Рассказы - Андрей Ханжин

Как известно, сэкса в Советском Союзе не было. Рок'н'ролл как бы был: в самых уродливых его интерпретациях, в ВИА "Песняры" и в рок (язык не поворачивается) группе "Машина времени", ну и еще в нескольких облизанных стерильными языками пролетарской интеллигенции коллективах. А вот наркоманы точно были. Наличие в стране наркоманов советская власть почему-то признавала. И в знак своей "признательности", даже сформировала для них специальные лагеря, именуемые "наркомзонами", где несчастные торчки и отматывали свои не слишком долгие срока. Так что наркоманы были. Правда девственные взоры трудового общества не осквернялись их образами, то есть никто их никогда не видел. Но они все равно были.

Алекс был наркоманом. И уже успел отбарабанить два года в Андриапольской наркомзоне. Стритовые малолетки глазели на него с восхищенным уважением. Еще бы! "Наркоман" — это звучало круче, чем "космонавт". Я как-то жил на Щербакове у двух замороченных сестренок-джазисток. Родители их были на дипломатических заработках в Иране. Так что у них было нескучно, и был у них редкий по тем временам видеомагнитофон. Если вы помните фильм "Дневная красавица", то наверняка вам запомнился один персонаж — гангстер и наркоман, который ебал героиню Катрин Денев. Вот Алекс- такого же формата тип.

Выслушав вкратце мои вечерние перспективы и хмыкнув в ответ, Алекс сообщил, что сейчас он направляется на Ленинградский вокзал, а дальше — в Тверскую область, к своему старинному другану… Сезон. Пошел огородный мак и было бы глупо упустить возможность прикоснуться к Великому Опийному Духу… В любом случае кайфовать в тысячи раз интереснее и полезнее, чем пиздить несгибаемых гомосеков.

До города Калинина, который теперь снова называется Тверь, мы добрались часам к девяти вечера. Ближайший автобус на Старицу отправлялся только в пять утра. А нам и нужно было в Старицу, точнее, семь километров не доезжая до нее — в село Свистуново.

В Твери и сейчас-то нехуя делать приезжему. А тогда, при совдепии, это был совсем уж безнадежный городок. На старом железнодорожном вокзале не обнаружилось ни одного местного алкоголика, чтобы купить самогонки. Не нашлось даже самой поганой, пусть хоть с подбитым глазом, страшной и пьянющей шалавы из тех, что отсасывают транзитные члены за полстакана бормотухи в воняющем хлоркой вокзальном сортире. Тоска, короче…

Автовокзал находился по соседству с железнодорожным, так что мы, пошлявшись по асфальтированному пятаку, все же переместились поближе к автобусам. Народ в те безвозвратно ушедшие времена был другим, еще не опизденевшим от придурошных телереклам и от тотальной пропаганды наживы. Поэтому на оставшуюся мелочь нам удалось выпросить в привокзальном буфете две бутылки прогорклого пива с осадком и без этикеток и бутерброд с расчлененным надвое плавленым сырком. Люди были… И мы небезосновательно надеялись, что водитель автобуса довезет нас до места бесплатно.

И пока мы дожидались утра, Алекс рассказал о своем друге, к которому мы ехали. Выяснилось, что зовут его Сергей, и он учится в духовной семинарии, в Троице-Сергиевой лавре. Теперь же у него каникулы и он зависает у своей бабки в селе Свистуново, где дерет по ночам мак в близлежащих огородах и колется, выходя с Господом на прямую, как говорится, связь. Алекс произносил его имя на старый манер, как в монастырях, не Сергей, а Сергий.

К шести утра едва не развалившийся по дороге автобус "ПАЗ" дотряс нас по ущербной шоссейке к нужному месту. За спиной — стена леса, перед взором — щемящие душу васильковые поля, пропадающие где-то в Волге и между ними — подзарастающая лишайной травой грунтовка к селу, метров шестьсот длиной. Почерневшие и покореженные избы, сельпо с приржавевшим намертво навесным замком, колодец с оборванной цепью и утопленным ведром, да всей жизни — четыре старухи и однорукий дед в ватнике. Русь. Казалось, что с тех пор, как монгол Субудай увел в столицу Орды местных девок и перебил парней, так здесь время и замерло.

Дом, где бабка сушила на печи мак для своего внучка Сергия, — на самом краю издохшего села, прямо перед пологим спуском к кроваво-красной от донной глины Волге. Сергий, тощий длинноволосый семинарист с просветленным взором безумца, в залатанных джинсах и косоворотой рубахе, показался мне очень похожим на Иисуса Христа, каким я представлял его себе, слушая у тех же сестренок-джазисток кассету "Jesus Christ Superstar".

