За березовыми книгами - Сергей Голицын

— Какие чистюли, не можете до Москвы потерпеть! — напустился на девочек Миша.

Я, признаться, тоже чувствовал, что обо мне давно мочалка соскучилась.

— Остаемся, и все! — отрубил Николай Викторович. — Да поблагодарите за такое большое одолжение.

Девочки сказали «спасибо» искренне и красноречиво, мальчики — без особого пыла. Миша демонстративно отошел в сторону.

Трубка улыбнулся в усы.

— У меня ведь семеро детей по всей стране разбрелись. Остались мы со старухой вдвоем скучать. Ваш приход мы как праздник сочтем.

Он повел нас на берег речки. Там, на склоне горы, приютились крохотные домики с едва заметными окошками. Это и были деревенские бани. Из открытой двери одной из них шел густой дым.

— Мать, а мать! — позвал Трубка.

Из клубов дыма вышла пожилая женщина с заплаканными глазами.

— Москвичи, за две недели пятьсот километров отмахали и нигде в бане помыться не управились, — объяснил Трубка.

Старуха вытерла слезы, оглядела всех нас.

— Ведь и у меня такие же внучата. Да неужто вы пятьсот километров прошагали?

— Ну, чуть поменьше, — важно ответил Гриша.

— Дайте мне двух мальчиков да трех девочек — воду да дрова таскать, а вы пожалуйте в нашу избу.

Баня была маленькая и низкая, так называемая «черная», с полком, с кучей раскаленных камней на печке, с бревенчатыми стенками, густо покрытыми черной копотью, с душистым запахом березовых веников. Баня была жаркая и расслабляющая, очевидно, такая, как при Андрее Боголюбском, только в оконце вместо бычьего пузыря вставили осколок стекла.

Обливаясь потом на верхнем полке, я лежал рядом с Трубкой. Наши далекие предки любили невыносимо горячий пар и стегали себя березовыми вениками. И сейчас Трубка и я, кряхтя от наслаждения, нещадно лупили себя по распаренным бокам и плечам. Впервые в жизни я испытывал такое сильное ощущение.

Костлявый Ленечка сидел на полу и плескался из шайки, то и дело задавая вопросы:

— А почему нет душа? А веником не очень больно драться? А если будет больше девяноста градусов, вы не сваритесь?

Вова сидел в углу на лавочке, молчал, пыхтел и усердно намыливал свои белые космы.

— Поддайте еще! — попросил Трубка, тяжело дыша, и с остервенением заработал веником.

Ленечка вскочил, подбросил ковшик воды на раскаленные камни. Камни зашипели, пар пошел такой густой, что в его клубах затерялись оба мальчика. Жара, кажется, правда поднялась до девяноста градусов…

А через полчаса я блаженствовал в парадной горнице Трубкина дома. Фикусы и герань затемняли окна, фотографии и картинки висели по бревенчатым стенам, мягкие полосатые дорожки застилали весь пол. Я сидел за столом, покрытым вышитой красными петушками старинной холщовой скатертью, рядом со мной наслаждался Николай Викторович, который мылся в предыдущей партии и сейчас, красный и довольный, допивал чуть ли не двенадцатый стакан чая. Мне и Трубке предстояло его догонять.

Леня налил чай в блюдечко, подул и, смакуя варенье, вытянув губы, начал пить, вкусно причмокивая.

— Мать, а мать, поставь еще самоварчик, — попросил Трубка, разглаживая усы.

— Отец, да уже пятый ставлю.

— Нечего, нечего воду жалеть.

И хозяйка приносила новый поющий самовар, подкладывала варенье.

Девочки грустно сидели на крыльце и ждали своей очереди идти в баню.

— Мальчишки — бессовестные какие — два часа моются! — жаловалась Лариса Примерная.

Мальчики так осоловели после бани и чая, что пошли спать на сеновал еще до захода солнца.

Наконец под руководством Трубкиной супруги отправились и девочки.

Мы, взрослые, — Трубка, Николай Викторович и я — всё сидели за столом и рассматривали рукописную книгу двенадцатого столетия. Я пытался читать ее, но, к сожалению, не знал многих старославянских букв; понял только, что книга была церковная, и, значит, содержание ее не могло нас заинтересовать. Кожаный переплет и пергамент обгорели, особенно на верхних углах. На первой странице мы увидели треугольный штамп, бесспорно доказывавший, что книга некогда принадлежала ростовскому купцу Хлебникову.

Николай Викторович обратил внимание, что правый угол треугольного штампа обрывался на обгорелой кромке страницы, и, следовательно, книга побывала в пожаре не во времена татарского нашествия, а недавно, уже после прикладывания штампа.

