Покупка меди (статьи, заметки, стихи) - Бертольд Брехт

Философ. Вы должны знать: меня снедает неутолимое любопытство ко всему, что связано с человеком, я никогда не устаю видеть и слышать людей. Я хочу знать, как они обходятся друг с другом, враждуют и дружат, продают лук, замышляют военные походы, заключают браки, шьют шерстяные костюмы, пускают в оборот фальшивые деньги, копают картошку, наблюдают звезды, как они обманывают, выбирают, поучают, эксплуатируют, оценивают, калечат и поддерживают друг друга, как они проводят собрания, основывают союзы, интригуют. Мне всегда хочется знать, как возникают и чем завершаются их начинания. Я стремлюсь отыскать во всем этом определенные закономерности, которые позволят мне предвидеть то, что должно совершиться. Я часто задумываюсь над тем, как мне держаться в жизни, чтобы выжить и добыть для себя побольше счастья, а это, естественно, зависит также от того, как станут вести себя другие люди. И потому их поведение также чрезвычайно меня занимает, как и возможность оказать на них какое-либо влияние.

Завлит. Надеюсь, у нас ты найдешь чем поживиться.

Философ. И да, и нет. Должен признаться, что как раз потому я и хотел с вами потолковать. Мне у вас как-то не по себе.

Завлит. Почему? Разве тебе мало того, что мы показываем?

Философ. С меня вполне хватит. Не в том дело.

Завлит. Может быть, ты находишь, что мы неверно изображаем то или другое?

Философ. И это есть, но вместе с тем я нахожу, что многое вы изображаете верно. Полагаю, все дело в том, что в вашем театре мне трудно отличить верное от неверного. Я не все еще сказал о себе. А у меня, кроме любопытства, есть еще одна страсть: во мне сидит дух противоречия. Люблю тщательно взвешивать все, что вижу, и, как говорится, подбавлять ложку дегтя в бочку меда. Меня все время одолевает задорный бес сомнения. Подобно тому как иной бедняк десять раз перевернет в руке монету, так и я привык неустанно взвешивать и рассматривать со всех сторон человеческие слова и поступки. Вы же не оставляете места для этих моих сомнений, в том-то все и дело.

Актер. Вот это критика!

Философ. Гм. Может, я наступил кому-нибудь на мозоль?

Завлит. Мы ничего не имеем против разумной критики. Мы редко слышим ее.

Актер. Не тревожься. Я все понимаю: без критики так или иначе не обойтись.

Философ. Как вижу, вы не в восторге от моих страстей. Но заверяю вас: у меня и в мыслях не было как-то принизить ваше искусство. Я только пытался объяснить вам тревогу, которую я испытываю в ваших театрах и которая лишает меня значительной доли удовольствия.

Актер. Надеюсь, ты все же пробовал искать причину своей тревоги в себе самом, а не только в нас одних?

Философ. Конечно. Могу представить вам на этот счет удовлетворительные объяснения. Но для начала я хотел бы успокоить вас: я сейчас не намерен касаться того, как вы изображаете разные события, иными словами, верно или неверно вы их изображаете, а займусь прежде всего самими событиями, которые вы копируете. Например, вы умело изобразите на сцене убийство. Моя страсть к критике заставит меня в этом случае исследовать само убийство и детали его осуществления, с точки зрения их целесообразности, изящества, оригинальности и так далее.

Завлит. И что же, ты не можешь проделать это у нас?

Философ. Нет. Вы не даете мне этого сделать. Виной тому - метод, с помощью которого вы создаете ваши изображения - особенно лучшие из них - а также способ их подачи. Одно время я посещал спектакли под открытым небом и во время представления курил. Положение, в котором сидит курящий, как вы знаете, очень удобно для наблюдения. Откинувшись назад, ты думаешь о своем, отдыхаешь, наслаждаешься зрелищем со своего укромного местечка, лишь наполовину захваченный действием.

Завлит. Ну и как, лучше тебе там было?

Философ. Нет, у меня погасла сигарета.

Актер. Прекрасно! Вдвойне прекрасно! Молодчина тот актер, который сумел увлечь тебя своей игрой, и молодчина ты сам, что оказался человеком, а не сушеной воблой!

Философ. Стойте! Я вынужден протестовать. Я не получил того, что искал. Опыт не удался.

Актер. К счастью, милейший, к счастью!

Философ. Но я не удовлетворен.

Актер. Сказать тебе, чего бы ты хотел? Чтобы те парни не владели своим ремеслом и играли совсем отвратно.

Философ. Боюсь, что это так.

Завлит. Что значит - боишься?

Философ. Ну разве это не ужасно: чем лучше вы играете, тем меньше меня это устраивает? Тут есть от чего прийти в отчаяние.

Завлит (Актеру). Перестань все время снисходительно похлопывать его по плечу! Мне случалось видеть, как люди из-за одного этого ополчались против самых разумных доводов.

