Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела - Александр Малинкин

Differetia specifca услужного, или «рекомендуемого», акта П. Сорокин усматривает в «характере психического переживания», выявляет три его необходимых существенных компонента: «Этот своеобразный психический процесс, известный почти каждому по собственным переживаниям, можно охарактеризовать следующими образом: для каждого из нас «услужными» являются те акты (как свои, так и чужие), которые, во-первых, не противоречат нашим «должным» шаблонам, во-вторых, выходят по своей «добродетельности» за пределы «обязательности», в силу этого они добровольны и никто не может притязать на них, а равно выполняющий их не осознаёт себя «обязанным» выполнять их (в форме ли facere, или pati, или abstinere). (…) В силу сказанного для каждого индивида или для совокупности индивидов «подвигами» будут все те акты, как свои, так и чужие, которые наделяются или переживаются ими как акты, обладающими вышеуказанными свойствами»[9].

Вклад П. Сорокина в разработку социологии награды заслуживает, наверное, отдельного исследования. Ограничимся здесь кратким критическим анализом. В первом большом труде молодого дарования сплетены воедино – на наш взгляд, по эклектическому принципу – едва ли не все известные к 1913 году философские методологии: позитивизм, неокантианство, феноменология, философия жизни. В его труде сочетаются бихевиоризм, формальный социологизм, историцизм и др. На ряд существенных методологических и концептуальных неувязок сразу же обратили внимание его первые рецензенты. Среди них следует упомянуть А. Гизетти, Н. Тоцкого, Т. Райнова, но прежде всего – В. М. Чернова, посвятившего критическому разбору методологии П. Сорокина большую статью под названием «Научное построение идеалов и чистое познание» (где знаменитый социалист-революционер демонстрирует знание последних европейских веяний в области философии и социологии)[10]. В содержательном отношении книгу П. Сорокина отличает изобилие, если не сказать избыточность, привлекаемого к рассмотрению теоретического и эмпирического материала. Слабым местом является, на наш взгляд, недостаточная продуманность и адекватность терминологии, что обусловлено её зависимостью от разнородных по своему происхождению философских доктрин.

Главное же, мы не разделяем прогрессистских иллюзий новообращённого масона в отношении кар и наград, поэтому не считаем, будто они отомрут, похоронив самих себя; будто их «дрессирующее» воздействие проникает в человеческую природу настолько глубоко, что в принципе способно изменить её (а тем более «улучшить»). Модная бихевиористская методология по схеме «стимул – реакция» переносится П. Сорокиным на человека, как если бы он был высокоинтеллектуальной крысой. Эти позитивистские и либералистские иллюзии основаны, по всей очевидности, на социально-утопических представлениях о человеке и истории. Как верно заметил В. В. Сапов в своей вводной статье к книге П. Сорокина, перекличка названия его «этюда» с названием известного романа Ф. Д. Достоевского, «во многом носит фиктивный характер». Социолог явно недотягивает до тех глубин в понимании человека, которые отличают великого русского писателя с его грозным предупреждением «Зло коренится гораздо глубже в природе человека, чем полагают лекаря-социалисты»[11]. История же очень скоро обнаружила несостоятельность взглядов П. Сорокина, который сам лишь чудом не сгинул в застенках ГПУ.

Историческое развитие цивилизации, несомненно, «смягчает» нравы, но делает ли она их «лучше»? Наш ответ: нет. Скорей, наоборот. Да и как можно сравнивать зверские казни десятков людей в историческом прошлом с циничным применением современного оружия массового поражения, к примеру, в Хиросиме и Нагасаки? Для сравнения этих исторических реалий нет и быть не может общего «научного» основания, такого рода явления не сопоставимы. «В основе исповедуемого Сорокиным социально-политического идеала лежит масонская просветительская концепция Добра и Зла, согласно которой Зло рассматривается как своего рода математический минус, или, если воспользоваться формулой В. С. Соловьёва, «естественный недостаток, несовершенство, само собой исчезающее с ростом добра»», – констатирует В. В. Сапов, утверждая далее, что «законы функционирования Зла принципиально отличны от законов функционирования Добра»[12]. Нельзя с ним не согласиться. Отсюда следует, что главная социально-философская идея П. Сорокина о внекаузальной взаимообусловленности, или, точнее говоря, «координации функционального порядка» между преступлениями и наказаниями, с одной стороны, подвигами и наградами, с другой, – а ведь именно на ней и держится всё его теоретическое построение – не выдерживает критики.

