Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— …И взяли они меня, значит, с собой, — неторопливо сказывал Лёшка, посасывая трубочку. Иногда из нее выскакивала искорка, будто падала звёздочка с неба. — Гамба сначала хотел за шкирку выкинуть, но Франческа упросила. Она была девка добрая, весёлая. Беспутная только и на подарки жадная. После, когда мы в Праге без гроша сидели, ушла от нас к одному тамошнему дюку. Помню, вечером плакали они оба, Гамба с Франческой, прощались. Меня она тоже поцеловала, назвала «ми повре бамбино», сиречь «болезный мой дитятко», и сгинула навсегда. А мы с контием покатили дальше, уже при деньгах. Потом ещё не раз и не два случалось. Как на мель сядем, контий свою метрессу другому продаёт. Такой славной, как Франческа, больше не попадалось, — вздохнул рассказчик, — но девки всё были зело апетизантные, красивые. В амурном авантюре Гамба был, можно сказать, наипервейший селадон на всю Европу.

Здесь Дмитрий увлекательное повествование прервал, спросил про непонятные слова. Выслушав объяснение, заметил:

— Ну так и говорил бы: «полюбовница», а то «метресса» какая-то. «Апетизантная»! Скажи: «дебелая». Не «амурный авантюр» — «плотская утеха». Не «селадон», а «ходок». Чего чужие слова красть, если у нас свои такие же есть?

На это был ответ:

— Ох, Митьша, а ты всё такой же. Едва отмяк, уже учишь, что правильно, что неправильно. Будешь сказ слушать иль нет?

— Буду. Рта боле не раскрою! — пообещал Никитин. — Ты только говори понятно.

— …Так я и не узнал, как контия моего на самом деле звали. Надоест ему имя, или какая свара с полиция (это приказные ярыжки, по-нашему), и брал мой патрон, то есть хозяин, — поправился Алёша, — другое имя. Однако непременно, чтоб конт, или граф, или на худой конец барон. Без титла в Европе больших гешефтов, то есть делов, не свершишь. Про патрона я доподлинно знаю, что родом он из итальянского Наполи. Очень тосковал по отчему городу, а только вернуться не мог. Натворил там каких-то афэров. Острого ума был человек. Великой предприимчивости и отваги. А как на шпагах бился! У них там приличному человеку без этого нельзя, особенно ежели ты шевалье-авантюрье. Картель на дуэль получишь, — снова стал сыпать непонятными словами рассказчик, — и пропадёшь, как перепёлка на вертеле. Это я у хозяина рапирному бою обучился, верный кусок хлеба имею. Ах, какие он прожекты задумывал! Но сколь ни ловил пресчастливую Фортуну (это вроде жар-птицы), одни перья ему доставались. Очень уж жёнками увлекался, прямо беда. Зачнёт дело серьезное, важное, тыщ на десять золотом, а потом какая-нибудь дева пред ним жупкой махнёт, и пропало все.

— Не надо так про дев, — укорил Дмитрий, не одобрявший никакого похабства.

Алёшка удивился.

— Это ты про что? А, про жупку. Одёжа это бабская, как нижняя половина сарафана, у них все бабы носят… Эх, весело я с ним жил. Всего не расскажешь. И на золоте едали, и сухую корку глодали. В цесарских землях долго жили, ещё в Милане, в Венеции. Это, брат, такой город — краше нет. На воде стоит, и всяк прямо с крыльца выходит, в лодку садится. А лодки дивно изукрашены, будто лебеди чёрные по морю скользят! Лепота! Народ лиц не показывает, все в масках ходят. И девки не сказать, до чего славные. Волос у них медный, глаз блудливый, ни в чём удержу не знают. Я там, бывало, за ночь трёх-четырёх уламывал.

«А приврать ты по-прежнему горазд», — подумал тут Дмитрий.

— Однако презнатнейший из всех городов — Парис. Там мы королю-солнце Луису Каторзу волшебный эликсир для восстановления мужеской силы за хорошие деньги продали. Уезжать, правда, быстро пришлось, и все вещи покинули, жалко. Пять камзолов я там оставил, рубашек батистовых две дюжины. Эх, какие у меня там метрессы были! Одна настоящая контесс, другая баронесс, а сколько простого звания, и не сосчитать! Ты что губы кривишь? Больно?

— Не больно, — ответил Никитин сурово, — а только не след такими делами похваляться.

Приятель залился смехом.

— Ой, неужто ты всё Царь-Девицу ждешь? Мон дьё! Сетанкруайябль!

Но Дмитрий пожелал сменить предмет разговора.

— Сколько ж ты в странствиях языков превзошёл? — чопорно спросил он.

— Считай, — охотно принялся загибать пальцы Лёшка. — Итальянский мне как родной. По-немецки и французски знаю изрядно. По-англицки могу бойко, но только не по-политесному, а как подлые люди и тати промеж собой говорят.

— Почему это?

— Так уж вышло… — Улыбчивый рот путешественника печально скоромыслился. — Лондон — дрянь город. Там патрону коварный шиксаль подножку сделал.

— Кто?

— Злокозненный Рок. Посадили болезного в тюрьму, ну и я при нем. Не бросать же? Шесть месяцев просидел в сырости и холоде. Мне-то ничего, я человек русский, а наполитанец мой простудился, да и помер. Прощелыга был, а сгинул ни за что, злые люди оговорили. Это уж после выяснилось. Отпустили меня, отдали, что от хозяина осталось: шпага, одежонка, три парика, да бумаги разные. Там восемь пашпортов. Я выбрал на имя ломбардского кавалера Ансельмо-Виченцо Амато-ди-Гарда. Красиво, да?

— Чего красивого? Язык сломаешь.

Алёшка обиделся:

— Это на тебе в Европе язык бы сломали, Димитрий Ларионович.

Никитину ещё вот что было непонятно:

— Погоди. Ломбардия гишпанскому королю надлежит, отчего ж тебя толмач цесарцем назвал?

— Меня и после Англии где толь не носило. — Лёшка плеснул рукой. — Когда посольство нашего царя до Вены доехало, я в императорском подданстве состоял. Ну и захотелось домой. Послы многих звали, всякого дела мастеров, да мало кто соглашался, боятся. Я же подписался. Хоть я и ломбардский уроженец, а не напугался варварской Московии.

Попович подмигнул.

— На родине, само собой, лучше, — не удивился Никитин. — Там у них что? Суета и томление духа. А у нас одно слово — Россия. Третий Рим!

И не заметили, как разговор повернул на серьёзное.

— И первый-то Рим не ахти что. — Алёша слегка стегнул начинавшего замедлять бег конька. Тележка катилась через лес, дорога в этот глухой час ночи была совсем пустынной. — Второго, Цареграда, не видал, врать не стану, но, говорят, дыра смрадная. Вы же, Митьша, для Европы и подавно страна малозначная. С той же Францией не сравнивай. Народу там живет втрое против вашего. Армия первая в мире. Мануфактуры, города каменные. А дворцы какие! Ваш Теремной, что в Кремле, рядом с ними — сарай. Или Англию возьми. Всеми морями владеет. Австрийская империя, по-вашему цесарская земля — сила! Таких полков, как ваш Преображенский, у цесаря сто.

— И у нас будет сто. Дело невеликое. Мужиков нагнать, палками поколотить, обучить строю, огненному бою, вот тебе и полки. Этому-то у нас быстро учатся.