Шлюха. Любимая - София Блейк

И тут черт меня дернул позвонить в Москву.

Собственно, я не могла, да и не хотела забывать, что в нашей столице у меня остался бизнес, и я звонила домой еще из Австрии. Потому что бизнес — это такая штука, которая всегда с тобой, где бы ты ни находилась, ну, как ребенок, что ли, для тех, кто не в курсе.

Голос Бориса Аркадьевича звучал на грани срыва. Зная его спокойный характер, я поначалу просто расстроилась, а потом уже до меня дошло реальное положение вещей. В общем, у моего директора закончились деньги — какая банальность! Ремонтная смета вышла из расчетных рамок, требовалось платить какие–то налоги, взятки пожарникам и санэпидемстанции, — словом, рутина, знакомая каждому предпринимателю, теперь добралась до «Терамитема», и его неопытный в подобных делах директор попросту растерялся. Он там в Москве был совершенно один в противостоянии всем навалившимся проблемам, пожилой, нервный, и он отчаянно звал меня домой.

Я успокоила Бориса Аркадьевича, как могла, пообещала достать денег до следующего месяца — и разорвала связь.

Собственно, я подсознательно была готова к чему–то подобному. Ведь не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы предвидеть весенний рост цен на стройматериалы и работу. Смета предстоящих расходов составлялась нами впритык, а это всегда чревато разными нестыковками и форс-мажорами. Тем более, что Борис Аркадьевич в жизни не управлял ни одной фирмой, а в его возрасте научиться этому было проблематично. Я даже не ругала себя за наивность — у меня и выбора–то не было. Но расхлебывать последствия нашей неопытности предстояло именно мне, и я вдруг поняла, что унылое настроение и невеселые мысли были вызваны именно предчувствием вот такого звонка в Москву. То есть, я всю эту весну знала, что неприятности не заставят долго себя ждать, и — увы — я не обманулась.

Как раз в этот день мы с писателем собирались отправиться в собор, который был свидетелем заключения мира между католиками и протестантами. Произошло это в 1532 году, и с тех пор могущественная римская церковь предоставила последователям Лютера право исповедовать христианство в их собственной редакции. Еще вчера мое воображение было бы целиком занято картинами, которые рисовал передо мной писатель: собрание немецких князей, готовых умереть за свою веру, могущественный император Карл, скрепя сердце, подписывающий ненавистное ему соглашение, папский легат, встревоженный нашествием турок, и настаивающий на мире между христианами…

Сегодня все это было вновь бесконечно далеко от Сони Бурениной. Великая история Европы и мира, которая не единожды избирала Нюрнберг для судьбоносных собраний, перестала интересовать меня, и на первый план вновь выполз проклятый вопрос, который нарывал во мне едва ли не всю мою взрослую жизнь.

Где взять денег?

Много денег… Проклятое де жа вю…

Ни в чем не повинный писатель вдруг увидел перед собой не милую заинтересованную собеседницу, а банальную практичную стервочку.

— Кто–нибудь еще из членов Пен-клуба живет на социальное пособие? — вдруг поинтересовалась я, вырывая писателя из жестокого и романтичного шестнадцатого столетия и грубо перенося его в наш расчудесный двадцать первый век.

— А? — растерялся он. — Ты к чему это?

— Да так, просто, — я уже поняла, что проявила бестактность. — Продолжай, пожалуйста.

Но он и сам уже был выбит из колеи, и ему больше не хотелось рассказывать о войнах Реформации неблагодарной шлюхе. Зря это он проговорился накануне, дав мне понять, что питается из той же бесплатной кормушки, что и все эмигранты из бывшего совка. Несмотря на свою популярность в русскоязычном мире, высокие тиражи книг и пресловутый Пен-клуб. Если даже такой человек достаточно беден, чтобы получать пособие, какой мне от него прок, подумала я и расстроилась еще больше.

Вечер того же дня застал меня за рулем «фольксвагена» на автобане, ведущем в Штутгарт. Я была вольна выбрать любое направление и вот решила покинуть Баварию, чтобы направиться на запад, где лежали большие и богатые германские города. Мюнхен был самым близким из них, но, надеюсь, вы поймете, отчего мне показалось нелепым появляться поблизости от той самой тюрьмы, прелести которой я изведала без малого пять лет назад.

Не прошло и недели с тех пор, как я легко добралась до центра Нюрнберга, следуя указателям, и те же самые действия привели меня теперь в центр другого немецкого города. Как я уже говорила, немцы рано ложатся спать, и поэтому мне не составило великого труда найти в единственном еще не уснувшем квартале несколько заведений, вокруг которых наблюдалось движение мутноватой ночной публики.

