В понедельник рабби сбежал - Гарри Кемельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мазл Тов-стрит, как и Коль Тов-стрит, параллельная ей с другой стороны комплекса, была еще незаасфальтированной, узкой и скользкой от густой желтой грязи Иерусалима.
— Какой там адрес, номер 1? Тогда это должно быть в другом конце, — сказал Рой. — Это номер 13.
Брезгливо пробираясь по Мазл Тов-стрит — по улице, сделанной парой проходов бульдозером, — и перепрыгивая с одного сухого места на другое, они дошли до насыпи в конце. С любопытством посмотрели через нее на идущее внизу шоссе и вернулись к двери дома.
— Не похоже, чтобы здесь кто-нибудь жил, — сказал Рой.
— На почтовом ящике карточка с именем, — заметил отец. — Это должно быть здесь.
Он постучал в дверь, и хриплый голос ответил изнутри:
— Входите. Дверь открыта.
Они вошли в большую пустую комнату. Несколько складных стульев, но ничего, похожего на мебель, — ни столов, ни ковров, ни занавесок, ни ламп. Низенький худой человек, почти совершенно лысый, не поднялся, но жестом пригласил садиться. Он был в пижаме и махровом халате. На правом виске ощутимо пульсировала жилка, и время от времени скула под ним дергалась от тика, который он, похоже, останавливал быстрой гримасой, оттягивая в сторону правый угол рта, а вообще уголки рта были опущены, и нижняя губа выдавалась вперед, придавая лицу выражение постоянного недовольства.
— Это вы на днях искали меня в мастерской? — Он говорил на хриплом, гортанном иврите.
— Да, — сказал Дэн. — Меня зовут Стедман, это — мой сын. А это мой друг Смолл. — Он тактично не добавил, что это раввин.
На узкой мраморной полке, похожей на каминную и прилаженной к стене на уровне плеч, стояла бутылка и несколько стаканов. Мимавет налил себе и вопросительно посмотрел на посетителей.
— Немного бренди? Боюсь, это все, что я могу вам предложить.
Когда они покачали головами, он продолжал:
— Я немного простыл, а бренди помогает.
Его голос действительно был очень хриплым, и слова перешли в приступ кашля.
— Похоже, вы очень сильно простужены, — сказал Стедман.
— Да, моя соседка через дорогу посоветовала мне своего доктора. Я нашел его в списке Купат Холим[55], позвонил, и он обещал прийти — сегодня, завтра, а может и послезавтра — когда доберется. В этой стране надо научиться быть терпеливым. Я заказал ковры, диван и несколько кресел больше месяца назад, до того, как въехал. Если повезет, я получу их в следующем месяце. Эти стулья, кровать и стол на кухне я привез со старой квартиры. Ладно, зачем вам мои проблемы. Вы хотите купить машину. Скажите, что вы хотите, сколько намерены потратить, и я вам это достану.
С иврита он перешел на идиш, а про машины говорил уже на английском с сильным акцентом, словно хотел убедиться, что они поняли каждое слово. И так в течение всего разговора — иврит для общих тем, идиш для личных и английский для дела.
— У вас есть что-то в наличии?
— Нет, я брокер. Когда вы хотите купить квартиру или дом, вы идете к брокеру. Вы же не предполагаете, что он владелец. То же самое с акциями и облигациями. А почему не с машинами? Приезжает, например, на год университетский профессор. Потом в семье кто-то умирает, он должен лететь назад в Англию или в Штаты и понятия не имеет, когда вернется. Выгоднее всего ему продать свою машину. Если он обратится к дилеру, то получит крохи от ее стоимости. Если даст объявление в газетах, то неизвестно, сколько придется ждать. А если придет ко мне, я продам ее через пару дней, причем за лучшую цену, чем предложит ему дилер, хотя и меньшую, чем если бы он продавал ее сам. Как я это делаю? Люди знают обо мне, передают один другому. И ко мне приходят — те, кто хочет купить, и те, кто хочет продать, — остается только совместить их интересы.
— И много таких, как вы, которые занимаются подержанными машинами? — спросил Рой.
— Я не знаю никого другого, молодой человек, а если бы и знал, не думаете же вы, что я их назову, а? И это не всегда подержанные машины. Вы не представляете, как часто продавцу новых автомобилей бывает нужно продать одну или несколько с приличной скидкой — тихо, осторожно. Со скидкой в зависимости от ситуации. А у меня есть и такая информация.
— А сейчас есть что-нибудь из новых? — нетерпеливо спросил Рой.
— Вот прямо сейчас нет. Как скоро вы ее хотите? Сколько собираетесь потратить? Модель?
