История одной дуэли - Вячеслав Павлович Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, очередной Вовкиной затеей был батискаф из таинственной книжки Кусто, знаменитого покорителя подводных глубин. Его мы строили долго. Всю весну и половину лета. Из большой старой бочки, пропажу которой мама обнаружила только к осени, когда собралась солить капусту.
К этому времени наш батискаф бесславно покоился на дне речки вместе с нашими гениальными замыслами, едва не став местом погребения не только наших великих идей, но и буйной головы и тела его изобретателя.
Случилось то, что не могло не случиться при нашей пещерной организации техники безопасности и, собственно, такого же рода организации производства. Подводный аппарат, сработанный из бочки, пошёл ко дну вместе с находившимся в нём новоявленным Кусто. После того как Вовка уселся внутрь бочки и закрыл за собой люк-днище, я медленно начал раскручивать ручку лебёдки, опуская наш «батискаф» с подводным исследователем в зелёную воду. Под водой Вовка просидел недолго, наш корабль, не достигнув дна, стал заполняться водой, поступающей через многочисленные щели. Вовка стал судорожно дёргать верёвку – сигнал о подъёме, с помощью проходившего мимо мужика мне удалось выволочь бочку с незадачливым покорителем морских глубин на берег. От мужика нам достались матюги, от матери – подзатыльники: цена научных дерзаний.
После этого мы изобретали менее опасные агрегаты и пытались осуществить менее сногсшибательные прожекты, но всё же однажды чуть не подожгли дом, устроив камин на чердаке, за что нас навсегда отлучили оттуда, разорив наш штаб, а отец к тому же спрятал или сломал приставную лестницу. Мы перебрались в летнюю кухню. С этим переселением исчезли и навсегда потерялись не только возможность к уединению, но и возможность прикосновения к необычному, таинственному, всему тому, что присуще только детству. Может быть, с этим уходило и само детство…
Как мало в этой жизни надо
Нам, детям, – и тебе и мне.
Ведь сердце радоваться радо
И самой малой новизне.
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран,
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман…[10]
* * *
Валялся на койке, читал стихи Когана от безделья, ворвалась толпа в радостном гвалте и восторге. Сдали последний экзамен. Собираются домой, пакуют чемоданы. Вечером прощальный банкет по этому поводу и последнее прости, прощай! Я им завидую. Едут домой…
* * *
Как в паршивом водевиле, хочется выть – где эта прелесть, где безмятежность прежних дней?!
Лежу в комнате. В спортзал Николай отправился один, меня поднять ему не удалось. Я выпил пива, вспоминаю вчерашний день, вернее, вечер, и становится не по себе.
Вчера сдали нервы. Однако было с чего. Сказался, конечно, напряг от сессии. Одиночество. Тоска по дому. Нервные срывы с этим «Лысым», да и заочники с их вечными проблемами тоже не подарок. Обстановка натянутой тетивы не может длиться долго. Либо сломается лук, либо лопнет тетива. Поэтому положительные люди иногда напиваются так, что не знают потом, куда себя положить. Вчера это случилось со мной.
И начинался день мрачно и безрадостно. С утра сбегал на почту, но предки денег не прислали. Вынужденная задержка? Николай моё настроение уловил сразу. Вольф Мессинг позавидует его способности. Нам с Николаем эту сессию пришлось шагать, что называется ноздря в ноздрю.
Он попробовал меня расшевелить, пошутил:
– Нем и грозен как могила, едет гуннов царь Атила.
Я пропустил каламбур мимо ушей и, не раздеваясь, бросился на постель.
А в комнате витал фанфарный дух победы на экзаменах, финальный вкус сборов, предстоящего прощального банкета и отъезда. До обеда оставалось недолго, и уже накрывали стол. Каждый выложил всё, что осталось из недоеденных домашних запасов, остальное компенсировали походом в магазин. Во всей этой суете, разговорах я начал оттаивать. Когда почти все приготовления завершились, незваные, но желанные, откуда ни возьмись прибыли земляки волгоградцев: Сашка – капитан, обветренный как скалы, Ерёмин Павел. Все дружно обнялись, словно век не виделись, Николай, как старший, поздравил всех с успешным окончанием мук, мы подняли посуду.
В разгар веселья, как обычно, появился «Лысый». Должен сказать, что к стыду своему, за всё время сессии, общения, в спорах я так и не узнал его имени. Он, помнится, по первой представлялся, но я тогда сразу не усёк. Корреспондент, только и всего.
«Лысый» пришёл не один, с порога он представил двух девиц. Был он в заметном подпитии и от дверей, окинув наш цветистый стол, заорал в своей манере:
– Достопочтимые господа! Я огорчён, что не хватает рук моих обнять всех вас, а губ – облобызать. Веселитесь и радуйтесь! И уверенно топчите сию грешную землю!
Мы с Николаем переглянулись. Я вообще никогда не питал особых симпатий к пришельцу. В спорах с ним Николай, как водится, поддерживал всегда меня. Он тоже от него не «в фонтане». Но произнесённый «Лысым» тост за женщин мы дружно поддержали. Он принёс с собой болгарский коньяк и сразу разлил всем по ёмкостям. Бутылка кончилась – рука наливающего была щедра и тостующий мгновенно заменил пустую «Плиску» на такую же полную. Чем вызвал целую бурю восторга всех без исключения.
– За нашу альма-матер! – прорвало и меня.
Я встал и запел:
Гаудеамус игитур,
Ювенес дум сумус!
Гаудеамус игитур,
Ювенес дум сумус![11]
Пацаны не ожидали такого выхода и вылупились на меня, как на монаха с паперти. Но за мной поднялся «Лысый». Он сидел напротив и, когда встал, мы оказались лицом к лицу. Я впервые так близко, в упор видел его. Нет. Он не был хилым и старым, как мне казалось. Это только волосы, легкомысленно рано покинувшие почти весь его большой яйцеобразный череп, да безобразные немодные очки, делали его старше. Под свитером дышала грудь атлета, а мышцы распирали рукава явно узковатого пиджака.
– Пост юкундам ювентутем, пост молестан семектутем, – подхватил он голосом, оказавшемся довольно мощным баритоном. – Нос хабебит хумус.
– Нос хабебит хумус![12] – закончили хором все.
Мы сцепились руками друг в друга, словно боясь потерять. Возник какой-то энергетический шок, объявший всех и внезапно завладевший всеми нашими душами и сердцами. Это не было алкогольным опьянением. Мы ещё