Я несколько раз глубоко вздохнула и зашла в первое попавшееся. Немногочисленные посетители повернули головы, рассматривая меня с плотским интересом. Две или три девушки, сидящие за столиками, тоже скользнули по мне взглядами из–под накрашенных ресниц. А относительно скромно одетая бандерша встала с табурета у барной стойки и направилась ко мне. Я поздоровалась по-немецки и сказала, что ищу работу. На этом мой запас немецких слов иссяк, и я попросила бандершу перейти на английский.

Не прошло и часа с момента моего появления в Штутгарте, как я уже была устроена работать. Даже вопрос жилья моментально решился — я оказалась соседкой двух итальянок, снимавших квартиру в нескольких кварталах от ночного клуба.

Это было совершенно обычное заведение, где работа состояла в консумации клиентов и заходах в комнаты на втором этаже. Название у клуба было самое тривиальное — «Paradise» — и ему не помешал бы ремонт, но владельцам было наплевать на пятна, украшавшие потолок и стены, на старые столы и неудобные стулья. Они выжимали деньги, как и большинство народа в этом бизнесе, не сильно заботясь о завтрашнем дне. В «Paradise» работали немки, польки и, как я уже говорила, итальянки. Всего шестеро девушек, и я стала седьмой. Поскольку я представилась израильтянкой, поначалу мне задавали дежурные вопросы об Израиле и палестинской проблеме, но, по большому счету, никто здесь не интересовался никем глубоко, и все — вроде меня — рассматривали работу в клубе как временное средство заработать некоторую сумму денег. Бандершу, в некотором роде мою коллегу, если вспомнить период управления «Рандеву», звали Хеленой, и она поначалу довольно много общалась со мной, объясняя порядки заведения, но, когда ей стало понятно, что в моем лице она приобрела настоящего профи, ее интерес постепенно иссяк. А мне самой было даже легче, когда общение в «Paradise» свелось к обмену рутинными фразами, в меру вежливыми и не выходящими за пределы рабочей конкретики. Ну там, «еще шампанского, битте», или «час в комнате стоит двести пятьдесят евро, полчаса — сто пятьдесят».

Однажды, правда, после тяжелого дня со множеством заходов в комнаты, Хелена с милой улыбкой предложила мне угоститься из коробочки, в которой я разглядела таблетки с серпом и молотом. Но, услышав мой равнодушный отказ, она больше не повторяла это предложение.

Спустя две недели после моего приезда в Штутгарт, я сидела рядом с высокой полькой, и мы обе строили глазки недавно вошедшим молодым посетителям. Вдруг я услышала шепот Хелены, подошедшей к нам сзади:

— Это полицейские, — сказала бандерша негромко, так что из–за музыки мы едва ее расслышали. — Ни в коем случае не идите с ними в комнаты.

Я кивнула и перестала призывно улыбаться. За три дня это был уже второй случай, когда к нам заходили представители закона в штатском. Израильский опыт нашептывал мне, что это не случайность, и в «Paradise» запахло облавой. А значит, мне следовало не ждать неприятностей, а решительно действовать.

В эту же ночь, под утро, когда угомонились шумные итальянки, которые почти не разговаривали по-английски, и с которыми я из–за этого не общалась, я собрала свой чемодан и вынесла его из дома. Мой «фольксваген» стоял на платной парковке неподалеку. Я дотащила до него свой груз, завела двигатель и, ничего никому не говоря, покинула Штутгарт.

Настроение мое вдруг оказалось прекрасным, когда я рассекала фарами ночной автобан, ведущий во Франкфурт, и ароматный майский воздух врывался в едва приоткрытое окно. У меня была бесконечная свобода, деньги, которые в прежние годы я зарабатывала бы месяцами, и автомобиль для передвижения в любую точку Европы. А еще я начинала понемногу сходить с ума. Радио выдавало мне всякую немецкую или англоязычную попсу, а я громко пела, заглушая чужие слова:

«Рай для проституток, рай для проституток, рай для проституток, йе-йе-е…»

Или подпевала знакомым песенкам, или просто мурлыкала мелодии под нос. Эх, если бы всего этого можно было добиться вообще без общения с посетителями… Не то, чтобы они были какими–то особенно тяжелыми — большинство из них оказывалось как раз легче российских клиентов — но я ведь уже настраивалась на то, что не буду больше так зарабатывать, и то, что пришлось менять собственное решение, изрядно охлаждало мой восторг от свободы и легких денег.