Я зверюга городской, поэтому почти всегда остаюсь равнодушным к неискореженным бетоном природным пейзажам. Но в верховьях Волги я всегда наполняюсь какой-то древней энергией. Может быть, это сила того государства, раскинувшегося восемьсот лет назад от Уральского хребта до Новгородских болот, империи, называвшейся Золотая Орда, потомком которой я чувствую себя каждую секунду своей жизни. И здесь — кроваво-красная Волга, сливающиеся с небом васильки, запах гибели и вечной жизни… И кажется слышен еще конский топот и стоны русоволосых девственниц, наполненных монгольской спермой в походных шатрах из бычьих шкур… И никуда не деться от этого насилия и смешения сотен кровей, и резни, которую мы непрерывно ведем друг с другом вот уже вторую тысячу лет. Я принимаю это. Принимаю себя в своей истории таким, каков я есть — татарин, немец и дважды славянин. И горжусь своим варварством.

Время вечно, как Опийный Дух.

Вообще с наркоманами, которые только наркоманы, скучно так же, как с профессиональными таксистами или с поэтами, или с солдатами, или с картежниками, или с проститутками. Все профессионалы заклеены в своем одностороннем движении. Нет критики, нет развития, следовательно, нет преступления. А там, где нет преступления условных границ, нет жизни. Одна лишь механика. И ее логическое завершение — кромешная тупость, забродившая на однобокой преданности единственному занятию.

Алекс и Сергий были все-таки личностями творческими. Алекс кололся и строил ноу-хау схемы бандитских налетов, а Сергий познавал Господа Бога своего при помощи опийных инъекций. Да и что там… Я вам скажу, что весь крохотный мирок, который был оглушен, арестован и растоптан железными истуканами доминирующей идеологии, — все осколочки этого полуреального уже мирка личной свободы только и могли, что уместиться в трех-четырех набухших маковых бутонах… И осторожно насаживая вену на иглу стеклянного, черт возьми шприца, я физически чувствовал поднимающиеся от пяток иголочки кодеина, подтягивающие вслед за собой волны кайфа, покоя и бессмертия — того, что ждет нас в Аду, во мгле, в дождях, где уже не существует тел, а одни лишь чувства… Кайф, война и бессмертие.

Ведь жизнь — это молитва, блюз, романс. Молитва Богу или молитва Дьяволу, какая разница… В Африке черт — белого цвета. Какая разница, лишь бы молитва звучала искренне и беспощадно к самому себе. И когда закончится война, тогда и прекратится род человеческий и без того, в общем-то, на хуй здесь не нужный. Пусть останутся разрушенные остовы Нью-Йорка, гниющие русские деревни, щебень китайской стены, изнывающие от тоски девки и кочевые отряды безжалостных воинов… И когда все завершится, восстановится утраченная справедливость и явится что-то новое, лишенное "экономического фундамента", что-то совершенно новое, не человеческое уже.

Вечерами, в наступающих сумерках, мы проходили запущенными огородами на пологий волжский склон и раскладывали небольшой костерок под гигантским дубом, наполовину уже умершим и высохшим. Корни его, будто могучие взбухшие вены, прорывались местами из почвы, и казалось, что это не просто дерево, а умирающее древнее божество впилось своими тысячелетними корнями в такую же древнюю землю. В чайнике над костром Сергий варил "кукнар" — отвар из высушенного мака, а Алекс, полулежа, прислонившись к разбитому трещинами дубовому стволу, пел тихо и неразборчиво, одному ему ведомые, протяжные песни бродяг. Так и свалились на кровавую реку тяжелые сумерки. Проступали бледные пятна созвездий, мы пили отвар, иногда перебрасывались короткими фразами, снова умолкали и каждый молчал о своем.

И такие же сумерки висели над костром тогда, когда я в полудреме увидел идущего краем ржаного поля дьявола, одного из первых, увиденных мною дьяволов. Легкий ветер играл на колосьях невидимой ржи, я провалился внутрь себя, и мне явился серый силуэт в широкополой шляпе… Остро и больно кольнуло в сердце, оно бешено застучало и я очнулся. Наверное, у меня был испуганный вид и может быть я даже вскрикнул, потому что Сергий, сидевший ко мне спиной и смотревший на реку, вздрогнул и обернулся. Алекс продолжал напевать свои языческие заклинания.

— Что, кто-то серый и в шляпе, да?..

Клянусь самым главным Дьяволом мира сего, что именно так сказал Сергий! Наверное, он и сам его часто видел.