Покорители - Николай Шамсутдинов

V

Схлынул с берега гнус, и в окне потемнело…Он прошёл и присел у порожка, в упор —Льдинка синего взора, и прошелестелоВ загустевшем, свирепом дыму: «Рыбнадзор!..»Привалился спиной к тёплой печке, сутулый,А черняв и скуласт, ну, татарин точь-в-точь,Затянулся — и на измождённые скулыКашлем выбило алые пятна.

…В ту ночь,Взяв двоих, затопив самоловы, он двинулМимо сонного плёса, да квёлый движокЗаблажил… Он пригнулся к мотору, а в спину —Раз! — удар и, с присловьицем хлёстким, — в висок,

И — вода взорвалась и сомкнулась. И тут жеПотащила на дно, оплетая собой,Уж так люто давнула, так стиснула стужа,Высекая из сердца слепящую боль,Что дыханье зашлось. И, уже задыхаясь,Он всплывал и тонул, обессилев, и вновьЖадно, с яростью рвался наверх, выбиваясьИз беды, будоража сомлевшую кровь,И ведь выплыл! Отлогую отмель нащупал,И кромешную стужу, и мрак превозмог,Зацепившись размытым сознаньем за щуплый,Протянувшийся издалека огонёк,Выбрел по мелководью, уткнулся в густыеТальниковые заросли — мрак позади…С этих пор-то и хлюпают хляби речные,Неусыпно ворочаясь, в хлипкой груди.

Тех двоих встретил в лодке у мыса и ловкоОбошёл, посылая «казанку» вперёд,Прямо наперерез им, ударил — и лодкаЗадралась, обнажая пропоротый борт.Матом ночь взорвалась… Он прицыкнул, однако,Бросив круг на двоих, близко не подпускалБраконьеров к «казанке», а — «Хитрый, собака!» —Под стволами добытчиков к берегу гнал.Выгнал, мокрых, к рассвету… Уж как его крылиБраконьеры, народ веселя, на суде!А инспектор молчал, лишь в глазах его стылиДве фигурки на чёрной студёной воде…

Две зимы миновало. Он к лету вернулся,Худ, в казённой одёже… На смирной водеВстретил этих, двоих… Пусть другой разминулся б,Он — навстречу «знакомцам» попёр, ну, а те —То ль купанья боялись, то ль нервы провисли… —Заложили вираж, угорело вильнув,Ушмыгнули в проточку и чутко закислиВ тальнике — видно, чуяли всё же вину…

Помутнел браконьер: «Незадача!» —Как тут ни вертухайся, полнейший разор:Невода отощали, слиняла удача,Заскучала рыбалка… И всё — рыбнадзор!И уже с самоловом не сунься в протоку,Хоть стращали и дом подожгли, наконец,И не раз ему, воду буровя, дорогуЗаступал среди ночи горячий свинец —Только непримиримее холод во взоре…

Он спешит на «казанке» на тоню, крутой,Ибо помнит: под хриплым дыханием хвориЖизнь обтает, как хрупкая льдинка… Седой,Он спешит мир заветный спасать от разора,Словно эти урочища носит в себе,Защищая их от взматеревшего вора,Заскорузлого в неистребимой алчбе.Вор ухватист: мордующий ясные воды,Мощью техноса часто силён он, покаНе воспрянет от оцепененья природаИ не даст ему, прочь вышибая, пинка…

Увлекаем на север всем ходом державы,Сколько техники я по урманам встречал —Этот, битый тайгой, искорёженный, ржавыйДа стреноженный цепкой травою металл.Ты бы рад, временщик, всё сграбастать в беремя,Да забыл, что силён ты — вот этой землёй,И не жди же, пока сердобольное время,Словно раны, залижет следы за тобой.След потравы вопит, временщик, за тобою,Он не скоро исчезнет…

А вот рыбнадзорПриохотил и сына к реке, и пороюДо рассвета стучит на воде их мотор…И малец прикипел к ней, не щедрый на слово,По-отцовски глядит, ветром, стужей пропах —Это возобладала закваска отцова,Отзываясь раденьем в сыновних кровях…(Луч ложится румянцем на чуткие воды…)Он сидит на корме, погруженный в своё, —Не чужанин и не приживал у природы,А кровинка, наследный печальник её…

VI

Потянуло порой перелётов, и стаяНа родные гнездовья летит, а под ней,Перебранкою нервных курков нарастая,Поднимается лес вертикальных огней…

Смёл усталую птицу огонь, от болотаДо пробитого неба горит вертикальЛипкой боли и страха…Охота:— Бей! Промазал! Ишь, гад, насобачился!.. Жарь!

Я не вижу в пальбе лица человека,И, кромешный, от крови и пороха пьян,Зачинается день, лишь оглохшее эхоИ рыдает, и стонет, забившись в урман.Распрямилось, над птицей сомкнувшись, болото,И так зримо я вдруг увидал,Как, вздымаясь, фантом вертикального взлётаВбил нас в небытие — невесёлый финал…Словно трещина в небе, подбитая птицаБольно сердце крылом зацепила… Скажи,Может в трещину эту наш мир просочиться,Обнажая каверны души?

