Клуб гурманов - Саския Норт

— Секс по телефону?

— Да. С этого он начинал и на этом заработал себе капитал. После того как загнал в гроб моего отца.

— Твоего отца?

Дорин взяла щепотку табака из пачки и положила ее на папиросную бумагу.

— Мой отец держал торговую лавку на рынке «Алберт Кейп». Продавал одеяла, пуховики, подушки, наволочки и всякое такое. Симон был тогда еще сопливым мальчишкой, его лавка была рядом, у него был товар, привезенный из Таиланда. Одни подделки. Кто тогда разбирался в фирмах? «Фиоруччи», «Каппа», «Найк», «Лакост». Рубашки-поло, носки, теннисные повязки, подобное барахло. Расходилось, как горячие пирожки. Мой отец был в восторге, как ловко Симон все устраивал. Частенько после работы они ходили вместе выпить, и Симон с горящими глазами болтал всякий вздор о своих планах. Однажды он сообщил, что прекращает торговлю. Он собирался заняться делом, которое могло сделать его миллионером. Но пока он держал это в тайне. Папа решил, что это его шанс, и спросил, не мог бы он занять место Симона на рынке.

Лицо Дорин окаменело. Она агрессивно затянулась и энергично выпустила дым.

— «Это можно, — сказал Симон, — но для такой торговли надо иметь особое чутье, чтобы знать, что хиппово». И чтобы закупать товар, надо было ездить в Таиланд, Турцию, Индию, что для отца с его здоровьем было невозможно. Симон взялся все устроить с закупками. И отправился в Таиланд, прихватив всю папину наличность, все накопленное на черный день. Симон вернулся, но без шмоток и без денег. Уверял, что его там обчистили. Но по его крысиной морде я поняла, что он наврал. Тогда мы видели его в последний раз, хотя он и обещал сделать все, чтобы вернуть отцу по крайней мере половину. И отец, старый дурак, ему опять поверил. Он потерял свою лавку, в лавке Симона торговал джинсами другой парень, возможно, приятель Симона. Деньги, которые он копил всю жизнь, исчезли, но он все продолжал защищать Симона. А через полгода он умер. Инфаркт. Даже на нормальные похороны денег не было. А Симон так и не дал знать о себе. Не прислал ни цветов, ни записки, ничего. Он нагрел отца на сорок тысяч гульденов. Мне было пятнадцать лет. Моя мать умерла за четыре года до этого от рака груди.

Дорин замолчала и посмотрела на меня с почти победным видом. Она явно наслаждалась моим смятеньем.

— Да, Карен, ваш Симон, с его прекрасными костюмами и домом, полным стильных предметов искусства, начинал как рыночный торговец и телефонный сутенер. И мошенник, не забудь. Надувает людей везде, где появляется. Он с трудом закончил среднюю школу, но он ужасно хитер. Он знает, как всех и вся прибрать к рукам. Он манипулирует людьми, шантажирует, совершает растраты…

— Ладно, ладно. Я знаю. В любом случае он был прав, когда говорил, что ты ведешь против него личную вендетту…

Меня стала бить дрожь от передозировки кофеина в сочетании с ошеломляющей информацией. Дорин встала и принесла кофейник. Я вежливо отказалась и попросила стакан воды.

— Представляешь, что я подумала, когда увидела его имя под траурным объявлением о смерти Эверта? — крикнула она из кухни. — И после этого увидела, как он первый появился в больнице у Ханнеке?

— Думаю, тебе это показалось странным. И поэтому ты сразу же ухватилась за возможность вывести его на чистую воду. Но ведь с таким же успехом это могло быть и простое стечение обстоятельств. Нет доказательств, что Симон — убийца. И как бы ужасно это ни было, в том числе и для тебя, ты не можешь считать его виноватым в смерти твоего отца и как месть — свалить на него смерть Эверта и Ханнеке.

— Я точно знаю, что он приложил к этому руку, — процедила она сквозь зубы и зловеще помахала поднятым пальцем.

— Его жена, Патриция, приходила к Ханнеке. Она и Анжела видели ее последними.

Теперь уже Дорин уставилась на меня с открытым ртом.

— Они приходили к ней поговорить о том, что случилось после похорон Эверта.

— Они мне этого не говорили.

— У меня есть письмо. От Эверта к Ханнеке.

Я вытащила письмо из заднего кармана и положила его на стол.

— Можно?

Я кивнула. Щеки у меня горели. Взгляд Дорин мелькал по строчкам, написанным Эвертом.

— Невероятно. Просто невероятно, — пробормотала она и, нахмурившись, посмотрела на меня.

— Определенно это не то письмо, которое пишет человек перед смертью, хотя это, естественно, еще ни о чем не говорит. Откуда оно у тебя?

— Какая разница?

