Методы фальсификации выборов - Денис Парамонов

Сама фальсификация выборов не является феноменом чисто российского политического пространства; и в странах бывшего СССР, «молодых» европейских державах, и – яркий пример – даже на президентских выборах США 2000 года периодически разгорались скандалы о фальсификации и подтасовках результатов голосования. Эти факты говорят о том, что пока существует сам институт выборов, видимо, будет существовать и угроза фальсификации результатов этих выборов. Именно это обстоятельство лишний раз доказывает необходимость серьезного отношения к этому вопросу. Особенно это актуально для нашей страны, хотя и многие радетели за чистоту результатов выборов часто забывают, что фальсификация была неотъемлемой частью советской жизни на протяжении десятилетий.

Еще известный русский философ И. Ильин писал, что «референдумы России противопоказаны», аргументируя это тем, что государство не стало органичной частью жизни народов России и поэтому не готово к прямому голосованию своих граждан. Россиянам нужна тотальная опека со стороны государства. Коммунисты, придерживаясь дореволюционных традиций управления государством путем «сдержек и противовесов», не могли вводить практику прямого голосования, не уповая на тотальную фальсификацию и занижение значения институтов выборов. По праву можно сказать, что советская система может считаться прародительницей как «выборов без выборов», так и фальсификации результатов.

На фоне официальной советской статистики, когда в выборах в Советы народных депутатов всех уровней участвовало 99, 9 % советских граждан, распределение мандатов и квот по территориям и крупным народнохозяйственным объектам оставалось без внимания как поборников, так и противников советской власти. До сих пор неясно, по какому принципу руководители предприятий и секретари комитетов партии всех уровней получали квоты на то или иное количество и качество (!) депутатов, – важно представить все слои общества, коммунистов и беспартийных в выборных органах власти. Ни диссиденты, ругающие на кухнях Советы, ни оставшиеся в живых партийные и советские руководители не могут дать внятного ответа. Справедливости ради надо сказать, что фальсифицировалась в основном только явка, а когда «неугодных» кандидатов в депутаты перестали отсекать на заседаниях партбюро, в середине 80-х возникло даже нечто похожее на предвыборную борьбу.

Появление подобия предвыборной борьбы заставило инициаторов «честных выборов» задуматься о способах достижения победы своих протеже. Административные меры, направленные на давление неугодных кандидатов, запреты на встречи и т. д. лили воду на мельницу оппонентов. Вопрос о создании машины правильного подсчета обсуждался в кулуарах партийной и комсомольской верхушки. Главное не в том, как применить на практике принцип «трех П» – пол, палец, потолок, – приписки были плоть от плоти советской системы. Проблема в том, как подобную установку озвучить – из уст принципиальных коммунистов распоряжение исказить результат волеизъявления в авральном порядке могло быть расценено как преступление – об этом, кстати, будет кому доложить. Именно на заре перестройки ключевую роль в организации «правильного голосования» сыграли профсоюзные лидеры. Участки организовывались на предприятиях, и профкомы во время выборов превращались в лаборатории организации «вброса». Нынче – оглянись вокруг – в комиссиях без бывшего профсоюзного работника не обходятся. Профсоюзным духом проникся стиль работы избиркомов: торжественность, хлебосольство, словечки знакомые («товарищ Марья Ивановна»).

При этом заставляет задуматься следующее: с началом перестройки масштабы участия граждан в выборах увеличились, а масштабы фальсификаций вроде бы сократились, даже в начале 90-х практически свелись к нулю. Сомневающихся в подсчете голосов одно время было крайне мало, хотя опыт делания знаменитых «бархатных» или «библейских» (Адам выбирает Еву) выборов вполне мог быть задействован. И вдруг после периода «честных выборов» проблематика фальсификаций опять стала актуальной. Почему?

Было бы слишком наивным полагать, что об этой традиции сначала забыли, а потом вдруг вспомнили в связи с тем, что возникла реальная угроза выигрыша на выборах неугодных. И раньше, в период «честных выборов», во власть рвались совершенно разные люди. Перед утверждением кандидатур на партбюро кандидаты в депутаты применяли весь арсенал давления на «жюри» – то, что потом обрушится на избирателя. Даже когда открыто голосовали на сессиях Советов, поднятые вверх руки были лишь ритуалом – реальные выборы проводились-таки в кулуарах, в ожесточенных спорах и бессонных ночах секретариата. Не хотелось бы вдаваться в долгие рассуждения, что «сегодня выборы не похожи на другие», «сегодня на выборах решается судьба власти (или судьба оппозиции)» или «жажда власти стала сильнее, чем прежде»; и тогда был некий «праймериз» кандидатов (даже спрашивали мнение у «народа»), и сегодня власть проявляет свою сущностную чуждость выборам как таковым.

