Метаморфозы. Новая история философии - Алексей Анатольевич Тарасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для Беркли материя – это тонкая прозрачная «плёнка» между человеком и Богом. Она остаётся прозрачной до тех пор, пока «философы» (= «учёные») не «позаботятся о ней» и тотчас эта пленка становится матовой и утолщается, теряет прозрачность и образует экран, потому что такие слова, как «субстанция», «сила», «абстрактная протяжённость» и т. п., скользят за ней, оседают на ней как слой пыли, в результате чего мы не можем видеть Бога. Беркли прямо говорит о том, что «мы поднимаем пыль, а затем жалуемся, что не видим». Но есть ещё одно сравнение, о котором он часто упоминает: материя – это язык, на котором Бог говорит с нами. Метафизика материи, сгущающая каждый слог, произносящая заклинания, возводящая его в самостоятельную сущность, таким образом, отвлекает наше внимание от смысла на звук и мешает нам следовать божественному слову.
Даже в сфере физических наук («натурфилософии») опровержение материи дало бы, каким бы парадоксальным это нам ни казалось, выгоды, которые очень трудно переоценить. Как только существование материи будет отрицаться, многие трудные, если не полностью неразрешимые, проблемы и многие научные споры и конфликты мгновенно исчезнут навсегда. Ибо, согласно Беркли, именно принятие понятия материи вводит натурфилософов в заблуждение. Тут стоит отметить, что Беркли был первым, кто показал и доказал возможность последовательно продвигать целую систему «философии науки», вообще не предполагая существования материи! Это очень важный момент для понимания его мысли, которая заключается в том, что наука, если дойти до логического конца, вообще никакого отношения к материи не имеет и в действительности никогда и не имела.
Даже самые худшие и невообразимые ошибки, заблуждения и грехи имели своей главной причиной веру в материю. На самом деле, было бы трудно говорить о каких-либо ложных идеях, предрассудках или других опасных убеждениях, не заметив сразу признания материи в качестве их конечного источника. Принятие материи для Беркли является корнем всего зла. Например, основные источники «идолопоклонничества» следует искать в том факте, что мы принимаем видимые вещи за материальные, что, таким образом, является не только ошибкой с теоретической точки зрения, но и серьёзным религиозным преступлением:
«Существование материи или невоспринимаемых тел было не только главной опорой атеистов и фаталистов, но на этом же самом принципе держится идолопоклонничество во всех своих разнообразных формах. Если бы люди сообразили, что солнце, луна и звёзды и все прочие чувственные предметы суть не что иное, как многочисленные ощущения в их умах, не имеющие иного существования, [кроме простой] воспринимаемости, то они, без сомнения, не стали бы преклоняться перед своими собственными идеями и прославлять их, но скорее обратили бы своё почитание к тому вечному, невидимому уму, который создал и поддерживает все вещи»[65].
Теория значения
По мнению Беркли, только «вульгарный» человек мог бы подумать, что вещи просто существуют в мире, носят свой смысл или значение сами по себе, безразлично доступные всем, кто будет на них смотреть. Таким образом, в основе философии Беркли (включая его эпистемологию, метафизику, философию науки и этику) лежит его теория значения. В этой теории утверждения понятны в силу того, как они функционируют в системе знаков. Разум занимает центральное место в этом описании, потому что это деятельность по различению и соотнесению вещей в мире как терминов в языке природы. Разум – это не столько вещи, описанные в языке (хотя они могут быть вербально описаны), сколько принципы, которые определяют, как вещи в мире могут быть понятны. Таким образом, разум – это значение, понятность или, более конкретно, «лингвистичность» мира. Таким образом, всё, что мы переживаем, независимо от того, осознаём мы это как таковое или нет, имеет значение в силу своего места в системе знаков. Таким образом, Беркли (в отличие от своих современников) изображает разум как волю или намерение, чтобы вещи были идентифицированы путём дифференциации и взаимосвязи, а не как нечто отличное от уже дифференцированных вещей.
В «Сейрисе» Беркли показывает деятельность разума не как импульс к однородному единству, а как усилие достичь гармонии во всё возрастающем разнообразии выражений. Вместо того чтобы устранять различия, разум создаёт «множественность» – но всегда в рамках закономерностей. Сам Бог различен в Троице. При этом Беркли не был антирелигиозным или нерелигиозным. Но его религия стала философской, то есть полностью основанной на разуме. Его мета-религией, так сказать, были разум и истина. Он показывает, что Наука – это новая Религия и, наоборот, что Религия – зрелая Наука или цель развития последней.
Тезис о «божественном языке» является квинтэссенцией философии Беркли. В противовес господствующей в его время механистической модели природы Беркли представил эту поразительную альтернативу. Он предложил нам рассматривать весь природный мир как организованный, но не механически, а скорее лингвистически. Суть этого подхода заключается в том, что идеи, которые, как считается, связаны друг с другом, вульгарно рассматриваются в связи причины и следствия, тогда как, строго говоря, они связаны только как знак с означаемой вещью.
Причинная сила принадлежит только духам. Идеи совершенно инертны – одним словом, пассивны. Идеи составляют весь природный мир и, таким образом, опосредуют отношения между различными духами. Таким образом, тезис о «божественном языке» – это способ, с помощью которого Беркли объясняет, почему это посредничество не равносильно своего рода лейбницевской «монадической» изоляции. Именно лингвистический порядок природы допускает понятное взаимодействие индивидуальных активных конечных духов.
Идея интерпретации «естественного» как означающего «божественное»[66] требует, чтобы различие между мнением и знанием стало вопросом степени. Это означает, что «высокая» и «низкая» наука должны стать неразличимы. И этот процесс продолжался на протяжении всего XVII века, до тех пор, пока не был формализован Джорджем Беркли, который сказал, что все причины – это просто знаки. До этого причины были прерогативой «высокой» науки, а знаки – инструментом «низшей». Беркли отождествил их, и, таким образом, Дэвид Юм стал возможен (по выражению Фуко). Так причина и следствие как образцы «строгого» знания в старом смысле, которое было «демонстрацией», с одной стороны, и знаки, эти носители обыденных и даже вульгарных мнений, с другой стороны, стали единым целым. Юм всего лишь завершил силлогизм, сформулированный Беркли. Причины – это знаки, но знаки предполагают то, что обозначается только привычной связью. Рассуждение о причине и следствии, таким образом, является только привычкой и обычаем.
Один из главных предшественников учения Беркли, Н. Мальбранш стремился решить проблему взаимодействия
