Шоколадная ворона - Саша Канес

Маня вывела меня из прострации:

– Знаешь, чем самообладание отличается от обладания? – то ли всерьез, то ли в шутку спросила она.

– Ну...

– Ничем! Только потом поговорить не с кем.

Так и закончился наш разговор о любви и сексе.

Мы убрали кухню и разошлись по комнатам. То есть, разумеется, Манефа пошла в мою бывшую кровать, «обесчещенную» Львом Борисовичем, а я отправилась в комнату деда Леши и постелила себе на его раскладном диванчике. Но спать совсем расхотелось. Я накинула на себя халат, села за письменный стол и взялась наконец дочитать книжку итальянской журналистки. Ощущение тревоги и даже безысходности усиливалось от того, что все происходившее со мной в последнее время слишком хорошо вписывалось в картину, нарисованную госпожой Фаллачи. Закрыв книгу на последней странице, я вспомнила, что у меня еще есть критическая статья сластолюбивого журналиста Дубиса. Его творение укладывалось в разворот газеты, и, сделав над собой усилие, я прочитала и это. Честно говоря, я ожидала, что столкнусь с какой-нибудь невообразимой гадостью, но статья оказалась просто самодовольной чушью, написанной человеком, не имеющим собственных внятных мыслей и не владеющим искусством сложения слов в предложения. Даже злиться было не на что – несчастный блохастый Шарик тявкал с безопасного расстояния на некогда могучую умирающую львицу.

Камлание

Осознание того, что возле моего подъезда постоянно дежурит кто-то из братьев Учителя, было совершенно невыносимым. Но оспорить решение было невозможно. Еще и потому, что Батыя нигде не было. Как я поняла из скупых ответов неразговорчивых близнецов, Батый пренебрег своей подпиской и, рискуя быть арестованным, ездил по стране в поисках союзников, более-менее влиятельных людей, которым успел насолить Хаджи Мусаев.

На следующий день после разговора с Маней я снова приехала в больницу. Денилбека два дня как перевели в другую палату, этажом выше. Он уже открывал иногда глаза, но ничего не говорил. Я не знала, узнавал ли меня Данила. Мать всегда сидела рядом с сыном, мне казалось, что она вообще никогда не спала. Абдул-Хаким начал ходить на работу – семье требовались деньги. Мне с большим трудом удалось всучить какую-то небольшую сумму их матери. И то она приняла деньги только после того, как я согласилась считать их долгом.

В новой палате, кроме Денилбека, лежал еще старик, разбившийся тут же, на больничной лестнице. Дедок пришел навестить подругу жизни, поскользнувшуюся на льду и сломавшую шейку бедра. Единственное, что принес с собой, – бутылку дешевого портвейна, которую сам же и выпил под бабкины попреки, сидя возле ее одра. Из больницы он уже не вышел – описавшись, поскользнулся на верхней ступеньке и скатился кубарем до конца марша каменной лестницы. В падении он опрокинул двоих гастроэнтерологических больных и обрушил на себя тяжеленную доску «Врачи-герои». Дедок был мерзкий, но я всегда, когда это было необходимо, выносила из-под него судно и даже обмывала его. Честно говоря, я делала это не только потому, что было жаль старого алкаша, но и Денилбеку, и его матери – нам всем лучше было дышать нормальным свежим воздухом. Ухаживать подобным образом за Данилой его мать не позволяла. Я несколько раз спрашивала ее, вернулся ли муж и есть ли какие-нибудь сведения о нем, но женщина только качала головой.

Накануне визита в американское посольство я вдруг вспомнила о камлании в клубе работников коммунального хозяйства. Сама не знаю почему, но дата выступления потомственного сибирского шамана запечатлелась в моем мозгу, еще когда я ехала в метро вместе с юным скрипачом. А потом, когда о своей встрече с Балданом Соднамом мне рассказал инвалид-художник, я решила непременно посетить это любопытное мероприятие. По дороге из больницы я попросила своих защитников разрешить мне туда сходить. Посовещавшись между собой, они решили, что Тэрбиш пойдет со мной, а Энэбиш будет ждать нас на стоянке возле клуба. Скупой на слова Тэрбиш тем не менее сказал, что и ему будет любопытно посмотреть на бурятского шамана. Ведь буряты и монголы – по сути – один народ, и языки их тоже практически не отличаются друг от друга. Балдан Соднам, сказал Тэрбиш, означает Сила Света.

Зал был полон, нам достались билеты только в предпоследнем ряду. Из-за большого размера помещения мне было плохо видно лицо шамана. Балдан Соднам вышел на сцену и молча уселся на низенький деревянный табурет. Он был одет в причудливый пестрый наряд, отороченный кусками меха. На голове красовался громоздкий головной убор с многочисленными кисточками и перьями. Лоб его был полностью закрыт, а безбородое лицо казалось маской.

