Опекун безумца - Василий Веденеев

Молодой полицейский взглянул на удостоверение Хоусмена и даже не посмотрел на Сарджента: очевидно, что оживленно переговаривающиеся джентльмены из одной конторы.

Поднимаясь по трапу в самолет, Хоусмен взял Сарджента под руку:

— Насколько я разбираюсь, жен так не целуют…

Сарджент виновато улыбнулся и ощутил усталость, которая едва не валила с ног.

Майер не слишком печалился, что Сарджента упустили. Все равно упрямцу ничего не добиться. Жалок человек, бросивший вызов государству и его службам — никаких шансов; Майер мысленно даже допускал возможность личной встречи с Брюсом, без свидетелей, чтобы предостеречь его, но существовала вероятность, в силу которой его действия могли быть истолкованы неправильно, и тогда получилось бы, что сам Майер бросает вызов государству, он-то знал: нет ничего глупее.

Рожи сыщиков ему смертельно надоели, и потом, отчего они так любят завираться: «Невиданный снегопад… отказали машины… дьявольская предусмотрительность Сарджента…» Нет чтобы признаться: упустили! И заткнуться. Майер не собирался никого наказывать, он почти не сомневался, что ситуацию с Сарджентом курируют еще какие-то неизвестные ему люди и, так или иначе, ничто, могущее нанести урон государству, не произойдет. Государство обезопасило себя не обилием спецслужб, а своей громоздкостью, необоримостью власти, которая у каждого рождает ощущение бессилия, бессмысленности сопротивления; такое же чувство должен испытывать человек, задумавший срыть горный хребет совком.

Майер молча наблюдал, как все шестеро стояли, прижавшись к стенам, не зная, что последует через секунду и как себя вести. Власть, размышлял Майер, сладкая штука. Он изучающе оценивал каждого, переводя взгляд с одного на другого, и пытался представить их ощущения. Майера боялись. Все знали: людям, которых он невзлюбил, не позавидуешь.

— Вот ты, Валаччи, — Майер ткнул пальцем в высокого мужчину в черном пальто с перебинтованной головой, — расскажи, как это случилось.

— Сэр… — Валаччи запахнул пальто, будто потянуло холодом.

— Подумать только… баба… железкой… — Майер усмехнулся. — Болит голова?

— Нет, сэр! — подобострастно выпалил Валаччи.

— Плохо! — Майер поморщился. — Если голова болит — это первый признак того, что она есть.

Валаччи побледнел еще больше. Никто не позволил себе даже подобия улыбки.

— Вот что, ребята, — Майер тяжело поднялся, — здесь нам больше делать нечего.

Генерал Томас Орэдж — сухощавый, розовощекий и совершенно седой — царил в своем кабинете. За его спиной матово блестела карта в блестящих океанах черного дерева. Орэдж только что говорил с отделом специальных операций, и его заверили: утечка исключена. Орэдж наслаждался: махина повинуется ему, и даже те, кто думает, что они в курсе всего, на деле ничего толком не знают; им показывают лишь фрагменты мозаичного панно, но видеть картину в целом им не дано, да и незачем.

Орэдж часто сидел над грудами бумаг, часами размышляя о будущем, скрытом от глаз смертных. На клочках бумаги он рисовал разные страны, рассыпал по ним города, пускал с гор реки, проводил границы провинций или департаментов, а потом разрабатывал несколько сценариев возникновения военных конфликтов: на море, на суше, в воздухе. Синие и красные стрелы отмечали направления ударов войск, выброску десантов, прорывы линий обороны противника. Пока — воображаемого. Да, небольшая поначалу война где-нибудь вдали от границ его страны была бы неплохой возможностью влить свежие силы в предприятия военно-промышленного комплекса, побудить инженеров и конструкторов к разработке новых, еще более совершенных средств ведения боевых действий. Да, любой локальный конфликт может привести к тому, что будет открыта чудовищная дверь, закрыть которую уже вряд ли удастся, но он — военный, это политики всегда чего-то опасаются, иногда кажется, что корчить опасения — их излюбленная поза. Орэдж не припоминал в истории случая, чтобы однажды изготовленное оружие не нашло применения; слишком многое вложено в его производство, чтобы списать, выбросить на свалку, растоптать десятилетия неимоверных усилий по созданию современных истребителей-бомбардировщиков, боевых кораблей, ракет.

Никому за прошедшие годы — ни гражданским, ни военным — не пришла в голову на удивление простая мысль; когда он высказал ее военному министру, кратко, не пользуясь заумными словами, объяснив, что надо не ждать возникновения военных конфликтов, а создавать их, чтобы разгружать переполненные арсеналы, продавая оружие обеим воюющим сторонам, а потом создавать новые и новые виды вооружений и новые и новые конфликты, используя возможности, которыми располагают специальные службы, военный министр посмотрел на него с неподдельным уважением.

Орэдж сообщал об этом обыденно, словно о потерянных перчатках или забытом зонте. Когда его спросили, как он назвал бы операцию, генерал предложил: «Распятая птица». Во-первых, распятие — свидетельство мученичества невинных — весьма по-христиански; во-вторых, гибель отицы в полете трагична, как и гибель самолета, взорванного в воздухе, Орэдж посмотрел на карту, накрыл теплыми ладонями океан, и руки его потянулись вверх, захватывая остров за островом, поглаживая проливы и материки. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что континенты похожи на человеческое сердце по своей конфигурации — почти равнобедренные треугольники, немного неправильные, словно сжавшиеся от боли.

Самым трудным для него испытанием в школе оказалось усвоить эти жуткие соотношения между катетами и гипотенузами, а когда он разобрался, то понял и внушил себе на всю жизнь: если в чем-то разобрались другие, то непременно докопается и он. И вот теперь он не должен пожирать глазами умников, вещающих мудрость, и заглядывать им в рот, теперь он сам подарил стране идею, от которой у министра порозовели уши; Орэдж видел это отчетливо, как сейчас карту перед собой…

Сарджент снял номер в дешевой гостинице, пробрался к своему дому, установил, что слежки нет, проник в квартиру, переоделся, достал с антресолей футляр, обтянутый кожей. Там лежал его «магнум» и патроны к нему. Сложил все в холщовую торбу — такие таскают студенты — и покинул дом.

Вечером Брюс собирался посетить кафе «Бо-Сит»: там он встретился с Майером и Хорхе Барселонцем, там опрометчиво выручил Майера, после чего тот и предложил охрану безумца Гордона Кэлвина, который вовсе не был Кэлвином, как, впрочем, и безумцем.

Двери контор выплюнули чиновников, запрудивших улицы; машины поползли из переулков, вливаясь в потоки, несущиеся по магистралям; выжатая человеческая масса устремилась домой. Сарджент больше часа гулял неподалеку от кафе «Бо-Сит»: до восьми, по крайней мере, заходить туда не имело смысла. Задний выход, через который так давно, что, похоже, минули столетия, бежали они с Майером, спасаясь от волкодавов Барселонца, заколотили. На этот раз Брюс не думал о путях отступления, в нем поселилась та спокойная уверенность, что нередко овладевает людьми, когда они перебоялись всеми страхами, пройдя сквозь строй обстоятельств человеческой жизни, пугающих и заставляющих дрожать, и на все махнули рукой. В такие мгновения остается только одно — действовать.