Вместе с тем это означает, что в действительности не существует той предустановленной социально-функциональной гармонии «кнута и пряника», того автоматического взаимодействия между преступлениями и наказаниями, с одной стороны, и подвигами и наградами, с другой, на которые П. Сорокин опирался как якобы на самоочевидный факт; что гипертрофированная, как ему казалось, разработанность уголовного права по сравнению с зачатками права премиального, или наградного – вовсе не «иллюстрация «курьёза» научной мысли», а результат общественной практики, складывавшийся веками. Одновременно это означает, что в реальной действительности сфера преступлений и кар существует относительно независимо и автономно от сферы подвигов и наград, что обе они обладают собственными спецификой, закономерностями возникновения, развития и функционирования; что, наконец, представление об их якобы должной зеркальной (обратной) симметричности – не более, чем соблазнительный мираж разума и… «человеческое, слишком человеческое» стремление выдать желаемое за действительное.

Вот почему логически правильные следствия из главного теоретического постулата П. Сорокина, пусть и гипотетические, выглядят явной натяжкой. Приведу пример. «Если бы действительно акты кары стали падать, а акты награды расти, – пишет он, – то по существу дела никакого значительного изменения не произошло бы: рост наград означал бы тот же рост кар, но выраженный не прямо, но косвенно»[13]. В. В. Сапов комментирует это так: «Сорокин пишет в сослагательном наклонении, подчёркивая тем самым нереальность ситуации. Мы в такой «нереальной» ситуации жили совсем в общем-то недавно, только понять не могли, какой социальный смысл имеет эта безудержная страсть к наградам и орденам. Теперь понятно: когда один провозглашается трижды, четырежды, пятижды (!) героем, то тем самым трижды, четырежды, пятижды подчёркивается ничтожество всех остальных»[14].

Чисто умозрительно понятно: в определённых обстоятельствах наградой может быть ненаказание (или более мягкое наказание) и, наоборот, карой может быть ненаграждение (или награждение наградой боле низкого достоинства). Известно, к примеру, что мягкое воспитание детей отличается от жёсткого как раз тем, что в нём наказанием является отказ в поощрении. Однако то, что «рост наград» означает «косвенный» «рост кар» (и наоборот) просто не согласуется со здравым смыслом – в реальной жизни кары либо есть, либо их нет. Соответствует ли «косвенная кара» или рост кар в косвенном выражении чему-то конкретному в реальной действительности, автор не уточняет, об этом можно только догадываться. Что же касается интерпретации В. В. Сапова, то она, с нашей точки зрения, носит скорей саркастический характер. У некоторых представителей правящих кругов СССР «безудержная страсть к наградам и орденам» имела мотивом банальное человеческое тщеславие. От него, слава Богу, никто не пострадал, а стремление престарелых людей возвеличить себя путём награждений как собственное унижение не воспринимал никто, кроме разве их завистников из ближайшего окружения.

Идея внутреннего единства «кнута и пряника», их необходимой функциональной взаимосвязи по принципу взаимодополнительности напрашивается сама собой, когда речь идёт о государственном устройстве, основанном на принципе единоначалия. П. Сорокин работал над своей книгой в Российской империи, в монархическом государстве, которое только после 17 октября 1905 г. («Высочайший Манифест Об усовершенствовании государственного порядка») перестало быть абсолютной монархией. Уголовное же и наградное право к началу Первой мировой войны оставалось в России в сущности таким же, каким было и раньше. Так, российская наградная система, описанная в «Своде законов Российской империи» (1892 г.) сохранилась к тому времени почти без изменений и имела явно выраженный абсолютистско-монархический феодально-сословный характер. Соседние и западные державы, на которые ориентировался молодой социолог – Германия, Австро-Венгрия, Великобритания, Италия, Испания, Бельгия и др. – в большинстве своём также были монархиями и империями. Формально-республиканское устройство Франции не могло изменить того существенного фактического обстоятельства, что государство в ней жёстко централизовано. Так что, конечно, была своя логика у идеи внутреннего единства «кнута и пряника» по принципу функционального взаимодополнения – ведь П. Сорокин развил её вслед за Т. Гоббсом и другими политическими философами, опиравшимися на социально-исторический опыт управления в условиях расцвета абсолютизма в эпоху Нового времени.