Демон против люфтваффе (СИ) - Анатолий Матвиенко

  К сожалению, гораздо больше таких же PZL валяется безо всякой маскировки - явно повреждённые при посадке или во время бомбёжки. Кроме истребителей, видны одномоторные бомбардировщики и двухмоторные, отдалённо похожие на наш СБ. И они тоже - в руинах...

  Поляки встретили меня как родного. Все взаимные обиды, панская спесь по отношению к восточному быдлу, воспоминания о бестолковых конниках Тухачевского у Варшавы - начисто забыты. Красная Армия вступилась за Польшу! Германцам - каюк!

  - Поручик Скальский, - представился молодой авиатор в лётном снаряжении. - Витам пана пилота в четвёртом истребительном полку. Когда можно ждать остатних?

  - Капитан Анджей Ковальский, 39 истребительный авиационный полк ВВС РККА. Пшепрашам, пан поручик. Я - один, и больше никакой помоци из Союза не будет. Как, быть может, и от Англии.

  - Цо пан мувит? - послышались возмущённые голоса. Войско польское, в принципе не способное победить в одиночку Вермахт и Люфтваффе, имеет одну лишь задачу - задержать агрессора как можно дольше и выстоять до помощи союзников. Самолётов и лётчиков мало, основная часть потеряна в первые дни блицкрига. А я только что сказал - на подмогу надежды нет.

  Наземные бойцы, техники и аэродромное обслуживание в смешных шапках "рогатывках" с вышитым белым орлом, тревожно залопотали. Не желая превращать обсуждение неприятной новости в митинг, офицер увлёк меня к зданию, где явно расположилось что-то командное - начальство части или управление полётами.

  - Вы - поляк, офицер Армии Червоной?

  - Так. Родители из Познани, увезли меня в конце 1913 года, я был ребёнком. Потом началась война, остались в России, - я немного прибавил возраста к биографии Бутакова. - Но и там мувили по-польску, не сгубили корней. Тераз любая газета в Союзе пишет о страшных польских злодиях, а о нацистах - як о наилепших пшиятелях. Я одважил лететь в Торунь до битвы з немцами.

  Не говорил по-польски с той самой поездки через Варшаву в Париж, поэтому моя речь похожа на дурно приготовленный винегрет. Но Скальский прекрасно понял гремучую смесь польских, белорусских и русских слов. Скоро у меня в голове перещёлкнуло какое-то реле. Теперь способен общаться с аборигенами, не слишком позорясь.

  К чести поручика, он, летавший над северным фронтом, прекрасно понимал обречённость и не строил иллюзий. Спросил меня о боевом опыте и присвистнул, увидев газетную вырезку с бурыми пятнышками.

  Старшим на аэродроме числился капитан Матецкий. Увидев седую голову пожилого ляха, беспокойно заворочался Иван. Молодёжь на лётном поле никак не имеет отношения к последней войне, но ветеран армии Пилсудского - точно современник белопольских бесчинств, любимой темы политработников.

  "Уймись. Разве всё, услышанное тобой на политинформациях о Европе совпало с увиденным? Большая часть на поверку оказалась враньём. Так же и двадцатом году - обе стороны были хороши".

  Матецкий и Скальский рассказали о положении в Торуни. Весьма тяжёлом, если честно признаться. В исправности пребывают лишь три истребителя и два разведчика из авиаотряда со смешным названием "Пизцза". Основная матчасть потеряна во время бомбёжек и первых вылетов. Поручик уничтожил четыре немецких самолёта: бомбардировщики, а также старые знакомые по Испании "Хейнкели-51", использующиеся в Люфтваффе как штурмовики. Против "Мессершмиттов" польские PZL-11c бессильны.

  - В Испании мы били их на И-15, - уловив неприятную тень в глазах авиаторов, я тут же поправился. - Не хвастаюсь, панове. Если вы совершаете боевые вылеты каждый день, опустили на землю четверых нацистов, то самая главная деталь истребителя - лётчик - у вас в порядке. Имея запас высоты и маневрируя, можно и "Мессер" подбить. Конечно, это нелегко. Я расскажу, а лучше покажу примером.

  Сегодня погода испортилась, поэтому решили перенести вылет на утро. Меня и единственную русскую "Чайку" Матецкий сказал не оформлять - в царившем бардаке оно никому не нужно. Я попросил закрасить звёзды и нанести опознавательные шашечки польских ВВС. Будем считать, у меня тоже PZL, только с нижним крылом.

  "Зато из польского моноплана обзор лучше. Нижнее крыло не мешает. Отличный разведчик", - весомо заявил Иван.

  "Наразведывать он может, вопросов нет. Но передать разведданные не получится - рации нет. От истребителей уйти потолок и скорость не позволяют. Это не самолёт, а реликт, коллега".

