Т. 1. Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Константина Бальмонта - Эдгар По

НАПЕВ

Юношеское стихотворение Эдгара По

Напев, с баюканьем дремотным,С крылом лениво-беззаботным,Средь трепета листов зеленых,Что тени стелят на затонах,Ты был мне пестрым попугаем —Той птицею, что с детства знаем —Тобой я азбуке учился,С тобою в первом слове слился,Когда лежал в лесистой дали,Ребенок — чьи глаза уж знали.

А ныне Кондоры-годаТак мчатся бурею всегда,Так потрясают Небесами,Летя тревожными громами,Что, замкнут в их жестокий круг,Я позабыл, что есть досуг.И если час спокойный реет,И пухом душу мне овеет,Минутку петь мне не дано,Мне в рифмах быть возбранено.Иль разве только, что огнямиВсе сердце вспыхнет со струнами.

КОММЕНТАРИИ

Эдгар По считал заблуждением бытующее мнение, будто хорошую критическую статью о стихах может написать тот, кто сам не является поэтом. Напротив, полагал он, «чем менее поэтичен критик, тем менее справедлив его отзыв, и наоборот». [34]

Действительно, лучшее, на наш взгляд, определение самому Эдгару По дал в 1909 году, когда исполнилось 100 лет со дня его рождения, другой поэт, наш соотечественник Николай Гумилев, назвавший создателя «Ворона» «великим математиком чувства». [35] И вправду — мало у кого можно обнаружить столь тесное слияние «алгебры» и «гармонии», столь математически-изящные формы искусства слова, служащие выражению сокровенных движений мятущейся души.

В том же году в статье, написанной к юбилею Эдгара По, Бернард Шоу охарактеризовал его как «утонченнейшего из художников, истого литературного аристократа», как «самого подлинного, самого классического из современных писателей». [36]

Более чем на полвека раньше Шарль Бодлер, страстно увлеченный Эдгаром По и по сути открывший его творчество французскому читателю, отметил избранничество гениального американца, его ненасытную любовь к Прекрасному, которая «есть великий титул, то есть сумма всех титулов По». Бодлер также признавал: «Жизнь По, его нрав, манеры, внешний облик — все, что составляет его личность; представляется мне одновременно мрачным и блестящим (…). Герои По или вернее герой его — человек со сверхъестественными способностями, человек с расшатанными нервами, человек, пылкая и страждущая воля которого бросает вызов всем препятствиям; человек со взглядом острым, как меч, обращенным на предметы, значимость которых растет по мере того, как он на них смотрит. Это — сам По». [37]

Хотя первый русский перевод (с французского) произведения Э. По появился еще при жизни писателя (это произошло в 1847 году, когда в «Новой библиотеке для воспитания» был напечатан «Золотой жук»), и за ним последовал еще ряд разрозненных публикаций, фактически наиболее раннюю попытку основательно представить отечественной публике По-новеллиста предпринял журнал «Время», где в первом номере за 1861 год была помещена подборка из трех рассказов: «Сердце-обличитель», «Черный кот» и «Черт в ратуше», а через номер к ним добавились «Похождения Артура Гордона Пэйма». Подборке было предпослано предисловие, авторство которого, как было позже установлено, принадлежит Ф. М. Достоевскому. Там подчеркивалась разница между фантастикой Э. Т. А. Гофмана и Э. По и утверждалось, что американский писатель фантастичен лишь внешним образом: «Эдгар По только допускает внешнюю возможность неестественного события (доказывая, впрочем, его возможность, и иногда даже чрезвычайно хитро) и, допустив это событие, во всем остальном совершенно верен действительности… Он почти всегда берет саму исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение, и с какою силою проницательности, с какою поражающею верностию рассказывает он о состоянии души этого человека! Кроме того, в Эдгаре Поэ есть именно одна черта, которая отличает его решительно от всех других писателей и составляет резкую его особенность: это сила воображения». [38]

Достоевский не прошел мимо художественного опыта Эдгара По, и показательно, что чуткие поэты обратили внимание на это. Валерий Брюсов: «Фантастические образы в поэмах Эдгара По — только внешность, деистические сентенции — только условность, истинное же их содержание — в своеобразии человеческой психологии, в понимании которой, кстати сказать, американский поэт является прямым предшественником и во многом учителем нашего Достоевского. Кто будет не только читать слова, но вникать в смысл сказанного, тот найдет в поэмах Эдгара По настоящие откровения о глубинах нашей психики, частью предварившие выводы экспериментальной психологии нашего времени, частью освещающие такие стороны, которые и поныне остаются неразрешенными проблемами науки».

