Торикаэбая моногатари, или Путаница - Автор неизвестен

Когда Садайдзин рассказал о своих сомнениях жене, та, смеясь, ответила:

— Да ведь дочь Удайдзина — совсем ребенок! Она и не заподозрит, что что-то тут не так и никогда не станет упрекать его. Наедине они станут беседовать, а на людях будут выглядеть обыкновенной парой. Так что пусть женится, он о ней хорошо позаботится.

Поскольку Химэгими был еще слишком молод, родителям пришлось подсказать, что ему следует делать. Химэгими же не мог предвидеть всех последствий и потому с легким сердцем послушался родителей, когда те велели ему написать любовное письмо. Он ничего в этом не понимал, но привык к тому, что мужчины постоянно беседуют о любви. Вот он и сложил стихотворение, полагая, что все именно так и поступают:

Здесь ли лежитСкрытая в заросляхДорога моей любви?Как не заблудиться,Не зная тропинки в горах?

Нельзя и сказать, каким изысканным вышло письмо! Химэгими был еще так юн, что родители удивились: «Как он смог сочинить такое стихотворение?» Это было так странно и прекрасно, что отец заплакал.

В доме Удайдзина получили письмо. Удайдзин сам все придумал — вот он и велел дочери написать ответ.

От подножья горы.К вершине тропинка ведет.Боюсь заблудиться,Ведь здесь яПока не бывала.

После первых писем, как это обычно и бывает, последовали еще и еще, а поскольку дело затеял Удайдзин, то он сам и назначил день свадьбы. Удайдзин был человеком знатного происхождения и искренних намерений. Мужем его дочери, которая, как говорили, получила исключительное воспитание, становился сын Канцлера, гвардейский командир третьего ранга, и потому все должно было быть обставлено должным образом.

Тем временем умер Старший советник, и все придворные получили повышения. Химэгими, к этому времени внештатный Средний советник, стал еще и командиром Левой внешней охраны дворца. Нечего и говорить, что он выглядел несравненно блестящим и привлекательным. Сайсё, сын дяди прежнего государя, стал теперь секретарем Государственного совета. Узнав, что одна из девушек, о которых он мечтал, ускользнула от него как «струйка дыма», Сайсё притворялся, что не знает о радостном событии, и когда молодым людям случалось встретиться лицом к лицу, Сайсё вздыхал и таился, а Химэгими с удивлением думал, как это Ённокими могла отвергнуть человека, который так ее любил.

Химэгими было шестнадцать лет, Ённокими — девятнадцать, но телом и душой она была еще совсем ребенком. Все в этой девушке было превосходно, родители заботились о ней даже больше, чем о сестрах. Она гордилась этим и полагала, что могла бы занять самое высокое положение, о каком только можно мечтать. Подумывала даже о том, что могла бы выйти замуж и за самого государя. Ей казалось, что сын Садайдзина — Советник — недостаточно знатен для нее, но она этого не показывала, лишь потихоньку вздыхала, ибо ничего с этим поделать не могла. Однако Советник обладал нравом превосходным, никогда не обижал ее, разговаривал с ней очень нежно, так что по мере того, как они сближались, подобные мысли перестали ее посещать.

Всем в доме было известно, что супруги спят под одним покрывалом, но то, что они никогда не раздеваются на ночь и все еще не обменялись любовной клятвой, этого, конечно, никто знать не мог. Люди, правда, замечали, что муж выглядит не слишком влюбленным, а отношения между супругами хоть и уважительные, но какие-то уж слишком спокойные. Удайдзин полагал, что таким подходящим супругам и тысячу ночей проспать вместе — все будет мало, хотя в самих молодых такой страстности видно не было.

«Что ж, Советник еще так молод, вот он и осторожничает, но это пройдет», — говорил себе Удайдзин и не упрекал зятя, который был так хорошо воспитан, что не имел себе равных в этом мире. К тому же Химэгими и во сне не помышлял о том, чтобы увлечься кем-то на стороне, никогда, кроме праздников в усадьбе отца или в государевом дворце, не проводил ночей вне дома. Вот только несколько дней каждый месяц он испытывал какое-то подозрительное недомогание. В эти дни он не желал никого видеть и говорил: «Снова меня мучает этот злой дух!» — и скрывался у своей кормилицы в деревне. «Что бы это значило?» — беспокоились люди.

