Шаговая улица - Василий Логинов

- Пусть думает утопленник, рожденный сетью не отца, запутавшегося с попустительства не сына, что письмена сии - искомый ключик к божеству. А истинный заклад пока я сберегу до рыцарей прихода. Ведь время нужно нам - еще не прибыл Йок, и Юникорн не распечатан, и рыцари в процессе становленья, а эта вот обманка пусть успокоит Чаромута, и до поры не будет рыскать он по Шаговой и слуг своих не будет рассылать на поиски беспутные секретов... Да, вот еще: беречь ты должен легкокрылую летунью.

8

В том белом плотном конверте лежала старая ученическая тетрадка и четвертушка бумаги, исписанная мелким торопливым почерком.

Дезидерий раскрыл тетрадь.

Крупные, размашистые буквы покрывали все страницы сплошным ковром. Полей не было, лишь отступы в начале строк делили текст на неровные, нервные сгустки, где состоящие из нескольких предложений, а где - лишь из одного-двух слов.

"Не знаю, зачем я все это пишу.

Может быть, потому что, когда я встречаюсь с Дезидерием, то никогда не могу высказаться до конца? Я перестаю владеть словами, а потребность высказаться остается. Не знаю...

Мне кажется, что устное слово и слово письменное очень разные.

Устное - такое...

Такое скорое, быстротекущее и сиюминутное.

Наверное, так...

Не знаю...

Опять любимое "не знаю"...

Мне кажется, что в речи устной отражаются поверхностные этажи разума. Это как... как... ну, примерно, как бурунчики на волнах. Они бывают разные и такие переменчивые - большие и маленькие, густо пенные и чуть седые, шаловливые и грозные, но никогда не отражают того, что делается там, в толще вод, в глубине и на дне. Слово произнесенное, как колеблемый занавес, - оно и скрывает, и толкает, и бередит своей волшебной непостоянной мозаикой. И радость, и ужас в том, что по желанию можно менять игру этого калейдоскопа.

Ловкость опытного говорящего всегда будет сродни ловкости фокусника.

Разве риторы-циркачи, жонглеры устных слов, подвластны только доброй воле?

Не уверена...

Не знаю...

Слово же письменное, прежде чем дойти до адресата должно преодолеть слои и сферы.

Появившись полуоформившимся эмбрионом, оно начинает восхождение наверх, преодолевает множество внутренних слоев, растет, крепнет, зреет и вбирает в себя энергетику сфер.

Это слово-накопитель, оно всегда выстрадано, настояно на внутренних соках.

Оно никогда не бывает ложно, оно лишь отражает внутренний микрокосмос.

Пусто внутри - пустое письмо.

Что-то дельное таится в человеке - неизбежно будет видно и в тексте.

Письменным словом нельзя обмануть, его нельзя приспособить, к нему можно лишь привыкнуть...

А может быть, все гораздо проще, и я хочу перебросить все на бумагу, пусть коряво и не гладко, как получится, потому что ищу облегчения?

Я даже не знаю, прочтет ли кто-нибудь все это?

Да и нужно ли чужое чтение моих каракулей?

Не знаю...

Что-то меня все время куда-то заносит...

Интересно, будет ли легче писать, если я напрямую обращусь к кому-либо?

Попробую...

Дезидерий...

Ты помнишь, Дезидерий, я тебе рассказывала немного про отца? Про то, что он работал на стройке, а потом произошла авария с подъемным краном, отца судили, и ему пришлось уехать?

Так вот, я тогда рассказала тебе не все. Вернее, я тебе не рассказала подробностей и деталей.

Отец руководил сооружением нового подземного цеха на Самолетке. Сначала там рыли котлован - непрерывно работали пять экскаваторов. Когда огромная яма была готова, то стали делать бетонные перекрытия, а сверху на них хотели выстроить здание.

Все это надо было сделать очень быстро, потому что объект был сверхсекретный, оборонный. Отец дневал и ночевал на стройке. Он приходил домой не чаще двух раз в неделю, а я оставалась с няней.

Ты ведь знаешь, что мама умерла, когда мне не было еще четырех лет. Я ее совсем не помню.

Знаю только, что звали ее Аида, была она учительницей в младших классах и больше всего на свете любила слушать Вагнера и Моцарта...

До поры строительные работы шли нормально, и уже смонтировали башенный кран для установки наземных блоков.

Однажды, после редкой отлучки домой, придя как всегда на работу раньше других, отец обнаружил, что ровно посередине бетонного поля, скрывавшего под собой секретный котлован, стоит огромное металлическое яйцо. По прогнувшемуся перекрытию во все стороны от яйца разбегались трещины. И число их увеличивалось на глазах.

