Сабля Лазо - Василий Никонов

На перекате вода клокочет, брызжет, пенится. Если камень над водой торчит, вода на две струи рвется. В этих-то струях и купаются ленки-леночки.

Вернее, когда как. Если пищи много, ленки сбоку стоят иль пониже. Червячков ждут, кузнечиков, бабочек, стрекозок. Скатится такой кузнечик с камешка, а ленок тут как тут. Хвать — и поминай как звали.

Если же ленок голодный, он все время в струю норовит, чтоб ничего не пропустить. Глядишь, и гальяшек ему в рот попадет, если зазевается.

В конце переката, под скалой, есть глубокое улово. Улово, по-иному сказать, — омут или яма. Вода в нем темная, воронками кружится. Тут самая крупная рыба живет — таймень красноперый. Здесь он и зимует. Сюда чаще всего рыбаки ходят.

Тимка с Павлинкой к омуту не идут, им на перекатах сподручней. Павлинка кузнечиков ловит, Тимка их на крючок насаживает. Леска у него черная, волосяная, без грузила и наплава, удилище гибкое, длинное. Когда Тимка поверху ленка иль тайменя ловит, то удилище мелко-мелко потряхивает. Вот, мол, какой он, кузнечик, — хромой, косой, но живучий. Лови его, хватай!

Первым делом ленок из воды свечкой выскакивает, хвостом по кузнечику бьет, чтоб оглушить. А потом ныряет, круто разворачивается и снизу заглатывает добычу. Тут ему и конец — Тимка ленка на берег тащит.

Лов у Тимки бойко идет. Четыре ленка уже на камнях подпрыгивают, пятый только что зацепился. И все под камень норовит, чтоб леску порвать.

— Тимка, дай вытяну! — просит Павлинка.

— На, держи! Таском выволакивай!

Павлинка ухает с камня в воду, хватает у Тимки удилище. Оно гнется, тянет на середину реки. Все силы напрягает Павлинка, боится удочку из рук выпустить.

— Не ослабляй! Натягивай! — командует Тимка. — Не давай хвостом бить!

Таймень, ленок ли, если слабину учует, хвостом по леске ударит и будто зубами ее откусит. Сколько раз у Тимки так бывало.

Павлинка с криком вытаскивает рыбину.

— Ого! Повезло нам! — Тимка бросается к рыбе. — Таймешек! Фунтов шесть потянет. Мы его домой отнесем, с Кирькой поделимся. Хватит рыбачить, давай ленков жарить...

Время незаметно бежит. Вон и солнышко за горы спряталось, ветерком по реке потянуло.

Тимка сбегал в пещеру, соли принес. Теперь рыбу готовит, на рогатинки прилаживает. Павлинка сучья собирает.

Вспыхивает красный язычок, будто жало змеиное, скачет бурундуком — с палочки на палочку. Сушняк разгорается быстро, жарко.

Ребята проголодались, слюнки текут.

За делом ни Тимка, ни Павлинка не замечают двух всадников, что остановились на тропинке. Далековато остановились, за соснами прячутся. Тихо, видать, ехали, осторожно.

Передний, с бородой, говорит что-то второму, видно командиру. Командир кивает, трогает лошадь за бородачом. Совсем уж близко подъехали, а ребята ничего не слышат.

— Здорово, рыбаки! — передовой поднимает руку. — Можно к вашему огоньку?

Тимка вздрагивает, вскидывает голову и вдруг со всех ног бросается к всадникам.

— Батяня!..

— Я самый, Тимофей! — Смекалин ловко соскакивает с седла.

— Принимай гостей нежданных.

Тимка опомниться не успел, как очутился у отца на шее. Руки сцепил крепче крепкого, к щетинистой щеке прижался. Глаза от радости зажмурил.

— Батяня!..

Долго-долго не видел Тимка отца, с год, если не больше. И маманя ничего не знала о нем. Так и думали: погиб где-нито, в бою каком-нибудь. Мало ль как на войне случается.

— Вижу, вижу: сильным стал, вон как вымахал, — Смекалин осторожно опускает сына, — Теперь ты меня раз-два — и на лопатки. Как думаешь, товарищ Ершов?

— К тому дело идет, — улыбается командир; он тоже спешился, на валежину присел, — Ну, здоров, Тимофей Платоныч. А это кто с тобой?

— Павлинка, дочь Копача, в нашем селе живет.

— Гляди-ка ты! — разводит руками Смекалин. — Не узнал я тебя, Павлинка. Вишь, какая барышня стала.

И Павлинка едва признала Платона Петровича. Раньше ни усов, ни бороды у него не было, волосы до плеч не висли. Одни глаза прежними остались. Синими-пресиними, как у Тимки.

На купца Козулина похож теперь Платон Петрович. Если б не сабля с наганом да не ремень офицерский. Такой же, как у отца Павлинки.

— Что дома, Тимофей? — Смекалин садится рядом с Ершовым, вытаскивает из кармана кисет. — Мать жива-здорова?

— Жива-здорова, батяня.

— Как Дениска здравствует?