Дорин бросила на меня раздраженный взгляд:

— Боже мой, тогда чего же ты хочешь?

— Я нашла его в портфеле у Симона.

— Ага.

Она изучающе посмотрела на меня.

— Может, и об этом расскажешь?

— О чем?

Она вздохнула.

— Что ты забыла в портфеле Симона.

Я густо покраснела.

— У тебя что-нибудь было с этим козлом?

— Не твое дело, — с запинкой произнесла я. — Не думаю, что это…

— Карен, ты можешь рассказать мне. Я больше не занимаюсь этим делом. Я умею держать язык за зубами. Правда. Выкладывай.

— Да, было. Мы были пьяные. Всего один раз. Потом мы как-то говорили об этом, и я нашла у него в портфеле среди других бумаг эти письма. На свою беду, он попросил меня тогда взять из портфеля телефон.

— Как он неосторожен.

Она встала и подошла к окну, выходившему на другие дома.

— Да, — вздохнула она. Покраснев, я ожидала ее осуждения. — На это мы можем его поймать, — серьезно проговорила она.

— Не думаю, что он — убийца. Скорее, он кого-то покрывает. Патрицию, например… Она была у Ханнеке последней. Она могла отобрать эти письма у Ханнеке и после этого столкнуть ее с балкона.

— Думаю, скорее она покрывает его, своего золотого петушка. П-ф-ф.

Дорин выдохнула дым и яростно загасила окурок в банке из-под колы, которая стояла у нее на подоконнике.

— Какие же они твари, эти шлюхи! Они, может быть, даже хуже, чем их мужики. Готовы на все ради побрякушек. Как они мне отвратительны! Только бы им ездить в кабриолете, иметь возможность делать покупки на П.С.Хоофтстраат и греть задницу у бассейна на юге Франции. А что вытворяют их мужья, на это им начихать. И знаешь, что хуже всего? Что таких баб выставляют в журналах как героинь. На всех обложках ты видишь крашеных силиконовых потаскух, единственным достижением которых является то, что они подцепили богатенького мужика. Раньше, чтобы стать знаменитым, надо было добиться чего-то в жизни, теперь роль играют только бабки, неважно, каким образом полученные.

— Мне кажется, мы отвлеклись.

— Прости. Я всегда ужасно злюсь на подобные вещи.

— У меня вопрос: что мне делать с этим письмом? Вы можете привлечь его к делу?

— Я ничего не могу с ним делать, потому что мне больше не разрешают вмешиваться. Я знаю от коллег, что они собираются закрывать дело. Нет доказательств, что Ханнеке столкнули с балкона, и единственная связь со смертью Эверта — это их отношения. Для полиции это просто любовная драма. И это письмо здесь ничего не меняет. Оно подтверждает только, что у них был роман и что у Эверта был конфликт с Симоном, но это и так известно.

— А если я расскажу, что Патриция и Анжела были у Ханнеке прямо перед тем, как она выпала с балкона?

— Это, конечно, интересно. Особенно то, что они скрыли этот факт. Но одно это не делает их убийцами. Их посещение могло лишь убедить Ханнеке в том, что ее жизнь больше не имеет смысла. Они скажут, что скрыли это из чувства вины и страха.

Я закусила нижнюю губу. Дорин присела на угол стола рядом со мной.

— Ты говоришь, у него в портфеле было еще много писем? Хорошо бы раздобыть их. Ты — единственная, кто может это сделать.

Она положила руку мне на плечо.

— У нас с ним все кончено…

— Ах, брось, таких парней, как он, стоит только поманить пальцем. Подлижись к нему немножко, и он приползет к тебе куда захочешь.

— Не знаю. А если он меня поймает на этом…

— Как-нибудь отвертишься.

— Я не хочу мучиться в судорогах на тротуаре или превратиться в обугленный труп.

— Я тебя подстрахую. Ты скажешь, где вы будете встречаться, и я буду поблизости. Только нажмешь на телефонную кнопку, если дело пойдет не так, и я приду тебе на помощь.

Я покачала головой и спрятала лицо в ладонях. Я должна была сделать это для Ханнеке, но от одной мысли о том, что я могу предать Симона таким подлым способом, у меня перехватывало дыхание.

— Господи, да ты влюблена в этого козла!

— Ничего не могу с собой поделать… — выдавила я из себя, шмыгая носом.

— Да можешь, черт возьми! Что ты, подросток, что ли?

Она протянула мне мятую пачку бумажных носовых платков.

— Давай, Карен. Ты должна быть сильной. Это единственный способ. Если бы было можно, я бы сама пошла, но боюсь, Симон не будет со мной спать.

— Вот увидишь, он уже давно уничтожил эти письма…

— Может быть, и так. Но, с другой стороны, почему он не сделал этого раньше? Возможно, есть причина, почему он их хранит.