Похититель звезд - Валерия Вербинина

Поэт вспыхнул и хотел возразить, но Гийоме поднял руку и продолжил:

– Однако вам категорически нельзя делать жесты, подобные вчерашним. Под страхом смерти. И запомните, месье: когда я говорю «смерть», я имею в виду только смерть, и ничего более. Вчера вы переволновались, и вот результат. Еще несколько подобных случаев, и вы покинете санаторий через заднюю дверь. Знаете, что это такое?

– Нет, – признался Нередин.

– Это особая дверь, которую я распорядился сделать для выноса гробов, чтобы не травмировать других больных, – сурово ответил доктор. – Итак, я рассчитываю на вашу сознательность. Сегодня вам доставят двойной обед и гранатовый сок, потрудитесь, пожалуйста, съесть все. Лекарство вам принесет Рене. Вы отослали мадам Легран – вы уверены, что сиделка вам не нужна?

Поэт заверил его, что сегодня чувствует себя гораздо лучше, и вообще ему очень жаль, что он доставляет месье Гийоме лишние хлопоты. Но прямодушный, резкий доктор не принадлежал к числу тех людей, которых можно убаюкать словами.

– Смотрите, сударь, – сказал он на прощание, – я вас предупредил… Если вам все же понадобится мадам Легран, звоните два раза. Три раза – придет врач, один – слуги, как обычно. Всего доброго.

Оставшись один, Алексей стал от нечего делать листать том Верлена, который взял в библиотеке еще в первый день своего приезда сюда. Книга оказалась испещренной пометками предыдущего читателя, отмечавшего, с точки зрения Нередина, не самые удачные строки, и поэт отчего-то почувствовал себя оскорбленным. Он отложил том и стал глядеть в окно. Кто-то негромко постучал в дверь.

– Да-да, войдите! – нетерпеливо крикнул Нередин.

Он думал, что увидит Натали, которую попросил принести последние русские газеты, но в комнату вошла баронесса Корф, шурша шелковым платьем цвета слоновой кости. Ее глаза улыбались, и поэт поспешно приподнялся на подушках, пригладив волосы.

– Слава богу, сегодня вы лучше выглядите, – мягко улыбнулась Амалия. – Я бы себе никогда не простила, если бы с вами случилось что-нибудь серьезное.

И она глядела на него так ласково, что у Алексея защемило сердце. И еще он понял, что нисколько не жалеет о том, что спустил того типа с лестницы.

– Тайны множатся, – сказала Амалия, садясь на край его постели. – Я сейчас разговаривала с малышкой Эдит, и она поведала мне очень любопытную историю.

И она пересказала все, что узнала от англичанки. На языке особой службы, где Амалия когда-то работала, это называлось «страховочным вариантом». Все-таки, взвесив обстоятельства, баронесса не исключала совсем-совсем крошечной возможности того, что Эдит могла оказаться не той, за кого себя выдавала. А в таком случае, учитывая предшествующие события, Амалия имела основания опасаться самого худшего исхода. Вот и пусть поэт тоже узнает историю подруги мисс Лоуренс – еще неизвестно, как могут обернуться события.

– Поразительная история, – пробормотал поэт. Амалия видела, что он был потрясен. – Но если полиция считает, что доказать злой умысел невозможно… каким образом удастся притянуть мерзавца к ответу?

– Рано говорить о доказательствах, пока мы его не нашли, – сдержанно ответила Амалия. – И тем не менее полиция не права. Полагаю, тут имела место по меньшей мере подделка документов, а стало быть, большой вопрос: вступило ли завещание той несчастной в законную силу? Так что «безутешного вдовца» все-таки можно будет заставить отвечать за его поступки. Главное – найти сего господина.

– Если я могу чем-то вам помочь… – начал Алексей поспешно.

– По правде говоря, я поделилась с вами историей этой, чтобы уяснить ее самой себе, – призналась Амалия. – Считайте, Алексей Иванович, что вы мне уже помогли.

Однако Нередин стал настаивать. Он хотел во что бы то ни стало принять участие в расследовании, и наконец Амалия дала ему поручение наблюдать за остальными обитателями санатория и, если поэт заметит что-то подозрительное, сказать ей. Ее кольнула совесть, когда больной горячо заверил ее, что сделает все от него зависящее. По правде говоря, ему не следовало заниматься ничьими делами, кроме его собственных.

– Ваза треснула, – сказала Амалия, глядя на букет на столе. – Я принесу вам другую, Алексей Иванович.

