А в остальном, прекрасная маркиза... - Наталья Нестерова

— Ты вопишь как резаная, — говорила мама Дарье, потной и возбужденной, идущей в душ.

— Ага! Надо было папочке нам ластами помахать, смыться, чтобы заставить меня физкультурой заниматься.

Однажды, возвращаясь из душа, вытирая полотенцем мокрые волосы, Даша застукала в своей комнате маму. Она медленными слабыми движениями ударяла в уже изрядно потрепанную фотографию Виолы. Мама била легонько, точно разведуя, пробуя на прочность грушу или сам метод на эффективность. Когда колотила Дарья, груша моталась из стороны в сторону, а у мамы лишь покачивалась.

— Сильнее бей, — посоветовала Даша.

Мама смутилась, покраснела.

— Глупости все это, — сказала она и мелко потрясла головой, будто отгоняя ненужные вредные мысли и желания. — Детский сад. Пожалуйста, не показывай этот аппарат папе, когда придет.

— А то! — ответила Даша.

«А то» было любимым словечком Наташи Суворовой, Дарьиной подруги. И обозначало оно согласие или отказ — в зависимости от того, что хотели услышать. Ведь мама могла подумать, что дочь имеет в виду: «А то я не понимаю, что папе будет неприятно, зачем его обижать». На самом же деле расшифровка абсолютно противоположная. «А то я упущу момент, — думала Даша, — когда вытянется лицо фазера!»

Бабушки и дедушки, конечно, переживали развод Дарьиных родителей. Но, как и мама, покорились судьбе. Мол, всякое в жизни случается, люди сходятся и расходятся, теперь такое сплошь и рядом, главное — чтобы все обстояло интеллигентно — без истерик, проклятий, выцарапываний глаз и прочих некультурных явлений. Повлиять на решения взрослых детей мы уже не в силах, поэтому принимаем положение вещей и стараемся облегчить переживания страдающих, то есть Даши и ее мамы.

Мама сразу пресекла попытки участливых родителей, указала на дистанцию — не приближайтесь со своими соболезнованиями, хотите помочь — не говорите со мной о разводе. Бабушки испытали разочарование — им хотелось обмусоливания (конечно, интеллигентно возвышенного) страстей и пороков зятя и сына. Дедушки облегченно вздохнули, потому что им совершенно не хотелось полоскать кости сыну и зятю. И все сошлись во мнении, высказываемом в качестве предположения: возможно, все проблемы Дашиных родителей заключаются в излишней бесстрастности и холодности ее мамы.

Дарье аккуратненько и деликатненько донесли эту мысль. Она же безо всякой деликатности прямо заявила маме:

— Бабы и деды говорят, что ты — человек в футляре, никого за упаковку не пускаешь.

— Далее?

— И поэтому папа тебя бросил.

— Насчет футляра — согласна. Но ты, Дашка, внутри него сидишь. В детстве была полностью — телом, мыслями, страхами, болезнями. Потом стала выбираться. Это называется самостоятельность — естественная, вырастаемая и правильная.

— Что-то осталось, — пробормотала Даша.

— Осталась навсегда и навечно, только для тебя, возможность нырнуть в мой футляр по первому желанию и требованию. Но внутри футляра маленькие футлярчики, мы уже с тобой говорили. Твои проблемы — мои проблемы. Но мои проблемы — не твои проблемы.

— А папа?

— Он был единственным, кого я впустила.

— И что?

— Откуда у тебя манера говорить и спрашивать междометиями и союзами — «и что?», «а то?», «ну, и?».

— От Наташки Суворовой. Она вообще на звуки переходит. Представляешь, клеится к ней какой-нибудь ботаник, а Наташка скривится, пальчиком в сторону потыкает и «с-с-с-с-с» произносит. С таким пренебрежением, что всем, включая ботаника, становится понятно, какое он чмо и должен мелко трусить за горизонт. У меня так не получается. Мне тысячу слов выдать хочется. Мама! Ты не договорила. Впустила папу в свой футляр, он там пожил и…?

— Это же не рай. Возможно — наоборот. Его нельзя осуждать за то, что, увидев мою подноготную, не приклеился навечно.

— Мама! — заорала Дарья на всю мощь легких.

Мама осуждающе покачала головой, воткнула указательные пальцы в уши и потрясла, избавляясь от треска в барабанных перепонках.

— Мама! — перешла на громкий шепот Дарья. — Ты себе цены не знаешь! Таких, как ты, — одна на миллион. Нет, таких изумительных вообще не рождалось! Красивая, умная, благородная — упасть и не встать. Ты, вот я сейчас поняла, ты — реинкарнация святой богини! Точно! Все земные мужики не годятся тебе в подметки, включая моего дорогого любимого папочку.

— Дарья, тебя опять уносит.

— Скажешь, я неправильно говорю?

— Скажу другое. Как ты, дочь, на меня не похожа! И какое это счастье!

— Не понимаю.

