Все могу (сборник) - Инна Харитонова

– Расскажи мне что-нибудь.

Та терялась, вытирала руки о фартук и, смущаясь, спрашивала:

– Что ж я знаю? Что ж рассказать?

– Расскажи что-нибудь, – твердила Кира и, кладя голову на стол, готовилась слушать про чужую жизнь, про чужого мужа, про злую свекровь, которая лежала парализованная уже пять лет и умирать не собиралась, а только ходила под себя и со злости закидывала испражнениями стены комнаты. Кира слушала молча, никогда не переспрашивая. Особенно нравились ей – повариха это чувствовала по сосредоточенной Кириной позе – рассказы про ее сыновей. Старший из которых, «поганец маленький», начал курить, и теперь ему деньги на папиросы подавай, а младший хорошо учится. «Как не зайду, он все уроки учит. Целый день уроки учит. Чего там учить столько? Ему больше химия нравится. Он, наверное, по химии дальше пойдет». На этих рассказах Кирочка улыбалась, жалко так, будто резиновыми губами.

Боря, выслушивая ежевечерние доклады о поведении жены, тоже радовался малым сдвигам в ее поведении и надеялся, будучи уверенным, что в больницу все-таки ее класть не надо. А Кирочка, ненадолго входя в нормальный мир, быстро ныряла обратно, в пучину своих переживаний, закрывала дверь и ложилась на разобранную круглые сутки кровать. Часто она забывала выходить к обеду, забывала по утрам умываться, причесываться, принимать душ, менять белье. Родители ее, пожилые и сами наполовину немощные, объясняли состояние дочери тяготами родов, после которых к ней, напуганной стыдом и муками, вернулось детское заболевание. О том, что Кира была такой задолго до рождения Наташи, они Борю даже слушать не хотели, упираясь рогом в одну-единственную, по их мнению, разумную версию. Глядя на то, как общаются они со своей дочерью, Боре думалось, что они всем семейством не в себе. Кирина мать приезжала раз в неделю купать дочку. В руки мужу Кира не давалась. К тому же стала до дрожи стесняться переодеваться в его присутствии. Борин тесть был единственный, с кем его супруга еще кое-как продолжала общаться. Беседы их напоминала разговор глухого с немым.

– Я вчера журнал читала…

– Там, дочка, было что-то интересное?

– Дождь сильный все стекла закапал, и пюре было слишком жидким. Я не люблю жидкое.

– Жидкое пюре полезно.

– Боря сказал, что мы поедем в гости.

– К кому в гости, Кирочка?

– Меня все обижают.

– Кто тебя, детка, обидел?

– У вишни косточки очень-очень твердые.

– Это ведь ягода.

Разговоры отца и дочери обрывались всегда на одном и том же. Старый профессор склонен был думать, что именно в этой Кириной фразе скрывается причина ее состояния. В аргументы правильности его догадки записывалось и то, что неизменно после произнесения слов охватывала ее буйная истерия:

– Мне сон приснился. Кошмар. Очень страшный. Кошмар!

После этого разговаривать с ней было не о чем. Она рыдала, стучала раскрытой ладонью по всему, что находилось рядом, и порывалась в детскую.

Когда недугу Киры исполнился год, по настоянию отца решено было привезти на дом психиатра под видом новой домработницы. Врач вызвала своим появлением Кирочкино раздражение, главной причиной которому стало отсутствие привычных рассказов на кухне. Кроме того, готовила врачиха из ряда вон плохо, а убираться вообще не умела. Боря, со своей стороны, видел, что и с главной обязанностью – возвращением Кире психического здоровья – справляется она тоже плохо. Если не сказать вообще не справляется. Результатов ее пребывание в доме не давало никаких, кроме отрицательных. Но велено было ждать. Психиатр Киру наблюдала, не торопясь говорить что-то определенное.

Выводов и прогнозов по дочери ждал и отец Киры. Только ему, как человеку близкому к проблемам медицины, осмелилась врач высказать свои предположения. Об окончательных выводах речи не шло. Для этого надо было разыграть в лучших традициях актерского мастерства ситуацию, которая, по мнению медицины, спровоцировала бы Кирочку на откровение.

Сколько подготовки и репетиций со стороны Бори, отца, самой врачихи и даже несмышленой Наташи пришлось провести этой семье. Кира не догадывалась ни о чем. В день, когда задуманное должно было воплотиться, Кира, будто чувствуя, сама рассказала все психиатру. Спокойно, опуская детали, забытым ровным голосом поведала она о том, в чем врач была почти уверена.

История, слышанная психиатром не раз от других, только в случае с этой молодой женщиной повлекла за собой столь разрушающие последствия.