Поэт покосился на трещину возле горлышка вазы и окончательно воспрянул духом. Определенно, все, что происходило вокруг, имело для него самые приятные последствия, даже косорукость Натали. Впрочем, он попробовал для приличия возразить, что госпожа баронесса не должна себя утруждать… но госпожа баронесса все же принесла вазу из своей комнаты, а старую отдала явившемуся на звонок Анри, чтобы он ее выбросил. Кроме того, Амалия поправила поэту подушки и подоткнула одеяло, что тому было ужасно приятно. Нередин поймал себя на мысли, что был бы не прочь поболеть подольше, лишь бы эта красивая женщина так же ненавязчиво ухаживала за ним. Она потрогала его лоб и улыбнулась своей лучезарной улыбкой, от которой внутри у Алексея делалось немного щекотно и тепло.

– Я вижу, вы все сочиняете, – сказала Амалия, кивая на листки, лежащие на столе. – Можно?

Нередин покраснел.

– Да, я со вчерашнего дня набросал несколько строчек… Ничего особенного, впрочем, – добавил он быстро. – Это про ангела-хранителя, не читайте, другое еще не закончено… А вот пустячок, но…

Поэт умолк. Сейчас он больше, чем когда-либо, завидовал самоуверенности иных стихотворцев, которые каждое свое новое произведение представляют как признанный шедевр. Сам Нередин всегда конфузился, когда ему приходилось говорить о своих стихах.

Амалия взяла листок, на который ей указал собеседник, и повернулась к окну, чтобы отчетливее рассмотреть набегающие друг на друга косые строки.

Чувства должны говорить о себе,Запахи – опьянять утонченным вкусом,Звуки – окрашивать мир теней,Краски – звучать неземным искусом.

Мир, озвученный в семь цветов,Научится слышать чувства —Людям нужна земная любовьИ неземное искусство.

Амалия опустила листок и пристально посмотрела на порозовевшего Нередина, который ждал ее отзыва, не смея напрямую спросить о нем. Боже мой, мелькнуло у нее в голове, ведь вокруг умирают люди, по санаторию, возможно, бродит хладнокровный убийца, да и сама она впуталась в совершенно дикую историю с пропавшим письмом европейской важности… а в ничем не примечательной комнате с круглым столом и скучным кораблем на скучной картине, что висит над кроватью, человек с тревожными глазами пишет такие пронзительные стихи!

Или все-таки правильно и справедливо, как и должно быть, – каждому свое? Взять хотя бы ее, к примеру, – ведь она же не пишет стихов…

– Мне нравится, – промолвила она просто. – Очень.

И глаза у лежащего заблестели вдвое ярче.

– Я счастлив, что вам понравилось, – сказал он совершенно искренне. – Не похоже на то, что я сочинял раньше, но… В последнее время мне кажется, что поэзия – это то, что могли сказать миллионы, но осмелился сказать лишь один. – Алексей взял листок из ее пальцев. Добавил со злым смешком: – Хотя мерзавец Емельянов, конечно, прежде всего напустится на «земную любовь» и будет на протяжении четырех страниц вопить, что я циник, каких мало… а сам все порывался меня водить по веселым домам, едва я только в Петербург приехал. О, простите, ради бога…

«Ага, стало быть, относительно критика я была права», – мысленно отреагировала Амалия на первую часть фразы. Что же касается веселых домов… Она была достаточно воспитанна, чтобы пропускать мимо ушей то, что приличной даме слышать не следовало.

– Я бы хотел посвятить вам стихи! – внезапно выпалил поэт. И тут же рассердился на себя: переход от веселых домов к посвящению вышел слишком неожиданным.

– Что ж, замечательно, – улыбнулась Амалия. – Вечером Катрин и Мэтью решили отметить помолвку и приглашают всех, кто находится в санатории. Вы будете?

– Думаю, да, – кивнул поэт. – Вряд ли Гийоме станет возражать. И мне уже гораздо лучше.

Но тут их прервали – явился Анри и доложил, что к баронессе приехал посетитель.

«Еще один! – мрачно подумала Амалия. – Интересно, кто на сей раз?»

– Как его зовут? – спросила она вслух.

– О, прошу прощения, гость дал мне свою карточку, – отвечал слуга. – Его имя – граф Рудольф фон Лихтенштейн. Он говорит, что вы с ним родственники, хоть и дальние.

Поэт встревожился. Обладая тонкой душевной организацией, он легко подмечал (когда хотел) оттенки чужих ощущений, и ему показалось, что на лице Амалии, когда прозвучало имя гостя, мелькнула сложная гамма чувств – от удивления и радости до недоумения и легкой настороженности. Впрочем, тотчас же ее лицо замкнулось, словно сошлись воды озера, поглотившие брошенный камень. Миг – и камень уже лежит на дне, и ничто более не выдает его присутствия.

– Что-нибудь не так, Амалия Константиновна? – быстро спросил Нередин.