Великий Вспоминатор - Максим Борисович Эрштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Завтра же поговорю с ней. Расспрошу ее немного и дам денег – так я сказал себе.
И вот завтрашним вечером я встретился с ней в вагоне метро. Она смотрела только внутрь себя; когда поезд затих на остановке, встала и поковыляла к двери. Не для того чтобы сейчас выйти, это было ясно. Но чтобы успеть выйти на следующей. Так что последний прогон она ехала стоя.
Я вышел вместе с ней, и мы поднялись в вестибюль на эскалаторе; две-три ступеньки разделяли нас и никого не было рядом, но она и не подозревала о моем существовании. Она принялась за свой труд. Я подошел к ней и громко поздоровался. Не упомню точно, что я ей сказал: что-то очень доброжелательное, участливое. Она услышала, медленно повернулась ко мне, глядя почти слепыми глазами, и, спустя несколько мгновений, произнесла со злостью и раздражением:
– Что вам нужно? Что вам от меня нужно?
Я опешил от такого холода и злобы, и не нашелся сразу что ответить. Все слова куда-то исчезли, я не мог выдавить из себя ни звука. Потом все-же как-то скомканно, неуверенно сказал:
– Бабушка, вам наверное тяжело так наклоняться. Можно я…
– Что вам от меня нужно? – Зачем вы ко мне пристаете? – Какое у вас ко мне дело? – Уходите отсюда – почти прокричала она на меня, с еще большей ненавистью и агрессией. Ее слова выходили как-будто откуда-то издалека, из холодного космоса, и были адресованы как-бы не лично мне, а вообще наружу, туда, откуда ее потревожили. Я не думаю, что она отчетливо различала мои черты лица, это было видно по ее глазам. Меня обдало враждебностью и отчуждением. Рука все еще лежала в кармане и сжимала пачку денег, немалую сумму для старушки. Однако я отпрянул, прямо-таки отпрыгнул от нее. Я совершенно не ожидал такого разговора. Злость порождает злость, и помню, что я разозлился, или, скорее, обиделся. Какая-то детская обида за мое поруганное доброе намерение овладела мной. Сбежал по эскалатору и уехал домой. Ночь не спал, потом проспал сутки напролет.
Через несколько дней я вдруг стал прозревать. Глубокий стыд и осознание собственной ничтожности и уродства овладели мной. Он, видите-ли, обиделся!
– А чего, ты, собственно, ожидал? – говорил я сам себе.
– Ты хотел получить добрый привет и беседу, и взамен наградить старушку своей помощью? С какой стати? Почему она должна быть добра к тебе? Мир ненавидит и отвергает ее уже долгие годы и она отвечает ему тем же. Какое ты право имел рассчитывать на разговор с ней? Она ведь не побирающаяся нищенка и сама тебя ни о чем не просила, это ты влез к ней, отвлек ее от дела.
Зачем ты испугался холода и злобы в ее словах, почему был к этому не готов?
Так я ругал себя. Ну что я за дебил, почему у меня хорошая мысля, приходит, как говорится, всегда опосля? Почему я так медленно подстраиваюсь под ситуацию?
Мне надо было просто протянуть ей приготовленные деньги, сказать «Возьмите» и уйти. Вот что следовало сделать, а я повел себя как обиженный мальчишка. «Ну ладно – исправим ошибку» – решил я.
Но не случилось мне исправить эту ошибку. Только однажды я увидел ее еще раз, на другой станции метро, из окна автобуса. Догнать не успел, она исчезла. Катался потом обычным маршрутом в метро, не замечал ее. Затем пришлось улетать в свою страну. И в последующие мои визиты в Петербург я больше никогда ее не видел.
Мои Французовы
Теперь, когда жизнь моя подходит к концу, я все чаще начинаю задумываться: «А зачем она была, эта жизнь?» Раньше подобные мысли меня не посещали, и я во всякое мгновение, с каждым биением сердца, чувствовал ответ на этот вопрос – «Чтобы радоваться и быть счастливым». И большего мне не хотелось; я всегда был по уши занят и очень нужен всем тем, кто от меня зависел, кто нуждался во мне и не мог бы без меня и недели прожить. Поддержание их счастья наполняло счастьем и меня, наблюдение за их успехами окрыляло и воодушевляло меня; я жил их состоянием, а оно всегда было состоянием роста, тревоги и превозмогания. Дни мои были заполнены непрерывной и благодарной заботой, и всегда завершались сладким умиротворением и чувством принесенной пользы. Мне очень повезло в жизни – путь, который я избрал, укоренил и растворил меня в Земле; я сделался таким же теплым, бесстрастным и великодушным, как она сама. Встречаясь иногда с моими немногочисленными приятелями, которые приезжали из шумных больших городов, я плохо понимал их нервозность, стресс и неуверенность в завтрашнем дне. Я видел, что они несчастливы, но никогда не умел как следует успокоить их. Я кормил их медом с моей пасеки и отводил к коровам и телятам; рассказывал им о моих скромных деревенских заботах. Они не слушали меня и не отрывались от своего привезенного пива; они не были внимательны ни к моей жизни, ни к жизни моих животных. Они увозили от меня свежее молоко и яйца, и кажется, уезжая, все-таки выглядели уже не настолько растрепанными, как по прибытии ко мне. Я ясно видел, что живу гораздо счастливее их; вижу это и сейчас.
Однако, необходимо объяснить, с какой целью я пишу эту записку. Сразу хочу заявить – это вовсе не мемуары. Ведь ничему замечательному я, по большому счету, научить читателя не могу; на свете есть тысячи людей таких же, как и я, и совершенно нет никакой нужды подробно описывать еще одну заурядную судьбу. И только один поистине удивительный случай, произошедший со мной несколько лет назад, побудил меня в конце концов взяться за перо. Вот после этого случая я