Кирочка была заботливой дочкой. Летом навещала на даче родителей. Иногда с Борей, иногда сама на электричке доезжала до нужной станции, заходила в магазин, покупала продукты и шла лесом к поселку. Так было всегда. Так было и в тот день. Только не заметила Кирочка, как увязался за ней некто и как шел крадучись за ней по полю. И в начале леса схватил сзади за горло, придушил и отволок с тропинки. Кира даже крикнуть не могла, добирая воздух из щелочки нарочно прикусанного языка. Что было дальше? Об этом знала лишь случайная прохожая, женщина, которая, гуляя с собакой, наткнулась на сидящую на земле девушку.

– Что с вами случилось? – с брезгливостью, с которой обращаются к недостойным внимания, спросила она Киру.

– Меня только что изнасиловали…

Размазанная черными тучами тушь на глазах, запекшаяся на губах кровь, мокрые брюки, порванные туфли – вот они, явные признаки насильного вторжения в женскую плоть.

– Вы его запомнили? Кто это был?

– Я ничего не видела. Он замотал мне голову майкой. Я прошу вас никому об этом не говорить. И еще прошу вас принести мне что-нибудь длинное. Я верну.

Кирочка радовалась одному – что дома нет Бори. Она не знала бы, как ему об этом сказать. Она боялась говорить об этом. Она печалилась, что через два дня Боря вернется и увидит синяки на шее. Она не хотела ему врать. Она ограждала его от переживаний, не жалея себя.

Когда боишься – становишься изобретательным. Просчитываешь поступки на два шага вперед, предугадываешь вопросы и свои на них ответы. Крутишься детским волчком между одним, другим, третьим… И при всем этом стараешься не думать, пытаешься забыть.

Забыть Кира не могла. Вот-вот подступало счастливое избавление забытья, Кира закрывала глаза, засыпала, и сквозь сон ломился ее же собственный крик в том лесу, и мокрая, с безумными глазами, она просыпалась. И прошел бы страх – время вычеркнуло бы его без сожаления, – но знала Кирочка, что ей обязательно надо сделать одно дело. На тот момент самое важное.

Когда сказали ей, что будет у нее ребенок, Кира совсем расстроилась. Боре молчала об этом сколько могла, пока наблюдательный и заботливый муж сам не высказал счастливую для него догадку и сам не повел жену к врачу, чтобы превратить домысел в знание.

Тогда-то Кира замкнулась окончательно. В голове ее сначала стучалась, а потом билась мысль, что надо сделать анализ, надо понять, от кого носит она свой живот, но не знала, как все устроить. Внутренне Кира застыла в немом ожидании рождения этого ребенка, внешне просто тронулась умом. Кира знала, что ребенок будет на кого-то похож, верила, что если лесной кошмар к причине беременности не причастен, то скорее Борины, более яркие и сильные гены возьмут вверх над ее собственной белесостью.

Вопреки материнским надеждам, Наташа родилась не похожая ни на кого, вернее, сама Кира не улавливала в ее личике ни одной из Бориных или своих черт. Родственники хором твердили, что малышка – вылитый дед Степан Кузьмич. Ольга даже не поленилась привезти мужнины детские черно-белые фотографии, где он, в разноцветных чулках, стриженный под тифозного, стоит в обнимку с медведем. Кира заметила непохожесть чулок. Сходства с дочерью так и не нашла, хотя вроде бы не особо искала. Ольга, в подтверждение собственной правоты, чуть ли не кричала на невестку:

– Ну куда ты смотришь?! Ты на лицо смотри. Бровки, гляди, какие бровки. Ну прямо один в один как у Степы. Ну домиком же, как у него… И носик. Ты посмотри на носик. Разве не такой носик? Копия. Не смотри на чулки, они такие, потому что Степу возили в город фотографироваться. Он же в деревне рос. Так он фотографа напугался и до горшка не успел. Описался. – И свекровь залилась звонким, девическим смехом.

– Описался, – глухо повторила Кира, а про себя подумала, что они ее хотят успокоить и придумывают разное. Поглощенная своей бедой, она забыла, что, кроме нее, о ее горе никто не ведает. Ольга радовалась искренне, трясла Наташей перед лицом Степана Кузьмича, так же, переходя от мужа к сыну, трясла Наташей перед Борисом.

– Молодец, сынок. Второго папашку сделал, – уж совсем скабрезно хвалила Ольга сына.

– Мам, так это же девочка, не мальчик.

– Вижу, что девочка. Так она на отца твоего похожа. Так ведь или не так?

– Так, – соглашался Боря, как всегда доверяя матери. Кроме веры в правоту матери, он сам точно знал, что люди немолодые, вроде родителей, лучше улавливают всякие семейные схожести и непохожести.