— И хорошо. У тебя еще вся жизнь для осмысления. Было бы обидно сейчас сразу все понять, разложить по полочкам. Вернемся к мирскому и простому. Не слишком напрягаешь папу и его новую жену, бабушек и дедушек? Ты завалена подарками, ты уже просишь то, что тебе не нужно.

— Они все время спрашивают: чего ты хочешь, чего ты хочешь? Им только свистни. Я похожа на умирающую девочку, которую напоследок балуют.

— Что за дикие сравнения! Полагаешь, это красиво, благородно — корыстно использовать чувства пожилых людей?

— Нормально! За свои подарки бабы и деды имеют полный комплект проявления моей любви. Если я обнимаю за шею одну или другую бабушку и шепчу, мне же ничего не стоит: «Ты моя голубушка ненаглядная!» — и все! Бабушки на седьмом небе от счастья. За прошедшие полгода и три месяца вперед подарки оплачены.

— О, господи! — тихо ужаснулась мама.

— Чего «господи»? Я их люблю? Люблю! Я не врала? Не врала! Кому плохо? Только тебе, потому что в твоем футляре плохая вентиляция.

Мама встала и вышла, прекратила-отсекла дальнейшие разговоры. Даша понимала, что маме больно. Но и самой Даше несладко. Она бы обошлась без подарков, сама приплатила бы за исполнение единственного и очень острого желания — чтобы папа вернулся и все было по старому. Но ей со всех сторон дуют в уши: невозможно, обратного хода жизнь не имеет. Горе, поняла Дарья, — это когда тебе хочется невозможного прошлого.

Дарья позвонила дедушке Володе, папиному отцу:

— Дедуль, надо встретиться.

— К нам приедешь или на нейтральной территории?

— Лучше на нейтральной.

— Сводить тебя сегодня в обед в ресторацию?

— Согласна.

— Школу прогуляешь?

— А ты мне записку напишешь, мол, по уважительной причине отсутствовала.

— Договорились. В два часа встречаю тебя на Дмитровской. Пока!

Единственная внучка, обожаемая бабушками и дедушками, Дарья в разные периоды отдавала предпочтение им по очереди. В раннем детстве, рассказывают, она жить не могла без бабушки Иры, маминой мамы — теплой, толстоуютной, очень домашней и ласковой. Любовь пригасла, когда бабушка решила обучать внучку вязанию и вышиванию крестом. Дарья переключилась на дедушку Васю, маминого папу, заядлого рыбака. Потребовала, чтобы у нее были личные удочки, вставала на заре, тащилась с ним на пруд около дачи, мечтала о рекордном улове и поражала одноклассников знанием разницы между лещом и подлещиком. Но рыбалка постепенно наскучила, как и вязание крючком. Настал черед влюбленности в бабушку Лену, папину маму. Это была странная влюбленность, потому что бабушку Лену, романтичную и трепетную, Дарья терзала страшными кладбищенскими сказками про мертвецов, вылезших из могилы, про путешествующие протезы, которые отрывали у людей части тела, про кровавые простыни, летающие над пустынными улицами, про ожившие инструменты стоматолога. Бабушка таращила в испуге глаза, хваталась за сердце и бормотала:

— Деточка, где ты набралась этих кошмаров?

— Их Наташка Суворова сочиняет, — честно отвечала Дарья.

— Что за странные фантазии у девочки! Может, тебе лучше не дружить с ней?

— А с кем дружить, с Олькой Глуховой? У нее одни мальчики на уме, и как целоваться надо, и что мужчина и женщина куда друг другу засовывают. Хочешь, расскажу?

— Нет! — махала бабушка руками. — Пусть будут лучше мертвецы и гроб на семи колесах. Почему у него, кстати, семь колес?

— Я же тебе объясняла! Восьмое отвалилось, поэтому гроб, когда скачет, припадает, тарахтит, из него высовывается синяя рука с черными ногтями и хватает людей.

Дарья шлепнулась на пол, прикрылась пледом и весьма натуралистично изобразила корчи мертвеца. Ей нравилось дразнить бабушку, и она с удовольствием после бабушкиного: «Дай мне капли!» — неслась к аптечке, хватала лекарство и рюмку, капала в нее валерьянку и предлагала выпить двойную дозу, потому в запасе еще история про взбесившуюся бормашину.

Последние года полтора на первые позиции вышел дедушка Володя и стал Дарьиным фаворитом. Он был похож на папу (точнее — папа на своего отца) и казался символом абсолютной, хотя и несколько загадочной мужественности — ироничный, с хитрым блеском и затаенной насмешкой в глазах, с полуулыбкой на губах.

Выдающиеся качества дедушки Володи подтверждали и остальные члены семьи. Однажды Дарья подслушала, как обе бабушки говорили, что с возрастом он угомонился и помудрел, да и внешне изменился в лучшую сторону. В молодости у него была буйная грива непокорных, жестких, спирально вьющихся, черных волос. Теперь они поредели и поседели, что дедушку очень украсило. Бабушка Ира сказала: «Была бы борода — вылитый Карл Маркс».