Оскверненные - Ярослав Толстов

Она рыдала навзрыд, захлебывалась в слезах и тяжело дышала. Тушь размазалась по всему ее детскому лицу. Глаза мокрые от слез были закрыты, тонкие миловидные губы неконтролируемо тряслись; она что-то неразборчиво причитала и безудержно лила слезы, которых, к слову, иногда и на похоронах так много не увидишь. Передо мной действительно был маленький ребенок в обличье взрослой девушки. Но душа ее была кроткой и невинной. Она не понимала сей задумки природы, этой изнанки реальности, в которую она угодила… Не знаю, что со мной произошло – сколько минут я так провел, застыв на месте, как громом пораженный, просто смотрел, как она заходится в судорожном плаче. Как будто взгляд, прежде сомнамбулический, вдруг прояснился. Я ощутил горе подобно тому, как сотни червей разом впиваются в твою раскаленную душу. А потом, наплевав на все противоречия, с каким-то горячим порывом я опустился и крепко заключил ее в свои объятия, словно заслоняя от какой-то невидимой беды, как любящий отец обнимает свое испуганное, несчастное дитя. Мила уткнулась мокрой щекой мне в плечо, сотрясаясь от сильного плача. Признаюсь, это была очень странная сценка. Рубашка пропиталась ее кровью.

«Зачем ты это делаешь!?»

Во мне проснулась сила, что была способна обуздать пленительные, злые чары и отбросить их в сторону, как побитых, с выдранными перьями, ворон. Может быть, это натолкнуло меня на одно из воспоминаний, от которого яркой вспышкой взорвалось нечто светлое, подобно утренней звезде озарившее грудь? По ту сторону туманного озера сознания меня встретило непонятное существо, являвшееся ни чем иным как моим собственным отражением. И меня передернуло от одного только его вида. Я почувствовал себя зверем, но даже звери не совершают то, что сделал я…

Она еще дрожала и я прижимал ее к себе крепче, стараясь успокоить, словно выступая наперекор своим внутренним демонам.

«Ты должен закончить начатое, Дилан. Ты обязан…»

Скрипя зубами, я отрицательно покачал головой. Не заметил, как сам стал содрогаться, словно от нового приступа. Кладбищенский мороз охватил все тело. Комната заметно потемнела, зло просыпалось.

«Она уже мертва, ты лишь продлеваешь ее муки. Лучше покончи с этим, убей ее, избавь от страданий. Как отрывают пластырь: быстро и безболезненно! Ну же, Дилан…»

Пальцы нащупали рукоять. Я стиснул челюсти настолько, что надулись желваки на скулах, как будто приготовился к адской боли – сейчас из меня будут вынимать душу для очередных «процедур», как бы в назидание мне за то, что я был таким упрямым и сорвал весь план. Рука почти не слушалась, но я сумел поднять окровавленный тесак, при этом другой рукой продолжал заботливо обнимать Милу.

Как долго тянулось время. Я хотел ускорить его, чтобы все прошло быстро и она не почувствовала. Лезвие вошло между вторым и третьим ребром и устрашающе показалось из спины… я закрыл глаза… Звук падающего тела…

С этим роковым ударом из-под моих зажмуренных век заструились горячие слезы. В ушах зашумела кровь. Тесак выпал из моих рук. Рот открывался и закрывался в немом крике о помощи – не знаю, кричал ли я? Я ничего не видел и не слышал. Меня оглушила тупая боль. Как будто я ощутил все последствия наступившей катастрофы. Корчился там в немыслимых позах, словно в агонии; словно сгорал в адском огне: кожа пузырилась, сползала с тела и превращала меня в скелет.

«И я убил ее… дорогой дневник, я… еще один цветок был срезан и украден из Божьего сада… я убил ее… это прекрасное чистое создание – клянусь рожденное самим небом! – которое я посмел своим ужасающим замыслом исказить и унизить, заставив принять уродливую форму отчаяния… дорогой дневник, есть только кровь, которая капает с моих рук на твои листы. Кровь, которая смывает все. Это моя кровь, ну разумеется ее слишком мало! Она давно замерзла и потребуется немало усилий, чтобы заставить ее течь из моих жил… кровь, созидающая и разрушающая… даже ее кровь была идеальной, но Тайлер – его ничто не волнует. Человек не рождается дьяволом, но, что должно было произойти с Тайлером, чтобы он стал таким… это не человек…»

О своей способности втираться к людям в доверие Тайлер говорил так: для меня – это дар, но для тех, с кем я знакомлюсь это всегда оборачивается проклятием.

Я лежал на кровати и смотрел в потолок, когда он бесцеремонно вошел и вырвал меня из задумчивости.

– Поднимайся, – сказал он скорее с просьбой.

– Не хочу.

– Да брось, Дилан, тебе нужно прогуляться. Я хочу тебе кое-что показать. Спорю на что угодно тебе это понравится.

– Сомневаюсь, – мрачно буркнул я.

– Я ведь от тебя все равно не отстану. Идем же! – Тайлер энергично призывал меня подняться, прибегая к помощи жестов. – Идем! Идемте, старина, вы должны это увидеть!

Он выглядит слишком счастливо – это не к добру, понял я, когда вставал с кровати.

– Тебе понравится! Это пойдет тебе на пользу.

Над городом висел утренний туман. Прямо как в Лондоне пятидесятых годов. Вытяни вперед руку и ее смачно проглотит серая влажная дрянь, а что за ней – неизвестно. Неприятное ощущение. Промозглый ветер отрывал сухие, жухлые листья.

– Какое ужасное время ты выбрал для прогулки, – пожаловался я, но Тайлер возбужденно шагал по вымощенному черным камнем тротуару, словно спешил на встречу.

– Куда мы идем? – безуспешно пробовал я выяснить. Мы шли около часа, затем вдруг остановились на какой-то улице. Я огляделся по сторонам. Через дорогу бакалейная лавка, магазинчик сувениров. Мы же топтались у входа в клинику «Святое милосердие».

– Это какая-то шутка? Что мы здесь делаем, Тайлер?

Его уже не было рядом со мной.

– Какого черта! – выругался я в негодовании.

– Дилан!? – взволновано воскликнул чей-то голос позади. Я обернулся… и обомлел.

–… Линда?…

Черный дым поднимался к чистому, сияющему небесным светом, голубому эфиру, не загрязненному людским присутствием, а потому – девственно красивому и по своему величественному. Ничто не предвещало беды и я с поразительным умиротворением ( вовсе не свойственным мне) любовался этим естественным сюжетом высочайшей природной поэзии, насыщенной яркими красками. Как будто мои чувства обострились во сто крат. Как будто сама светлая гордость Афродита благосклонно спустилась ко мне, чтобы показать то, что мы, люди, по причине своей крайней испорченности быть может никогда не увидим воочию. Скворцы переливчато пели, вознося славу Создателю, и им в такт несли нежные трели «лесные флейты». Белогрудый пересмешник безмятежно порхал, радостно и звонко вторяя певчему ансамблю, и выписывал в воздухе пируэты. Старые и мудрые грачи, цепко держа в когтях саквояжи, парили в синем пространстве. Они, как и другие воздушные обитатели среды, летели на восток, в земли обетованные – туда, где