Подвиг - Владимир Набоков

XXXVIII.

Тьма. Французъ почти тотчасъ захрапeлъ. "А все-таки онъ повeрилъ, что я англичанинъ. И вотъ такъ я буду eхать на сeверъ, вотъ такъ, - въ вагонe, который нельзя остановить, - а потомъ, потомъ..." Онъ побрелъ по лeсной тропинкe, тропинка разматывалась, разматывалась, но сонъ къ нему навстрeчу не шелъ. Мартынъ открылъ глаза. Хорошо-бы спустить оконную раму. Теплый ночной вeтеръ хлынулъ въ лицо, и, напрягая зрeнiе, Мартынъ высунулся, но въ глаза летeла незримая пыль, быстрая ночь ослeпляла, онъ втянулъ голову. Въ темнотe отдeленiя раздался кашель. "Нeтъ ужъ, пожалуйста, - проговорилъ недовольный голосъ. - Я не желаю спать подъ звeздами. Закройте, закройте". "Закройте сами", - сказалъ Мартынъ и, выйдя въ освeщенный коридоръ, пошелъ мимо отдeленiй, гдe угадывалась сонная мeшанина безпомощныхъ, полураздeтыхъ тeлъ, сопeнiе и вздохи, по-рыбьи открытые рты, клонящаяся и вдругъ поднимающаяся голова, а прямо ей въ носъ - чужая пятка. Перебираясь изъ тамбура въ тамбуръ по скрежещущимъ желeзнымъ площадкамъ, Мартынъ прошелъ черезъ два вагона третьяго класса. Двери нeкоторыхъ отдeленiй были открыты, въ одномъ голубые солдаты шумно играли въ карты. Дальше, въ коридорe спальнаго вагона, онъ остановился у полуспущеннаго окна и такъ живо вспомнилъ вдругъ дeтское свое путешествiе по югу Францiи, и вотъ {180} это откидное сидeнiе у окна, и матерчатый ремень, при помощи котораго можно было управлять поeздомъ, и дивную мелодiю на трехъ языкахъ, - особенно: периколоза... Онъ подумалъ, - какая странная, странная выдалась жизнь, ему показалось, что онъ никогда не выходилъ изъ экспресса, а просто слонялся изъ одного вагона въ другой, и въ одномъ были молодые англичане, Дарвинъ, торжественно берущейся за рукоять тормаза, въ другомъ - Алла съ мужемъ, а не то - крымскiе друзья или храпящiй дядя Генрихъ, или Зилановы, Михаилъ Платоновичъ, съ газетой, Соня, тусклымъ взглядомъ уставившаяся въ окно. "А потомъ пeшечкомъ, пeшечкомъ", - взволнованно проговорилъ Мартынъ, - лeсъ и вьющаяся въ немъ тропинка... какiя большiя деревья! А тутъ, въ этомъ спальномъ вагонe, тутъ eхало должно быть дeтство его; дрожа, освобождало кожаную сторку, а если пройти дальше, тамъ - вагонъ-ресторанъ, и отецъ съ матерью обeдаютъ, - на столикe болванка шоколада въ фiолетовой оберткe, а надъ раскидными дверцами мрeетъ винтовой вентиляторъ среди цвeтущихъ рекламъ. И вдругъ Мартынъ увидeлъ въ окно то, что видeлъ и въ дeтствe, огни, далеко, среди темныхъ холмовъ; вотъ кто-то ихъ пересыпалъ изъ ладони въ ладонь и положилъ въ карманъ. И пока онъ глядeлъ, поeздъ началъ тормазить, - и тогда Мартынъ сказалъ себe, что, если будетъ сейчасъ станцiя, онъ выйдетъ, и уже оттуда пойдетъ къ огнямъ. Такъ и случилось. Подплыла платформа, лунный дискъ часовъ, и поeздъ остановился, выдохнувъ: "Уш-ш-ш-ш-ш..." Мартынъ опрометью бросился къ своему вагону, несразу могъ найти отдeленiе, дважды внeдрялся въ чужую сопящую {181} темноту и наконецъ нашелъ, безцеремонно зажегъ свeтъ, и французъ на лавкe медленно приподнялся, протирая кулаками глаза. Мартынъ сдернулъ чемоданъ, сунулъ въ карманъ книгу, - все это страшно спeша. Онъ не замeтилъ, что уже поeздъ тихо поплылъ, и потому едва не упалъ, спрыгнувъ на скользящую платформу. Прошли окна, окна, окна, и вотъ - уже поeзда нeтъ, пустые рельсы, поблескиванiе угольной пыли между шпалъ.