— Не знаю, давно на прииске не был.

— Ну, а в селе как?

— Спокойно пока... Однако сегодня по Орлиной пади войско шло. Похоже, белые.

— А сколько войска? Какое оно из себя?

Тимка рассказывает, а Павлинка удивляется: вроде не считали они, не рассматривали, но Тимка запомнил.

— Куда шли? — допытывается Платон Петрович. Тимка объясняет.

Павлинка слушает и у костра хлопочет. Командир Ершов на валежине сидит, в разговор вникает. По виду он моложе Платона Петровича — это Павлинка сразу определила. Зеленая фуражка чуть набок сдвинута, кожанка ремнями желтыми обтянута крест-накрест. Лицо серьезное, видно, редко улыбается командир.

Слушает Ершов и думает: «Стягивают семеновцы силы — третий отряд уже за эту неделю... Все время держат Межгорье на мушке. Крепко держат. — Поправил Ершов портупею, прищурился. — Копач, Копач... Где он слышал такую фамилию. Кажется, Лазо про него говорил...»

Думает командир Ершов, носком сапога поигрывает. Сапоги у него хромовые, блескучие, ловко ногу обтягивают. Тимку сапоги не интересуют. А вот сабля — да! Ножны белые-белые, огнем горят, рукоять, похоже, золотая. Темляк витой, красный. Офицерская сабля, не иначе.

— Нравится? — Ершов ловит сияющий Тимкин взгляд. — А, Тимофей Платоныч?

— Хорошая, — Тимка отводит глаза в сторону. — Форсистая.

— Именно форсистая, — кивает Ершов. — И в бою отменная. Мне ее один товарищ подарил. Говорит, знаменитые мастера ковали, златоустовские. На весь мир славятся.

Смекалин делает последнюю затяжку, втаптывает окурок в песок.

— Как там рыба, Тимоха? Сжарилась, небось?

— Должно, готова... — Тимка вытаскивает из песка рогатинки, подает отцу и Ершову. — А если не совсем — извиняйте. Маманя говорит, горячее сыро не бывает.

На рогатинках ленки золотятся. Сверху желтизной покрыты, снизу мясом белеют. Запах такой, что дрожь пронимает.

— Нет, ребята, так не пойдет. — Ершов разламывает ленка пополам. — Поделим поровну. Держи, Тимофей!

— Да мы што... — бормочет Тимка. — Мы захотим, еще сжарим...

Вот и прощаться уже пора. Мягко ступают лошади по лесной тропинке, крепко держат Тимку батькины руки. Щекотно ему от отцовской бороды.

— Мать-то горюет, Тимоха? — голос у Платона Петровича мягкий, нежный. На людях держался, виду не показывал, а тут разомлел малость.

— Сначала плакала, убивалась, — рассказывает Тимка. — Разные слухи по селу ходили. Кто говорит — убили тебя, кто судачит — мол, за границу убег. Про то, што убег, маманя молчит, не верит, видать. А что убили — сказывает, вполне могло быть. Сейчас-то ничего, пообвыкла. Она так думает: если слуха нет, значит жив отец наш.

— В случае чего, Тимоха, ты ее к Дениске отправь, — Платон Петрович наклоняется к сыну. — И там не мед, конешно, зато целей будет. Жмут на нас семеновцы. Дело, понятно, временное, только и беде недолго случиться.

— Говорил я ей. Никуда не хочет из села уходить.

— А ты убеди, скажи, что к чему. Копач не зверствует?

— Не слыхать пока. Вчера к нему офицер какой-то приезжал, вахмистр по-ихнему. Козулина позвали да попа Григория... Тут, батяня, тоже опасно.

— Знаю, Тимофей, на войне везде опасно. Мы с Ершовым до Золотинки еще думаем доскакать, потом уже — на Лосиный ключ... А насчет семеновцев... Ты б, Тимоха, узнал, что у них там. По всему видно, большое сражение беляки затевают. На рожон, конечно, не лезь, а так, исподволь, с умом действуй.

Тимке лестно, что отец с ним как со взрослым говорит. И сам по-взрослому отвечает:

— Попробую, батяня. Кому сказать, если што?

— Кому? — Смекалин придерживает коня перед спуском. — Тут, кажется, Тимофей, заковыка. Давай вместе думать.

Тимка не привык долго размышлять, сразу решает, что к чему. Записку можно в пещере спрятать, в условном месте. Кто-нибудь из партизан придет. Можно, конечно, самому доставить...

— Пещера, пожалуй, подходяще, — кивает Смекалин. — В каком месте записку искать?

— В правом углу за верстаком, — решает Тимка. — В бересту заверну, дерном прикрою...

На повороте Платон Петрович натягивает повод.

— Давай прощаться, Тимофей. — Он ласково треплет Тимкины волосы. — Наказ мой помни, про встречу никому. Павлинку предупреди. А матери передай: скоро, мол, встретимся.

— Ладно, — обещает Тимка. — Папаня, а кто Ершову саблю подарил?

— Товарищ Лазо. Ну, прощевай.