Без Поводыря - Андрей Дай

— Голубчик! Что же вы… — это доктор Маткевич. Учитывая, что за невесть сколько времени, он единственный человек, голос которого я вообще слышал, не узнать было бы странно.

— Какой я вам, господин надворный советник, к Черту–Дьяволу, голубчик?! — а это был кто‑то новый. Этакий‑то, густой, пронизывающий до костей, вибрирующий баритон я бы запомнил. — Это у вас в палатах, я, сударь мой, вам — голубчик. А здесь извольте…

— Ваше превосходительство! Иван Григорьевич! Здесь раненый, а вы…

Что еще за Иван Григорьевич? Да еще и — генерал?! Почему не знаю? Пора было открывать глаза, и пытаться разглядеть того, кто все‑таки сумел вывести из обычного равновесия добрейшего доктора Маткевича.

— Да он и не спит, — обрадовался незнакомец. — Ну сами же посмотрите! Вон веки дрожат… Господин Лерхе?! Вы меня слышите?

— Ваше превосходительство! Его превосходительство серьезно ранен, и я самым настоятельным образом запрещаю его как‑либо волновать! Кроме того, имейте в виду, господин генерал–адъютант! Герман Густавович пока не в силах разговаривать!

— Да чтож вы все… — тут его превосходительство позволил себе использовать некоторые фразеологизмы, связанные немногочисленными междометиями и союзами, от которых принято беречь уши детей и дам. Но без которых приказы и распоряжения, что на строительствах, что в армии или флоте, выполняются, почему‑то, заметно менее расторопно. — Там уже объявлено! В газетках пропечатано! Вскорости уже и прибыть должны, а у него тут ни губернатора нет, ни исправляющего должность!

Видимо был вечер. Об заклад бы биться не стал, но вряд ли этот громогласный матершинник пришел бы к постели тяжелораненого ночью. Тем не менее, на тумбочке у моей кровати уже горела керосиновая лампа, не способная, впрочем, осветить большую часть спальни. Так что остановившихся у порога спорщики видно было совершенно отвратительно.

— Ну так и разбирались бы с секретарем его превосходительства! — доктор, едва достающий до плеча высокому незнакомому генералу, продолжал, в меру своих сил, пытаться защитить мой покой. — Или в Магистрат сходите. Что же касается господина Фризеля, так, мне представляется — весь город, кроме господина Катанского знает, где наш любезный Павел Иванович ныне обретается.

— Р–р-развели тут у себя бар–р-рдак! — рявкнул Иван Григорьевич, почему‑то тыча пальцем левой руки в невиноватого меня. — Интриги, к Черту–Дьяволу! Заговоры! И этот еще, так не вовремя геройствовать полез!

— Герман Густавович? Как вы себя чувствуете? — не слушая распалившегося невесть откуда взявшегося начальника, нагнулся ко мне доктор. Как я себя чувствую, едрешкин корень? Так, словно меня неделю били ногами, и только по счастливой случайности — не убили. Как я себя чувствую, если любое движение вызывает такой прострел боли, что белый свет не мил становится?!

— Кто это? — невнятно спросил я, старясь не двигать губами. Получилось совсем негромко.

— Это, Ваше превосходительство, его превосходительство, генерал–адъютант свиты, Иван Григорьевич Сколков…

— А…

Точно! Как же я мог забыть. Мы же даже его кортеж на тракте встречали. Вместе с парой других караванов, стояли на обочине, ждали пока карета этого царского посланца, в сопровождении полусотни кавалеристов, промчится мимо.

— Что он?

— Он в смятении, Герман Густавович, — ничуть не стесняясь подошедшего совсем близко генерала, хмыкнул Маткевич. — Днями Манифест вышел, что, дескать, цесаревича нашего, Николая Александровича, Государь наместником Западной Сибири назначил. И будто бы даже кортеж Великого князя ныне уже из Тюмени выехал, а здесь и встречу должным образом организовать некому. В Магистрате паника. Господин Фризель продолжает прятаться от майора Катанского, а вы…

— Ах как вы, дорогой Герман Густавович, не ко времени безумствами своими занялись, — вскричал Сколков и рубанул рукой воздух. Рукой, лишенной кисти, и перемотанной бинтами.

— Что с ним?

— Пушечное ядро, я полагаю. Кисть удалили неудачно…

— Это, давно было, — поморщился генерал. — При Альме еще. Не зарастает, зар–р-раза, как следует. Я уж такого от этой, врачебной, братии натерпелся… Даже здесь, у вас в Томске уже, этот вот самый, господин Маткевич, осматривал… Ну да это пустое. Как мы станем государя цесаревича нашего встречать? Вот что важно!