Философ. Это верно, ты и правда порядочный тиран. И со сцены мне тоже беспрерывно что-то навязывают. Мне то и дело приходится плясать под твою дудку, и мне не оставляют даже времени подумать, хочу я плясать или нет.

Завлит. Вот видишь, теперь ему уже кажется, будто мы даже со сцены похлопываем его по плечу! Что я тебе говорил?

Философ. А может, в этом и впрямь что-то есть? Поразмыслите! Зритель говорит вам, что он чувствует, как его похлопывают по плечу! Вы видите его насквозь, вы понимаете его лучше, чем он сам себя понимает, уличаете его в тайных пороках и служите им! Разве это не отвратительно?

Актер. Знаешь что, хватит! Когда злишься, - невозможно спорить. Я уже и руки в карманы спрятал.

Философ. А почем я знаю, что ты вообще намерен спорить, независимо от того, злишься ты или нет? Во всяком случае, на сцене ты никакого спора не допускаешь. Ты пробуждаешь самые различные страсти, кроме охоты к спорам. Ты даже тогда не склонен удовлетворять эту страсть, когда она налицо.

Завлит. Не надо сразу возражать ему. Он дело говорит.

Актер. Подумаешь, дело! Он все толкует о собственном деле.

Актер. Оказать по чести, я больше не могу считать его философом.

Завлит. Уж это ты должен обосновать.

Актер. Философ размышляет о том, что дано. Дано искусство. Над этим он, значит, и принимается размышлять. А для искусства характерно то-то и то-то, и философ, если сможет, если у него варит котелок, объяснит, почему это так. Вот тогда он настоящий философ.

Философ. Ты совершенно прав. Бывают такие философы. И такое искусство тоже бывает.

Актер. Какое искусство?

Философ. Такое, для которого характерно то-то и то-то, - и баста.

Актер. Вот как, есть, значит, и другое искусство? О котором нельзя сказать, что для него характерно то-то и то-то, которого, значит, не существует?

Философ. Погоди, уж слишком ты привык торопиться. А ты пораскинь мозгами.

Актер. Хорошо, я раскину мозгами. (Становится в позу.) Так, кажется, это делается?

Философ (щиплет его за икры). Нет, мышцы надо расслабить. Так вот - я положу начало нашим раздумьям, сделав следующее признание. Я философ, у которого недостаточно варит котелок, чтобы философствовать так, как ты только что описал.

Актер. Вот тебе моя грудь, можешь припасть к ней и выплакаться всласть.

Философ. Откровенно говоря, мне больше по вкусу грудь нашей приятельницы, и, вообще, я скорей предпочел бы смеяться, чем рыдать. Что же касается вопроса о философах и "котелках", то с тех пор, как одни философы принялись совершать открытия в мире природы, другие - век за веком задумывались над тем, достаточно ли варят у них "котелки", чтобы проникнуть в смысл определенных утверждений церкви и земных властей и опровергнуть их. Утверждения же сводились к тому, что все сущее хорошо и законно. Философы изнемогали под бременем критики разума. У них и вправду туго варил "котелок" или, быть может, тот всамделишный котелок, что стоял у них в печи, и впрямь был слишком пуст, чтобы у них достало сил бороться с таким могущественным учреждением, как церковь. Что же до меня, то я размышляю над тем, как бы вообще сделать так, чтобы не было больше пустых котелков.

Актер (со смехом). Когда я говорил о котелке, я, понятно, имел в виду разум, а не пищу.

Философ. О, все это тесно связано: чем больше в котелке, тем лучше варит "котелок".

ФРАГМЕНТЫ К ПЕРВОЙ НОЧИ

НАТУРАЛИЗМ

Философ. Поскольку я столь же непоследователен, как и вы, и, порывая с бесстрастностью, устремляюсь в суету, я тоже порой заглядываю в эти опиумные лавки. Там я обретаю частью забвение, частью - новый интерес к жизни. Потому что по вечерам в душе у меня царит такое же смятение, как и в городе, в котором я живу.

Актер. Черт побери, почему вы так боитесь дурмана? А если вы его боитесь, то как вы терпите искусство? Самый жалкий, самый никчемный обыватель становится своего рода художником, как только выпьет. У него пробуждается фантазия. Рушатся стены его комнаты или пивной, в особенности та, четвертая стена, о которой мы здесь говорили. У него появляются зрители, и он начинает "представлять". Грузчик швыряет оземь тюки, которые на него навьючили, а подчиненный игнорирует своего начальника, потому что в эту минуту он бунтарь. Он посмеивается над десятью заповедями, лезет под юбку самой добродетели. Он философствует, иногда даже плачет. Чаще всего он вдруг начинает жаждать справедливости и впадает в ярость из-за дел, не имеющих к нему прямого касательства. Во всем, что враждебно ему, он подмечает смешное. И он становится выше всего этого - пока его носят ноги. Короче, он во всех отношениях становится человечнее и демонстрирует это.