Мартынъ, глубоко дыша, пошелъ по платформe, и носильщикъ, везущiй на тачкe ящикъ съ надписью "Fragile", весело сказалъ, съ особой южной металлической интонацiей: "Вы проснулись во время". "Скажите, полюбопытствовалъ Мартынъ, - что въ этомъ ящикe?" Тотъ взглянулъ на ящикъ, словно впервые его замeтилъ. "Музей естественныхъ наукъ", - прочелъ онъ адресъ. "Вотъ оно что, вeроятно коллекцiя", - произнесъ Мартынъ и направился туда, гдe стояло нeсколько столиковъ у входа въ тускло освeщенный буфетъ.

Воздухъ былъ бархатный, теплый; бeлымъ свeтомъ горeлъ газовый фонарь, и вокругъ - металась блeдная мошкара, и одна широкая, темная бабочка на сeдой подкладкe. Стeну украшало саженное объявленiе военнаго вeдомства, старающееся соблазнить молодыхъ людей прелестями военной службы: на переднемъ планe - бравый французскiй солдатъ, на заднемъ - финиковая пальма, дромадеръ, арабъ въ бурнусe, а съ краю - двe пышныхъ женщины въ чарчафахъ.

Платформа была безлюдна. Поодаль стояли клeтки со спящими курами. По ту сторону рельсъ смутно чернeли растрепанные кусты. Пахло въ воздухe углемъ, можжевельникомъ {182} и мочей. Изъ буфета вышла смуглая старуха, и Мартынъ спросилъ себe аперитифъ, прекрасное названiе коего прочелъ на одной изъ рекламъ. Погодя рабочiй, весь въ синемъ, сeлъ за сосeднiй столикъ и, уронивъ голову на руку, уснулъ.

"Я хочу кое-что узнать, - сказалъ Мартынъ старухe. - Подъeзжая сюда, я видeлъ огни". "Гдe? Вонъ тамъ?" - переспросила она, протянувъ руку въ томъ направленiи, откуда пришелъ поeздъ. Мартынъ кивнулъ. "Это можетъ быть только Молиньякъ, - сказала она. - Да, Молиньякъ. Маленькая деревня". Мартынъ расплатился и пошелъ къ выходу. Темная площадь, платаны, дальше синеватые дома, узкая улица. Онъ уже шелъ по ней, когда спохватился, что забылъ посмотрeть съ платформы на вокзальную вывeску, и теперь не знаетъ названiя города, въ который попалъ. Это прiятно взволновало его. Какъ знать, - быть можетъ, онъ уже за пограничной чертой... ночь, неизвeстность... сейчасъ окликнутъ...

XXXIX.

Проснувшись на другое утро, Мартынъ несразу могъ возстановить вчерашнее, - а проснулся онъ оттого, что лицо щекотали мухи. Замeчательно мягкая постель; аскетическiй умывальникъ, а рядомъ туалетное орудiе скрипичной формы; жаркiй голубой свeтъ, дышущiй въ свeтлую занавeску. Онъ давно такъ славно не высыпался, давно не былъ такъ голоденъ. Откинувъ занавeску, онъ увидeлъ {183} напротивъ ослeпительно бeлую стeну въ пестрыхъ афишахъ, а нeсколько лeвeе полосатыя маркизы лавокъ, пeгую собаку, которая задней лапой чесала себe за ухомъ, и блескъ воды, струящейся между панелью и мостовой.