  Обедал с поляками. Скальский попросил паненок из столовой предоставить новому лётчику покои гостинны.

  Плотная породистая дама, о таких говорят в Союзе - "из бывших", задумалась на секунду и отсоветовала селить меня в офицерской казарме. Кто ж там досмотрит за паном капитаном?

  - Пани Ванда!

  - Цо, пани Гражина?

  - Возьми пана капитана до сембе. Фляками по-домашнему угости.

  Такое гостеприимство - самое искреннее. Как в бедных испанских домах. Трогательно, когда делятся не обильным, а последним. Торунь, говорят, уже начала испытывать трудности с едой и элементарными необходимыми вещами. Война!

  Вечером отправился с Вандой. Мы болтали за жизнь. Её муж, подхорунжий, где-то под Краковом, там особенно горячо. Почта не действует толком, если и писал - кто знает, когда придёт весть. Остатки авиационной части покидают Торунь, их переводят под Варшаву. Уедут последние военные - не будет работы. Заявятся немцы, снова оккупация, как в Мировую. Цо то бендже?

  За аэродромом началась аккуратная мощёная улочка малого городка, не чета Бобруйску. Домики каменные один к одному, с чистыми палисадниками. Цветы на клумбах и в горшках - красиво. Листья в садах пожелтели, но опавших практически нет. Улицу и дворики наверняка метут не реже раза в день.

  Дальние раскаты артиллерийской канонады, ничуть не похожие на грозовые, нарушают уют и покой. Провинциальной идиллии приходит конец.

  Мы встретили колонну беженцев с севера. Уходят со стороны запада и Данцигского коридора в центральные области, будто в Польше осталось безопасное место. Много евреев - им хуже всего под оккупантами. Ни одного автомобиля, их имеющие, видимо, давно уехали. Брички, крестьянские подводы, велосипеды, основная часть народа идёт пешком. В поезда не вбиться, там сплошь армейские перевозки. Спасение - только в собственных ногах. Иллюзорное и весьма недолгое спасение.

  Нас догнала Бася, четырнадцатилетняя дочь Ванды, оседлавшая велосипед. В Польше и Белоруссии этот двухколёсный транспорт почему-то зовут "ровар". Сказала, что в школе прекращаются занятия - кто-то из учителей уезжает, кто-то мобилизован на фронт.

  Следующая скверная новость, словно нашкодивший чёрный кот, настигла нас у порога дома Ванды и Баси. Дверь выбита, внутри порезвились мародёры. Волна, поднимающая толпы беженцев, неизбежно баламутит человеческий отстой с самого дна общества. Девочка кинулась в рёв, а хозяйка с истинно шляхетской гордостью, хоть и не принадлежит к старой знати, хладнокровно заявила:

  - Это не самое большое горе. Бася! К нам в доме зашли совершенно посторонние люди. Стыдись! В твоей комнате не было прибрано.

  Пани достала из хитрого тайника отложенные злотые.

  - Я завтра попрошу денег на аэродроме и возмещу вам!

  - Ни тшеба. Скоро в Торуне в ходу будут не злотые, а немецкие марки. Отдыхайте, пан пилот.

  Она метнулась в склеп (магазин) и накупила целую сумку еды взамен украденной. Бася привела дом в порядок после грабителей. Я заметил, что скудный ассортимент в опустошённом войной прифронтовом склепе куда обширнее, чем в московских гастрономах мирного времени.

  Вестовой поднял меня в четыре утра. Здесь нет ничего похожего на советскую службу ВНОС (8), если и было - развалилось. Вчера Люфтваффе бомбило польские позиции в районе Быдгоща. Оттого местный воевода вызвонил Матецкого с просьбой прикрыть их с воздуха. Четырьмя истребителями, считая И-153! Хотя вряд ли во всей армии наскребётся больше двух десятков машин.

  "Чайка" заправлена, киль украшен четырёхугольником польских ВВС. На мне местное лётное обмундирование, в карманах никаких документов и знаков различия. Правда, если окажусь в немецком расположении, это не спасёт.

  Станислав Скальский с ведомым стартовал первым, у меня на хвосте - Анджей Збых, полный новичок. Ему поручено держаться да посматривать, добавляя мне забот, как бы его не потерять. Смерть ведомого - грех на душе ведущего. Не доглядел, не научил...

  Внизу мелькнула тёмная дорожка Вислы. Она неторопливо течёт на север от Варшавы и в Торуни неожиданно сворачивает на запад. В рассветных сумерках вода кажется неподвижной, будто асфальт. Набережная окружена прямоугольниками черепичных крыш с тёмными провалами между домами.

  "Слышишь, Ваня, хорошо моторчик лопочет на капиталистическом топливе. А ты твердишь: всё лучшее - советское".