Город грешных желаний - Елена Арсеньева

— Хороший товар! У меня два тюка редкостного товара! Настоящие русские меха! Белка, соболь… Какие лисы! Чистое золото. И цена хорошая. Мне они достались по дешевке. У меня в Москве близкий друг, меховой скупщик Михаила Воротников…

Заглянул в остановившиеся глаза Марко своими, насмешливыми, злыми, расхохотался издевательски — и убежал, растворился в толпе, уже наводнившей Мерчерие…

Почему-то весь этот день, показавшийся невыносимо долгим, Марко упорно вспоминал давно и старательно забытые русские слова. Шкурки, меха они называли мягкой рухлядью — это выражение смешило его прежде. А нижнее платье у русских называлось рубахою, верхнее же — летником. Браслеты звались запястья или зарукавья, круглый ворот — ожерелье, ну а тот головной убор, напоминающий нарисованное сердце, — кокошник. Его чаще всего носили молодые девицы, но Анисья, овдовев, тоже считала себя беззаботной девицею, почему и носила убор, не больно-то приставший женщине…

Анисья! При одном воспоминании о ней Марко мрачнел, все валилось у него из рук, с покупателями он говорил невпопад. Какое все же странное совпадение (Марко уже не находил его забавным), что женщина, трижды являвшаяся искушать его, была одета в русский костюм! Вдобавок точь-в-точь такой, в каком была Анисья в их первую встречу, когда она вышла за ворота, держа за ноги трепыхающуюся курицу. И сердце Марко билось и трепыхалось, как эта несчастная птица… Разумеется, никакого вожделения эта незнакомка более не вызывала, напротив — чувствовал он к ней только отвращение. Ведь она в самое сердце ударила, напомнив то, что было надежно и давно погребено в безднах памяти! Кой дьявол подсказал ей так одеться? Не тот ли, с быстрыми глазами, который мелькнул нынче перед Марко, сказав то, что знали на всем белом свете лишь три человека, да причем двое из них уже мертвы: Анисью он сам убил, а Михаила, по слухам, из ездки своей той, давнишней, так и не вернулся: не то провалился под лед, не то замерз где-то в чистом поле. Выходило, что и в его смерти виновен Марко… Что ж, выходило так. Но кто, кроме дьявола, которого он молил о помощи в ту черную, лунную, окровавленную ночь, мог знать обо всем этом? Значит, это дьявол являлся ему, а женщина небось посланница дьявола. Избави бог увидеть ее еще хоть раз!

И вдруг Марко осознал, что она уже здесь, и стоит, и смотрит на него.

Сегодня она была облачена в зловещий кроваво-красный плащ и со своей бархатной черной маской выглядела истинной пособницей сатаны. И она замедлила шаги лишь на мгновение, чтобы дать Марко заметить ее присутствие (как будто он мог не заметить!), а потом направилась к нему так стремительно, что он отшатнулся и отступил на шаг, и два, и три, попятился в лавку, а она наступала на него: вся в красном, с черным лицом, молча и неумолимо.

— Что… кто вы? — хрипло выдавил он и поперхнулся, когда рука ее потянулась к завязке плаща. Он думал, что увидит знакомый зеленый наряд, и внутренне собрался, но ничто не помогло ему сдержать короткого пронзительного крика, когда он увидел… увидел ее тело, облаченное в белую рубаху, такую тонкую, что женщина казалась обнаженной. Вся рубаха была испятнана кровавыми пятнами, причем некоторые уже почернели, даже позеленели, как если бы подернулись тлением, некоторые стали бурыми, словно были пролиты несколько дней назад, а некоторые алели свежей, еще влажной кровью.

Марко глядел, оцепенев, чувствуя, как ледяная рука ужаса медленно касается спины… но вот незнакомка начала медленно опускать маску, и он испустил слабый, жалобный стон, понимая, что это еще не страх — самое страшное ему предстоит.

Маска упала, и белое, мертвенно-белое лицо глянуло на Марко живыми, жгучими глазами. Слипшиеся от смертного пота пряди спадали на лоб, синие губы дрожали не то в улыбке, не то в жалобной гримасе, щеки были измазаны землею… землею той могилы, из которой она восстала и явилась за ним: не забывшая, не простившая преступления, унесшего ее в эту могилу… и кровь сочилась, неостановимо сочилась из раны у нее на шее.

Покойница простерла руки — ногти ее были изъедены черно-зеленой гнилью, и Марко отпрянул за миг до того. как эти полуразложившиеся пальцы стиснули его горло. Из его пересохшего рта исторгся слабый крик, глаза за крылись, колени ослабели — и он без чувств рухнул к ногам Троянды, которая и сама была почти без чувств и держалась только неутихающей жаждой мщения.

— О мадонна! Помогите! Спасите! Убивают! — раздался вдруг слабый крик у нее за спиной, и Троянда обернулась так резко, что разлохмаченный жуткий парик еле тел с ее головы и накрыл лицо распростертого на полу убийцы. Но этого Троянда не заметила, потому что взор ее был устремлен на замызганное создание, замершее у входа.

При виде подведенных глаз, раскрашенных щек и струйки алой краски, стекавшей из искусно укрепленного за ухом кожаного мешочка, кричавшая пошатнулась, и Троянда подумала, что еще одно бесчувственное тело свалится сейчас на пол. Помешать этому, впрочем, смог Луиджи (сегодня он по приказу Троянды оставался поодаль, потому что она хотела быть один на один со своей жертвой), вбежавший на крик и успевший подхватить тщедушную фигурку под локоть. Незнакомка вздрогнула так, будто ее хлестнули раскаленным железным прутом, и в ужасе воззрилась на сердитое лицо Луиджи, разевая рот и явно готовясь снова заорать что есть мочи.

И вдруг лицо ее сменило гримасу ужаса на выражение крайнего изумления, причем точно таким, если не большим изумлением исказилось лицо Луиджи, выкрикнувшего:

— Джилья! Клянусь ключами святого Петра! Да ведь это Джилья! Ты вернулась?!

Дверь в лавку распахнулась, и на пороге вырос один из аретиновских bravi.

— Синьор, синьора, прошу прощения! Стража идет, — проговорил он, запыхавшись. — Мы их задержим, но вам лучше скрыться.

— Как это скрыться?! — с негодованием воскликнула Троянда. — Но ведь я еще ничего не успела!

— В другой раз, — буркнул Луиджи, бесцеремонно подталкивая Троянду к черному ходу. — У тебя еще будет возможность уходить этого малого до смерти, да он и так полумертв!

— Вот именно — полу! — прошипела Троянда, которую от отчаяния ноги не несли. Она никак не могла поверить, что столь тщательно придуманный хитрющим Аретино спектакль вдруг рухнул, и когда? В тот миг, когда почти свершился! И все из-за этой тщедушной замарашки, этой мерзавки, которую Луиджи почему-то не свалил ударом кулака, а назвал столь пышным именем и тащит за собой. — Куда ты ее волочешь? Это все она виновата! Черт ее принес так не вовремя!

— Волоку я ее с собой, потому что синьор не простит мне, если узнает, что я ее видел и упустил, — невозмутимо пояснил Луиджи, не переставая в тычки гнать Троянду из лавки. — А насчет явиться не вовремя… Она иначе не может. Это ведь Джилья!