– Не похож, – тихо проговорил Тэрбиш. – Но не знаю... посмотрим.

На сцену вышла молодая женщина. Взяв в руки микрофон, она без всяких предисловий обратилась к залу. Голос у нее был жесткий, резкий и неприятный, а избыточно четкая дикция создавала ощущение, что мы все сидим в суде и слушаем выступление государственного обвинителя.

– Здравствуйте, мои дорогие!

Понятно, что для такой дамы «дорогих» вообще не существует.

– Вы все – очень счастливые люди. Вы сегодня здесь, в этом зале, – и это самое важное, что произошло в вашей жизни.

Ничего себе заявление!

– Мы очень долго уговаривали великого шамана Балдана Соднама выступить перед вами. Я лично просила его остановиться здесь по дороге из Японии в Англию и в Америку, чтобы встретиться с вами. Шаман очень занят. Его ждут люди во всем мире, но он сказал, что чувствует – сегодня здесь соберутся именно те люди, которым очень нужна его помощь. Балдан Соднам думает о вас! А это значит, что вы уже на пути к новой, счастливой жизни. Сегодня тем, кому плохо, станет лучше, у кого болит сердце, оно перестанет болеть. В зале есть диабетики?

Аудитория, состоявшая на восемьдесят процентов из пожилых, нестройно загудела.

– Те, у кого диабет, замеряют сегодня вечером сахар. Сахара у вас в крови станет намного меньше.

Гул усилился.

– Вы не удивляйтесь, что говорю я. Меня зовут Антонина Поликарповна Кунц, и я ассистент великого шамана Балдана Соднама. Шаман молчит, но он думает обо всех вас, мои дорогие! О каждом из вас! Сейчас он отдает вам свои силы и помогает вам! Он мог бы сейчас отдавать свои силы другим – французам, американцам и итальянцам, – но он отдает их вам! В Америке и в Германии за то, чтобы попасть на встречу с великим шаманом, платят сотни и даже тысячи долларов США. Платят тысячи евро и летят за много километров, чтобы увидеть, только увидеть Балдана Соднама. Потому что тот, кто увидел его, уже получил могучий заряд энергии. Если здесь есть кто-то, кто не верит моим словам, то это просто смешное невежество – мне не верить. Ведь вы все здесь верите мне? Да?

Зал одобрительно загудел.

– А я вот не сразу поверила Великому Шаману. О, как я была глупа! Но Балдан Соднам не отверг меня. Он выбрал меня, потому что я была больна, несчастна. Он сделал так, что я поверила. Он спас меня, и теперь я его верная ученица, помощница и секретарь.

«Ну просто история про апостола в юбке», – подумала я.

– Посмотрите на меня, Антонину Поликарповну Кунц! Мне сейчас пятьдесят восемь лет!

Зал взвыл. Даже со своего дальнего ряда я видела, что тетечка явно только что справила тридцатилетие.

– У меня грудь третьего размера, талия шестьдесят один сантиметр и бедра ровно девяносто. Пять лет назад я родила двойню!

Гул восторга уже не стихал. Антонина Поликарповна усилила звук микрофона.

– Вы можете посмотреть на мою фотографию, когда мне было сорок. Тогда я была абсолютно больным, отчаявшимся человеком.

На несколько минут погас свет, и на белом экране за спиной Великого Шамана проецировалось кошмарное изображение жирной опустившейся старухи.

– Смотрите, – еще больше усилила свой голос помощница Балдана Соднама. – Я весила тогда сто восемь килограммов при росте один метр шестьдесят пять сантиметров. Я страдала язвой двенадцатиперстной кишки, пиелонефритом, гастродуоденитом, грибковым поражением ногтей ног, плоскостопием, целлюлитом, эмфиземой легких и хроническим рожистым воспалением. Кожа моя была пористой и угреватой, маленькая грудь свисала на жирный живот и своей формой напоминала, как говорится, уши спаниеля. У меня были нарушения менструального цикла. У нас с мужем не было и не могло быть детей. Муж мой тоже был очень нездоровым человеком.

На экране появилось изображение обрюзгшего опустившегося человека неопределенного возраста.

– Это, мои дорогие, Николай Васильевич, мой супруг. Он также тогда страдал ожирением, фурункулезом и простатитом. Хронические поносы, недержание мочи и эректильная дисфункция отравляли нашу семейную жизнь. В сперме моего супруга практически полностью отсутствовали живые подвижные сперматозоиды! – Ведущая взяла дыхание. – Да-да, большинство сперматозоидов в семенной жидкости моего мужа в те годы были неподвижны, а некоторые из них были... были мертвы!