В пятнадцатый день девятого месяца, при яркой луне, в государевом дворце устраивали концерт. Химэгими был на ночном дежурстве. Жена государя, Дама из Сливового павильона[5], готовилась отправиться к государю. Не то, чтобы Химэгими специально хотел подсмотреть, но все же он спрятался в тени ограды у Павильона глициний. Была уже глубокая ночь, но луна освещала каждый уголок. Сначала вышли девочки с факелами, на темные нижние одежды у них были надеты тонкие прозрачные шелковые накидки, по которым струились распущенные волосы. На придворных дамах, поверх обычной нижней одежды были наброшены тонкие с широкими рукавами накидки китайского покроя, почти спадающие с плеч. Дамы были прекрасны, как и ночное небо над ними, было так отрадно смотреть, как восхитительно они держатся, как грациозно Дама передвигается за занавесками. «Как горько! Ведь и я, если бы мое тело и моя душа были бы как у всех, мог бы вот так же отправиться к государю. Как это было бы прекрасно! Но мне приходится являться людям именно таким, как сейчас…» — так он думал, все больше приходя в мрачное настроение.

Если б быть мне лунойИ светить высокоПоверх облаков…Как было б прекрасно!Но судьба рассудила иначе.

«Неважно, что у меня самого такая несчастная судьба, но ведь моя сестра, будь она такая же, как все, могла бы быть среди этих девушек. И тогда все было бы хорошо. Пусть я печалился бы о себе, но радовался, что она отправляется служить государю…» Он задумался о своем одиночестве и о том, не лучше ли, чтобы и следы его потерялись высоко в горах. Какое-то время Химэгими наблюдал за процессией. Он повторял: «Если 6 быть мне луной…», а потом запел о луне и горе Хорай[6] и его бесподобно чистый голос поднимался к небу.

Этим вечером Сайсё тоже участвовал в представлении. Теперь он сгорал от одной любви — к дочери Садайдзина, но все попытки сближения с ней оказались напрасны. И хотя Сайсё досадовал на всех, в том числе и на ее брата, Советника, он не мог удержаться от искушения насладиться созерцанием его необыкновенной красоты. Сайсё надеялся, что Советник не отправился домой после праздника, а спрятался в каком-нибудь укромном уголке. Поющий голос настиг его в ту минуту, когда он бродил в поисках Советника. Сайсё стал вглядываться в темноту. Поверх обычных одежд на плечи Химэгими был накинут матовый темно-красный шелк, и хотя юноша был маловат ростом, благодаря молодости и красоте он выглядел прелестно — будто сиял в тусклом свете луны. Его движения и выражение лица выдавали непривычное волнение, орошенные слезами рукава источали какой-то особенный, несравненный аромат. Он выглядел обворожительно даже в глазах наблюдавшего за ним мужчины. Любая женщина была бы покорена им с первого взгляда! Так думал Сайсё, завидуя ему и стесняясь своего облика. Он остановился возле Химэгими и стал с досадой говорить о своей любви к его сестре. Несмотря ни на что, Сайсё был обаятелен и обольстителен, и Химэгими подумал, как легко влюбиться в него.

Химэгими никогда и ни с кем не говорил откровенно, считая, что должен хранить свою тайну, но несмотря на то, что его сердце было закрыто для всех, ему было жаль оставить Сайсё без всякого утешения.

— Все это лишь красивые слова, горько, что любовь тускнеет, как в стихах — линяет краска из травы «луноцвет»[7]. Я слушаю тебя и, мне кажется, понимаю. Но мое сочувствие вряд ли поможет тебе, хотя мне и жаль, что ты так страдаешь, — сказал он со вздохом.

Химэгими явно чем-то терзался и выглядел очень расстроенным. «Отчего он так думает? Чем недоволен? Отчего вздыхает, как все другие? Ведь у него все хорошо. Почему же он считает, что несчастлив? Не слышно, чтобы у него не ладилось с женой, говорят, они уже привыкли друг к другу. Или он тоскует о ком-то еще? Эта недавняя история с принцессой…? Но ведь такой человек, как он, должен с легкостью найти выход из любого положения. Какой же он скрытный! Что его гложет?» — так Сайсё пытался разгадать причину печали Химэгими, пытаясь поставить себя на его место и придумывая, что же все-таки могло огорчить его.

— Все хочу понять, что у тебя на уме, стараюсь поставить себя на твое место. Но сам ты никогда не скажешь, что тревожит тебя! — сказал Сайсё с упреком.

— Если бы мы вдруг могли поменяться местами, твой нрав тут же бы подсказал тебе, как поступить, — улыбнулся Химэгими.

«Нет причинДля тоски!» — скажешь ты.Но лунаТак печальна всегда,Так же вечно мое унынье.

Голос Советника был так красив…