Откуда взялся этот предмет, было совершенно непонятно, ведь накануне отец, покидая стройку, оставил все в порядке.

Испугавшись, что перекрытие вот-вот проломится, отец быстро накинул тросы, забрался в кран и аккуратно подцепил крюком яйцо. Но было поздно: бетонная стяжка не выдержала, и в образовавшуюся дыру начало проваливаться это тяжеленное яйцо, стальные тросы натянулись, кран стал медленно клониться и падать.

Перед тем, как потерять сознание, отцу показалось, что в воздухе завис странный аппарат.

Нет, это не был тот Белый Мел Линкольна, о котором ты мне рассказывал...

Нет, летательный аппарат, о котором рассказал мне отец, был совсем другой, с двумя широкими серповидными крыльями.

И из его центральной продолговатой капсулы с иллюминаторами появилась рука с зеленым ногтем и надавила на металлическое яйцо...

Отец разбился, но не на смерть, и долго болел, а на стройке работала комиссия. Опрашивали сторожей и всех рабочих, но никто ничего не знал ни про яйцо, ни про неизвестный летательный аппарат.

Был только упавший кран, и была дыра в бетоне, а внутри подземного бункера никаких посторонних предметов не обнаружили.

Еще оказалось, что при монтаже кран плохо закрепили, поставили мало грузов-противовесов, и поэтому отца судили за халатность, но, учитывая безупречный послужной список и отсутствие после аварии смертельных жертв, да и то, что он сам пострадал, ограничили наказание отлучением навсегда от строительных работ...

Все это я знаю со слов отца.

После выздоровления и суда он очень изменился. Проводил все время в либрии, где рылся в старых книгах. Ему не давал покоя тот странный самолет. Отец упорно искал подтверждения своему видению.

Очень быстро он обнаружил, что форма привидевшегося самолета - точь-в-точь греческая буква омега - большие серповидные крылья, как две разомкнутые и неравно разогнутые окружности, контуром повторяющие очертания этого письменного знака.

Еще через несколько месяцев отец обнаружил в одной научной статье по этнографии переложение редкой северо-западной легенды о летающем водном духе Шиликуне. Там была также фотография изображения парящего над озерными волнами летательного аппарата, в точности совпадающего с виденным отцом.

Автор статьи писал, что рисунок наскальный, что служил для отправления неизвестного культового обряда, что оригинал находится... и там был указан безлюдный район, размер которого, как потом оказалось, несколько сотен квадратных километров...

Отец сказал, что пока во всем не разберется, то покоя не будет, собрался и уехал туда, на Северо-запад.

Так я осталась одна на Шаговой"...

9

Было душно, и Громоздкий сидел на табуретке, наблюдая с балкона на пятом этаже дома Семь-Девять за движущимся потоком автомобилей, разгоняющих утреннюю дымку на Шаговой улице.

Громоздкий курил, отдыхая после завтрака.

Рядом с табуреткой, стоящей задними ножками в комнате, а передними - на плитках пола балкона, покачивалась перевернутая ржавая немецкая каска, в которую музыкант стряхивал пепел и бросал окурки.

Эту каску Громоздкий нашел совершенно случайно. Он увидел ее под Мостом рядом с мусорным баком, когда поздно вечером возвращался с концерта. Каска понравилась, и музыкант забрал ее с собой, а потом всем рассказывал, что якобы добыл ее вместе с черными следопытами в трудной северной экспедиции. Так было почетней.

Нормальная улица жила своей нормальной повседневной жизнью внизу.

Пешеходы, а с высоты казалось, что они все словно залатаны цветастыми полиэтиленовыми пакетами, сновали по тротуарам.

Разномастные автомобили, выстроившись в две встречные, взаимонепересекающиеся линейки на проезжей части, покорно терли сухой асфальт протекторами, лишь изредка некоторые особо норовистые из них строптиво взвизгивали тормозами.

Трехцветной синусоидой перемигивались светофоры - первый, у Моста, давал красный максимум, и сразу же средний, у парка Ристалия, желтым загонял середину в полупровал, потом красный огонек опять подскакивал вверх у дальней от дома Семь-Девять оконечности Шаговой, вблизи Сюповия. А когда центральный светофор возгорался макушечным малиновым беретом, то крайние его сотоварищи синхронно западали нижней зеленью, и цикл замыкался. Затем проскоки красно-желто-зеленых искорок вдоль улицы повторялись.

Громоздкий встал, потянулся и прошел в комнату. Здесь, прислоненная к обшарпанному пианино, в боевой готовности балансируя на искусственной ноге, стояла виолончель.