Гадство! Какая, все‑таки, неудобная у Миши фамилия. Никак ее выговорить, не тревожа мышцы лица, не получается. Пришлось терпеть.

— Ну и что это значит? — вскинул брови генерал. — Чем ваш секретарь нам помочь в силах?

— Катанский… Отстранить на время. Вернуть Фризеля. Почему не Омск?

Невнятно получилось. Я так старался, дважды повторил. А они, вместо того, чтоб объяснить — почему нового наместника должны встречать в Томске, а не в административной столице западной Сибири — в Омске — затеяли обсуждение возможности как‑то унять пыл жандармов, чтоб вернуть на свой пост Павла Ивановича. Пришлось, привлекая внимание доктора, громко застонать и, рискуя потерять сознание от боли, чуть ли не кричать:

— Почему не Омск?

— Ну–ну, голубчик, — закудахтал врач. — Вам нельзя волноваться! Полюбуйтесь, Ваше превосходительство, что вы наделали!

— Цесаревич избрал Томск местом своего пребывания, — угрюмо выговорил Сколков. К тому времени, я уже прикрыл веки не в силах терпеть режущий глаза свет, так что о выражении лица личного порученца царя мог только догадываться.

В какой именно момент личный порученец Государя покинул мою спальню, не заметил. Уморил он меня так, что я едва–едва снова сознание не потерял. Боль эта еще проклятая. Изводит, знаете ли. Изматывает.

Притворился, будто бы уснул. Это чтоб доброго доктора успокоить. Чтоб не лез ко мне с глупыми вопросами. Что за привычка — спрашивать у тяжелораненого человека — как ты себя чувствуешь? Как космонавт после трехдневной центрифуги, едрешкин корень!

Нужно было подумать. Разложить известные мне прежде сведения по полочкам. Примерить к ним новые, принесенные одноруким генералом. Ну и конечно, решить — что же теперь делать. Где мое место в этой новой, невероятной, картине.

И прежде мелькала у меня мысль, что место наместника Западной Сибири готовят для какого‑то важного господина. Вполне мог даже допустить, что и для члена Императорской Семьи. Почему нет? Почему младший брат царя может быть наместником Кавказа, а Сибири — уже нет? Сомнительно было, что Великий князь Николай Николаевич бросит свою ненаглядную гвардию, и рискнет отправиться начальствовать в Тмутаракань. Но и тем не менее. Назвал бы Сколков его имя, я бы, пожалуй, и не удивился бы. Тем более, что у Великого князя в здешних местах и коммерческий интерес присутствует.

Второй сын Александра, царевич Александр Александрович — тоже был среди возможных кандидатур. Молод, конечно. Мог, без родительской опеки тут и дров наломать. Так, а свита на что? Пару–тройку опытных советников, десяток информаторов, не забывающих исправно отстукивать в столицу о каждом и любом телодвижении юного наместника, и матерого воспитателя в придачу. Вот вам и рецепт относительного успеха эксперимента. Да и не грозили бы стране те «дрова» ничем. Сибирь — медвежий угол. Людей живет мало, дворян вообще почти нет. Что тут можно испортить?

Но чтоб наместником стал Наследник Престола! Это слишком! Могу себе представить, что впечатленный моими успехами по индустриализации отдельно взятого региона, Никса возжелал лично в этом участвовать. И даже — мог заявиться с этой просьбой к отцу… Но что, едрешкин корень, заставило царя подписаться на эту авантюру?! Это же не просто событие для одной из колоний Империи. Это жест. Причем — политический! Отправить старшего сына, наследника, на окраину означает практически убрать того с политической сцены. Не сомневаюсь, что очень многие воспримут это, как явный признак ссоры между отцом и сыном. Как опалу, ссылку для цесаревича. Однако, совершенно достоверно зная, как именно относятся Александр Николаевич с Марией Александровной к своему первенцу, фантазии не хватает, чтоб изобрести повод для такого наказания.

Вполне может существовать и иной вариант. Четвертого, самого младшего сына Императора Николая Первого, ведь на Кавказ не ссылали. Надо было, чтоб в этом важном для Державы, но таком неспокойном регионе, у руля стоял совершеннейшее свой, абсолютно преданный, и не склонный к чрезмерной корысти, человек. Например — самый младший, любимый братик…

Ну так братику в 1862 году, когда его наместником Кавказа назначили, было тридцать два года, и он уже несколько лет как носил звание генерала от артиллерии. С 1864 года — главнокомандующий русской действующей армией. Именно под его началом окончательно разбит и пленен приснопамятный Шамиль… А у Никсы? Двадцать три, и генерал–майор свиты. Да и никаких повстанцев в наших краях не наблюдается, чтоб появилась необходимость принимать оперативные решения.