Обсуждали, в основном, Рой и Мимавет, иногда вставлял замечание Дэн Стедман — достоинства «фиатов» и «пежо», «рено» и «фольксвагенов», их мощность, экономичность, цену и стоимость перепродажи. Наконец Мимавет сказал:
— Думаю, я знаю, что вы хотите, и знаю, где есть машина именно для вас. Приходите сегодня в семь вечера, у меня будет то, что вас интересует.
— Почему вы так уверены? — спросил Дэн.
— Когда занимаешься этим делом столько, сколько я, мой друг, знаешь своих заказчиков.
— У вас раньше было автомобильное агентство? — спросил рабби, которого заинтересовал этот странный человек и его грубоватые манеры. — Или вы и начинали как брокер?
Мимавет скорчил гримасу.
— Я приехал в эту страну без копейки денег, без друзей и без родственников, которые могли бы помочь. У меня было только то, что надето на мне, одни лохмотья. Я разбирался в машинах, точнее, в двигателях внутреннего сгорания. И если бы был здоров, стал бы автомехаником. Но я был больной, можно сказать, только что восставший из мертвых…
— Что вы имеете в виду — восставший из мертвых? Тогда ваше имя…
— Правильно. Мимавет означает «от смерти». Здешнее правительство ужасно хочет, чтобы вы сменили свое имя на ивритское. Платите лиру, заполняете бланк, и дело сделано. Так зачем было и дальше носить имя, которое дал моему деду или прадеду какой-то казак, когда за лиру я могу изменить его на что-то, имеющее смысл. Я восстал из мертвых и взял себе имя Мимавет.
Он засмеялся хриплым булькающим смехом, довольный произведенным на посетителей впечатлением.
— Вы хотите сказать, что были так больны? — настаивал рабби.
— Нет, я хочу сказать, что русские — да перестанет светить на них солнце — приняли меня за мертвого. То, что на самом деле искра не погасла, — маловажная деталь, которую они проглядели. Это национальное свойство русских — да родятся у них только девочки — не обращать внимания на мелочи. Их машины часто не работают потому, что они не могут заниматься мелочами вроде смазки или замены мелких деталей, которые выходят из строя. Как они говорят, это мелочи, а машина большая. Официально я был мертв.
— Это было во время войны? — спросил Стедман, загоревшись.
— Во время второй мировой. Поскольку я оказался в неправильном месте в неправильное время, я попал в концентрационный лагерь. В основном там были поляки и несколько русских. Я был единственным евреем.
Его голос внезапно стал сухим и наставительным как у профессора, читающего лекцию. Он говорил на идиш.
— Немцы рациональны. Когда им поручают проявить жестокость, они делают это рационально. А русский нерационален. В большинстве случаев его жестокость просто следствие небрежности и нерациональности. Он просто забывает о маловажных деталях вроде еды, одежды и крова, необходимых, чтобы пережить русскую зиму.
Я был образованный человек, инженер-механик, таких там было немного. И все же меня поставили на черную, неквалифицированную работу на открытом воздухе. За первый месяц я потерял пятьдесят фунтов. Единственное, что меня поддерживало, — я знал, что нас должен посетить лагерный врач. Он проверял здоровье заключенных, и именно он решал, кого в какую команду пошлют, в помещении или на улице, или, что хуже всего, в лесную команду. Наш врач был еврей.
Мимавет откинул голову назад и закрыл глаза.
— Я вижу его как сейчас: доктор Резников из Пинска, ученый и добросовестный член партии, новая порода евреев в социалистическом раю. Вы не поверите, чего мне стоило увидеться с ним, но я добился этого, успел сказать ему, что я еврей, и что если буду продолжать работать на улице, то умру через месяц. Я был болен, у меня была лихорадка, моей единственной обувью была пара кусков ткани, которые я оторвал от одежды и обмотал вокруг ног. Он не ответил, только пристально на меня посмотрел. И я ушел. Этого было достаточно. Я и не ожидал, что он ответит. Но он должен был запомнить меня. Он не мог ответить, для него это тоже было опасно.
— На следующий день нас построили, он шел вдоль строя, прикладывая руку ко лбу одного, приказывая другому широко открыть рот, щупая пульс у третьего. Это был медицинский осмотр. У помощника был список, он называл имена и затем записывал около каждого имени рекомендацию врача. Он подошел ко мне, внимательно оглядел и сказал помощнику: «Лесная команда».
— Эта лесная команда была занята прокладкой дороги через лес, вырубала деревья, вычищала кустарник, заготавливала бревна. Мы работали в лесу, побег теоретически был возможен, поэтому дисциплина была зверская. Маленькие группы работали на участках с отмеченными границами. Переступивших границу убивали. Нас выводили бегом еще до рассвета, мы работали до захода солнца, а затем строем возвращались в лагерь. Тех, кто отставал, били, и если не помогало — расстреливали. Каждый день назад возвращалось меньше людей, чем вышло.