Процесс фальсификации в России эволюционирует. Появилось четкое понимание, где можно «вбросить», а где нельзя. Работники избиркомов сформировали удивительный идеологический сплав из наследия партийного и профсоюзного прошлого и сегодняшних реалий. И, как мы видим сегодня, этот механизм продолжает успешно работать.

Можно сказать, что фальсификации, фальсификационные кампании – суть проявление специфической тяги к фальсификациям властного механизма как такового. Власть утверждает себя правом на фальсификацию наряду с веберовским «правом на насилие». Принцип состязательности идей Платона, воплощенная в идеальном государстве диалектика Гегеля, спортивное происхождение государства Ортеги-и-Гассета – все эти попытки осмыслить фундаментальные основы организации общества не могут претендовать на полноту объяснения этой тяги. Идеалы «честной победы», конкуренции претендентов, дуэли, наконец, чужды природе власти. PR, технологии манипуляции и управления общественным мнением, основанные на этих идеалах, лежат «по ту сторону» властной тяги к фальсификациям. В сегодняшних условиях, когда власть разоформилась, когда возникло несколько центров власти, субъекты этих центров власти стали субъектами фальсификаций. Не столько пропагандистская машина, сколько право на подтасовку результатов волеизъявления стало реальной технологией выборов во власть, плоть от плоти самой этой власти. Наконец, власть «пускает» сегодня только того, кто предъявил равную ей по силе машину управления или нейтрализации фальсификаций. Перефразируя книгу известных политтехнологов (которую они могут воспринимать как своеобразный ответ), можно сказать, что победа на выборах – самый короткий путь к власти только тогда, когда побеждена сама власть.

Фальсификационная кампания и «вброс» не могут не влиять на саму работу предвыборного штаба. Глазами организаторов РRопаганды право на фальсификацию и борьба за это право выступают как некое искажение продуманной предвыборной кампании. В кругу нарождающейся армии политтехнологов возник миф о «проценте на вброс», т. е. о некой дельте неизбежной фальсификации в день голосования.

Из современных политиков наиболее откровенно высказался генерал А. Лебедь, заявивший в одном из телеинтервью примерно следующее: «Международный стандарт фальсификации и подтасовок составляет около 5 процентов голосов».

Но в России в ходу была цифра – 10 процентов. Авторы сами вывели ее для голосования по округу (малому или среднему городу), насчитывающему от 50 до 300 тысяч избирателей. Процент вероятной фальсификации получался механическим сложением процента досрочно проголосовавших, процента проголосовавших на дому и процента проголосовавших на закрытых участках. Сюда же прибавлялись «мертвые души» – порядка 2 – 4 процентов от числа избирателей. Вся эта сумма составляет около 12—15 процентов. С учетом того, что конкуренты не могут оставаться «на нулях» по результатам голосования указанных категорий граждан, 2 процента вычиталось. Отсюда – искомая цифра, полученная в результате наблюдений за выборами в период 1996—1998 годов:

Чуть позднее, когда голосование упомянутых категорий граждан стало индикатором честности выборов (в случае, когда выигрыш одного из кандидатов обеспечивался только этими показателями, результаты перепроверялись с особой тщательностью), стали применять более тонкие пропорции «вброса». «Коллективный разум» анализировал социологические опросы (недостатка в социологах давно не испытывают ни власть, ни избиркомы, ни оппозиция). Вполне может быть, что система подтасовок, некая «микрофизика власти», опиралась на разумные предпосылки и какую-то общую гармонию. В большинстве случаев объем «вброса» стал соответствовать некой пропорции положения дел на финише предвыборной гонки. У писателей-фантастов разумность обретали колонии насекомых (Ф. Гэрберт), плазменный океан (Ст. Лем), сгустки пространства-времени (Д. Зинделл); по мнению известного ученого В. Лефевра, разумом могут обладать «черные дыры» и астрономический объект SS 433. Предположить разумную детерминанту в действиях, ограниченных в основном одним днем, и похожими характеристиками места (день голосования на избирательных участках) также было бы заманчиво. Искомая «дельта фальсификаций» получается в результате умножения его реального отставания от конкурента на цифру «золотого сечения» – 0,62.