил заграницей: много лет провел он в Англии, и эта жизнь прочно привила ему западноевропейские вкусы и привычки, которые, сливаясь с его чисто русской натурой, создавали из него очень интересного человека. И он, и тетя массу читали на всех знакомых им языках и дядя всегда мне говорил:

- Какая ты счастливая, что не обязана читать кроме книг, газеты, а я вот, по долгу службы, должен с утра набивать себе голову этой дребеденью.

Как дядя и тетя хорошо ни знали Рим и его сокровища, им обоим доставляло огромное наслаждение снова и снова пойти полюбоваться на какую-нибудь любимую картину, статую или здание и они с любовью украшали свой дом произведениями искусств.

Во время моего почти двухмесячного пребывания в Риме дядя Сережа просил для себя, тети и меня аудиенции у Папы.

Быть принятой Папой Римским в частной аудиенции, конечно, очень меня прельщало, и я с восторгом в назначенное утро оделась во всё черное с черным кружевом на голове, как этого требовал в то время этикет при представлении Папе, и что означало траур по утраченной Папой светской власти.

Пройдены ворота со швейцарской гвардией в ее {200} удивительных, красных с желтым средневековых костюмах, пройдено много зал с бесшумно снующими по ним духовными лицами, короткое ожидание в приемной, где нас встречает папский "Camerieri di Сара е di Spado" (Придворный папский чин.) и нас просят в кабинет Его Святейшества.

Из глубины огромной комнаты идет нам навстречу приветливо улыбающийся Пий X. Я старательно делаю глубокий придворный реверанс и целую благословляющую меня руку, украшенную папским перстнем. Потом Папa садится к своему письменному столу, поворачивая кресло лицом к нам, и приглашает нас сесть около себя. Начинается разговор, в котором я не могу принимать участия, несмотря на то, что Папa обращается несколько раз лично ко мне, так как говорит он лишь по-итальянски, не в пример своему предшественнику Льву XIII, свободно изъяснявшемуся на нескольких языках.

Мой запас итальянских слов очень мал и хотя я понимаю сказанную в мою сторону с доброй улыбкой фразу: "Corne sta il suo padre е la sua sorella?" (Как поживают Ваш отец и Ваша сестра?) ответить я могу лишь благодарным взглядом и немым поклоном, предоставляя дяде Сереже рассказать всё могущее интересовать Папу о моем отце и Наташе.

Конец беседы указывается, как у коронованных светских властителей, вставанием самого Папы, снова дающим нам поцеловать свою руку.

Уходя, опять же, как у коронованных, не полагается поворачиваться спиной, а надо пятиться к двери спиной, смотря всё время на Папу.

Я старалась глядеть и на Пия Х и на все его окружающее во все глаза, забыла этикет и преспокойно отвернулась от Папы, простившись с ним. Тетя Анна испуганно повернула меня за плечи, да так энергично, {201} что я, всё еще не соображая, что от меня требуется, быстро повернулась вокруг себя самой как волчок, и лишь тогда, поняв свою оплошность, страшно покраснев, кинулась к двери.