Александр Блок: «Произведения По созданы как будто в наше время, при этом захват его творчества так широк, что едва ли правильно считать его родоначальником так называемого «символизма». Повлияв на поэзию Бодлера, Маллармэ, Россетти, — Эдгар По имеет, кроме того, отношение к нескольким широким руслам литературы XIX века. Ему родственны и Жюль Верн, и Уэльс, и иные английские юмористы, и такие утонченные стилисты, как Обри Бердслей с его рисунками и новеллами, и, наконец, наш Достоевский». [39]

Чрезвычайно важна мысль Блока о том, что влияние Эдгара По развивалось по нескольким широким руслам литературы — теперь мы уже вправе сказать, не только XIX, но и ХX века.

Воздействие Эдгара По на мировую литературу поистине многообразно. Если говорить о России, то он повлиял на несколько поколений поэтов, завороженных магией его стихов. И многие русские лирики (в первую очередь, конечно, «серебряного века») могли бы сказать о себе вслед за Б. Пастернаком:

Пока я с Байроном курил,Пока я пил с Эдгаром По…

Недаром тот же А. Блок намеревался написать статью «Запечатанная поэзия» (Эдгар По — подземное течение в России). [40]

Это бурное подземное течение проникало и в русла прозы, затрагивая таких крупнейших художников, как Достоевский, Леонид Андреев, Андрей Белый (не только в стихах которого, но и в романе «Петербург» кружит «красное домино», пришедшее из «Маски Красной Смерти»).

Составляя свою «идеальную» Библиотеку всемирной литературы, требовательный книгочей Герман Гессе включил туда всего двух американских авторов — Эдгара По и Уолта Уитмена. Любопытно, что эта строгая оценка полностью совпадает с мнением Бернарда Шоу, который в цитировавшейся выше статье писал со свойственной ему экстравагантностью: «Если бы Судный день был приурочен к столетию со дня рождения По, среди мертвых нашлось бы всего два человека, родившихся после провозглашения Декларации независимости, чье ходатайство о помиловании могло бы спасти всю нацию от неминуемого проклятия, при этом крайне сомнительно, согласились бы они сами просить Высший суд о смягчении приговора. Эти двое, конечно, По и Уитмен…»

Вспомним, что и Андре Моруа, очерчивая необходимый для образованной личности «круг чтения» в «Открытом письме молодому человеку о науке жить», причислят Эдгара По к крупнейшим литературным величинам: «Вы не можете обойтись ни без Шекспира (как и Гомер, он пополнил сокровищницу общечеловеческих мифов), ни без Лопе де Веги, ни без Свифта, ни без Диккенса, ни без Эдгара По, ни без великого Гёте, ни без Данте, ни без Сервантеса…». [41]

Творчество Эдгара По сформировалось на почве романтизма, став одной из его вершин. Но иной раз метафора точнее передает суть явления, чем строгая дефиниция. И, вероятно, прав Винсент Буранелли, утверждающий, что «Эдгар По прошел по романтической радуге и оказался на другом ее конце». [42]

Невольно всплывает в памяти философский зачин «Береники»: «Многострадальность человеческая необъятна. Она обходит землю, склоняясь, подобно радуге, за ширь горизонта, и обличья ее так же изменчивы, как переливы радуги; столь же непреложен каждый из ее тонов в отдельности, но, смежные, сливаясь, как в радуге, становятся неразличимыми, переходят друг в друга. Склоняясь за ширь горизонта, как радуга!.. Но если в этике говорится, что добро приводит и ко злу, то так же точно в жизни и печаль родится из радости…» (см. наст. изд. т. 2).

Причудливо смешивая на своей палитре краски, с дерзновением гения своенравно нарушая каноны романтического искусства и стремясь как можно глубже заглянуть в «бездну души». Эдгар По предвосхитил многие пути дальнейшего движения поэзии и прозы. И к своему пантеону литературных предтеч или богов его причисляли приверженцы различных школ и направлений. Если Достоевского привлекала в нем, тонкость психологического анализа, сила воображения, проявляющаяся в поразительной рельефности деталей, то поэтов-символистов — «крылатость» его души, трагически ощущающей себя в мире бескрылых существ, виртуозное умение вплетать «цветы зла» в венки стихов и прозы, словно дарованное «Ангелом Необъяснимого» или «Демоном Извращенности», гипнотическое воздействие его ритмов и музыки слов; адептам модернистской прозы оказалась близка склонность По к фантастическому гротеску, мистификации и пародированию. А. Блок справедливо указал на то, сколь многим обязаны Эдгару По Жюль Верн и Герберт Уэллс. Наконец, не забудем, что он стал основоположником детектива, ибо первым произведением, написанным в этом жанре, по праву принято считать «Убийство на улице Морг» — новеллу, в которую, по образному выражению А. Куприна, как в футляр, умещается Конан Дойл с Шерлоком Холмсом.