Самыми замечательными в книге были картинки — маленькие виньетки в начале каждой главы. Неизвестный художник, видно, тончайшей кистью изобразил сказочных зверей и птиц в окружении гирлянд цветов и вьющихся стеблей. Звери и птицы напоминали фантастические существа, высеченные на камнях Юрьев-Польского собора. Поражала свежесть, разнообразие и яркость красок, не потускневших за много веков.

Внутренним чутьем я угадал: такая книга не может не быть редкой, исключительной, единственной в своем роде. Для школьного музея эта находка была бы чересчур богата.

— Вам ее в Ростовский музей надо пожертвовать, — убеждал Николай Викторович, словно угадав мои мысли.

Трубка почесал затылок…

Я давно уже сбился со счета, сколько стаканов чаю выпил, сколько уничтожил блюдечек несравненного варенья, а мы все сидели, окутанные клубами дыма, смотрели картинки и уговаривали Трубку отдать книгу в Ростовский музей.

Конечно, мы понимали — жалко ему расставаться, но зато выставят его подарок на специальной полочке, напишут: пожертвовал гражданин такой-то, уроженец села Сулость, — придут экскурсанты, будут любоваться книгой и надпись прочитают…

Трубка долго колебался, вместе с нами любовно перелистывал твердые желтые страницы, наконец захлопнул свое сокровище и встал.

— Ладно, будет по-вашему, — торжественно сказал он, — поеду в город зубы лечить и захвачу с собой книгу.

Явилась хозяйка очень расстроенная: девочки — как им только не совестно! — чуть не передрались. Так много поистратили горячей воды: пришлось у соседей целую бочку занимать, а та, что в очках ходит, самая высокая, не постеснялась десять ведер вылить.

— Мне, что ли, идти порядки наводить? — привстал Николай Викторович.

— Ну, хоть по одной косе успели они вымыть? — спросил я.

— Вот вы детский врач, а, значит, не понимаете, как девочки головы моют, — еще больше рассердилась хозяйка.

— Оставьте их! Бабы сами без нас разберутся, — махнул рукой Трубка и самым подробнейшим образом стал рассказывать нам о своих семи детях: кого как звать, где кто живет, где кто работает, потом перешел к мужьям и женам детей.

Первой пришла Галя, порозовевшая, улыбающаяся. Ее кудрявые волосы взбились высоко, она напоминала льва с густою гривой.

С трудом поднялся я со стула. Хозяин, попыхивая трубкой, проводил меня спать в светелку, удивительно вкусно пахнувшую смолой. Там стояла большая кровать с бубенцами, с двумя высоко взбитыми подушками, было постелено широчайшее стеганое одеяло, сшитое из множества разноцветных лоскутков.

Я приоткрыл одеяло, увидел нежно-голубые, хрустящие простыни, тронул пальцем перину, пышную, как в тереме Владимира Красное Солнышко, быстренько разделся, нырнул в постель и утонул в перине. Не успел я ахнуть: «До чего же мне хорошо!» — как глаза мои сами собой закрылись, и я забыл все на свете…

Утром меня разбудил резкий голос Ларисы Примерной:

— Кто сегодня дежурный? Кто дежурный?

Я лежал, глубоко зарывшись в перину. От долгого сна, от блаженного ощущения мягкости и стерильной чистоты не хотелось открывать глаза.

Послышался шум и возня, кто-то крикнул:

— Какой ужас! Десять часов!

Пришлось приподнять голову.

Девочки носились по светелке, выбегали в сени.

— Будите скорее мальчишек! Будите Николая Викторовича! — слышался крик Ларисы Примерной.

Делать нечего — я сделал над собой усилие и быстро вскочил. В сенях я увидел красного, взъерошенного Ленечку. Сегодня он был ответственным дежурным. Девочки обступили его, трясли ладонями перед его носом и стыдили виновника:

— Нам простительно! Мы в два часа ночи легли! А ты, ты!..

Весь поход ребята таскали с собой будильник. Ответственный дежурный, чтобы успеть приготовить завтрак, заводил его на час раньше общего подъема и клал перед сном возле себя.

Ленечка добросовестно завел с вечера будильник, да, да — честное пионерское — завел, но утром не услышал его звона.

Николай Викторович подозвал Гришу, пошептался с ним.

Гриша приказал немедленно всем построиться.

Все встали в ряд. Гриша вышел вперед. После бани его русый и пушистый чубчик поднялся кверху, как петушиный гребешок.

— Пять минут на сборы! — отчеканил командир отряда и оглянулся на Николая Викторовича, стоявшего сзади него со скрещенными на груди руками. — Сегодня завтракать не будем, — добавил Гриша, и голос его чуть дрогнул.