Там, где птица летела, зияют пустоты,Темнотой заплывая… А вспышки частят —Учащённое сердцебиенье охоты,И стволы, точно Судные трубы, гремят.А представишь ли ты, прикипевший к винтовке:Словно маятник бешеный, мчится ЗемляАмплитудой — от пули до боеголовки,Наши волосы — страх ли? сквозняк? — шевеля…Но всё злее,всё пуще ярится охота,Палец закостенел на горячем курке.

…Вечер… Сумерки… Спят сапоги, полороты,Домовито бормочет вода в котелке,Кров из лапника прост и надёжен. Не спится,Ведь в исхлёстанном небе, как в вязком бреду,Тлея, так и стоит почерневшая птица,Затмевая живую, над лесом, звезду.

VII

Возвращаюсь туда, где родился я… Рядом —Тёплый ропот воды, и, как в детстве, знобитМолодой холодок. Эй, скорей по дощатымТротуарам, сползающим прямо к Оби,На прибрежный песок! Ноги вязнут — с усильемВырываешь…

А дети навстречу несутЧайку… Мёртвую… Окостеневшие крыльяПуще клея схватил, перемазав, мазут…Он, поди, не дремал, так подкрался, убийца,Безобидная с виду, холодная слизь,Что, когда, всполошённая, вскинулась птица,

Тёмной тяжестью на обречённой повис.Он держал её мёртвою хваткою, немо,И, покуда, взбулгачив ночь криками, страхМаял жалкую птицу, тоскливая немочьВсё страшней и страшней цепенела в крылах,Растекаясь по жилам… Не ваше наследство,«Покорители» севера?!. Издалека,Перекличкою вёсел окликнув, из детстваМягко торкнулась в сердце, вздохнул я, река.

Оттого и вздохнул я, что вышло свиданьеНевесёлым…Но зорней рекой, далеки-и-и,Потянулись из памяти в сытом сияньеНаливные, грудастые неводники.И я ровно увидел, как вровень с бортами,Сокрушить их тяжёлые плахи грозя,Шевелясь, засыпает студёное пламяРыбы-нельмы, протяжной сороги, язя.

Густо, с посвистом сыплются мокрые чалкиНа прибрежный песок. Отлагаясь во мне,Над водою мигают дотошные чайки,Словно белые паузы в голубизне,И следишь ты за ними рассеянным взором…

Лишь потом, через годы, с газетных страницВ нашу, грустно писать, повседневность с укоромЗаглянули глаза погибающих птиц,Может быть, потому выползавших на сушу,Что спасенья искали у нас… Глубока,Бьёт мазутной волной в потрясённую душу,Намывая раскаянье, эта река,Благо, если б одна…

Я знавал очеркистку —Торопясь в прогрессистках себя утвердить,Она нефти весь пыл отдала свой, без рискаКонъюнктурщицей в эту вот пору прослыть:Всё плотней обступали в поспешных писаньяхБуры, трубы, фонтаны — ну, весь антураж,И, понуро сквозя, растворялась тайга в них —Не живой организм, а — дежурный пейзаж…Умудрённости ей не хватало, чтоб здравоОценить себя? Где ж тут природу беречь,Если спрос — на писанья? А у леса есть правоВ лучшем случае гатью под технику лечь?

Этот жар да упорство — на доброе б дело!Ну, так что же рукой торопливой вело? —То ли, по простоте, ранней славы хотелаИль иного ждала, в нефть макая перо?

И хоть нет в обличительном пафосе прока,Всё ж, поверьте, так хочется крикнуть порой:Не её ли герой сжёг урман?! И протокуЗадушил в химикатах — не её ли герой?!

Их бы не славословить, зарвавшихся, — можноВсю тайгу потерять, от вершин до корней…Бессловесна природа, тем чаще тревожно,Что всё меньше её — в душах наших детей…

Мы-то в детские годы к ней были поближе —И в цветении помню тайгу, и в снегу,Но, когда в январе зори кличут: «На лыжи!», —Почему сына вытащить в лес не могу?…Всё активнее солнце — я смежил ресницы…Только не унимается мысль: может быть,Не по птице — по дряблому чучелу птицыВнуки будут о времени нашем судить?Вот когда бы тебе мой безрадостный опыт —О потравах писать да по ранней веснеБраконьеров шерстить, вот тогда-то, должно быть,Ты меня поняла бы, сестра по вине, —Все мы общей виною больны… Но едва лиОсознали, что вот, подошли к рубежу.Не спасали природу, а больше болталиО болячках своих…

Что ж я детям скажу?!Ведь не крикнешь, как встарь, им: «Здорово, ребята!»Птица дрябло обвисла в детских руках,И молчишь на дощатых мостках виновато,Угли в сердце и стыдные слёзы в глазах…

VIII