...Звонокъ громко пробeжалъ по всей двухэтажной гостиницe и, бойко топая, пришла яркоглазая грязная горничная. Онъ потребовалъ много хлeба, много масла, много кофе и, когда она все это принесла, спросилъ, какъ ему добраться до Молиньяка. Она оказалась разговорчивой и любознательной. Мартынъ мелькомъ упомянулъ о томъ, что онъ нeмецъ, - прieхалъ сюда по порученiю музея собирать насeкомыхъ, и при этомъ горничная задумчиво посмотрeла на стeну, гдe виднeлись подозрительныя рыжiя точки. Постепенно выяснилось, что черезъ мeсяцъ, можетъ быть даже раньше, между городомъ и Молиньякомъ установится автобусное сообщенiе. "Значитъ, надо пeшкомъ?" спросилъ Мартынъ. "Пятнадцать километровъ, - съ ужасомъ воскликнула горничная, - что вы! Да еще по такой жарe..."

Купивъ карту мeстности въ табачной лавкe, надъ вывeской которой торчала трехцвeтная трубка, Мартынъ зашагалъ по солнечной сторонe улочки и сразу замeтилъ, что его открытый воротъ и отсутствiе головного убора возбуждаютъ всеобщее вниманiе. Городокъ былъ яркiй, бeлый, рeзко раздeленный на свeтъ и на тeнь, съ многочисленными кондитерскими. Дома, налeзая другъ на друга, отошли въ сторону, и шоссейная дорога, обсаженная огромными платанами съ тeлеснаго цвeта разводами на зеленыхъ стволахъ, потекла мимо виноградниковъ. Рeдкiе встрeчные, каменщики, дeти, бабы въ черныхъ соломенныхъ {184} шляпахъ, - съeдали глазами. Мартыну внезапно явилась мысль продeлать полезный для будущаго опытъ: онъ пошелъ, хоронясь, - перескакивая черезъ канаву и скрываясь за ежевику, если вдали показывалась повозка, запряженная осликомъ въ черныхъ шорахъ, или пыльный, расхлябанный автомобиль. Версты черезъ двe онъ и вовсе покинулъ дорогу и сталъ пробираться параллельно съ ней по косогору, гдe дубки, блестящiй миртъ и каркасныя деревца заслоняли его. Солнце такъ пекло, такъ трещали цикады, такъ пряно и жарко пахло, что онъ въ конецъ разомлeлъ и сeлъ въ тeнь, вытирая платкомъ холодную, липкую шею. Посмотрeвъ на карту, онъ убeдился въ томъ, что на пятомъ километрe дорога даетъ петлю, и потому, если пойти на востокъ черезъ вонъ тотъ желтый отъ дрока холмъ, можно вeроятно попасть на ея продолженiе. Переваливъ на ту сторону, онъ дeйствительно увидeлъ бeлую змeю дороги и опять пошелъ вдоль нея, среди благоуханныхъ зарослей и все радовался своей способности опознавать мeстность.

Вдругъ онъ услышалъ прохладный звукъ воды и подумалъ, что въ мiрe нeтъ лучше музыки. Въ туннелe листвы дрожалъ на плоскихъ камняхъ ручей. Мартынъ опустился на колeни, утолилъ жажду, глубоко вздохнулъ. Затeмъ онъ закурилъ: отъ сeрной спички передался въ ротъ сладковатый вкусъ, и огонекъ спички былъ почти незримъ въ знойномъ воздухe. И, сидя на камнe и слушая журчанiе воды, Мартынъ насладился сполна чувствомъ путевой безпечности, - онъ, потерянный странникъ, былъ одинъ въ чудномъ мiрe, совершенно къ нему равнодушномъ, играли въ воздухe бабочки, юркали ящерицы по камнямъ, {185} и блестeли листья, какъ блестятъ они и въ русскомъ лeсу, и въ лeсу африканскомъ.

Было уже далеко за полдень, когда Мартынъ вошелъ въ Молиньякъ. Вотъ, значитъ, гдe горeли огни, звавшiе его еще въ дeтствe. Тишина, зной. Въ бeгущей вдоль узкой панели узловатой водe сквозило разноцвeтное дно, черепки битой посуды. На булыжникахъ и на теплой панели дремали робкiя, бeлыя, страшно худыя собаки. Посреди небольшой площади стоялъ памятникъ: лицо женскаго пола, съ крыльями, поднявшее знамя.