Свадебный подарок - Владимир Топорков

Проснулся Мишка в доме бабки на другой день со свинцовой тяжестью в голове, с противным ощущением горечи во рту. Незнаемое раньше чувство тяжкого похмелья угнетало его.

Мишка с тоской посмотрел в потолок, пытался представить для себя весь ход свадьбы и не мог, так, какая-то мешанина, отрывки фраз и действий застыли в голове, и ему стало так стыдно, точно его на воровстве поймали, он даже сам почувствовал, как вспыхнул румянец на щеках, розовой краской залило лицо.

Он вдруг вспомнил про своё намерение снять свадьбу, чтоб утереть нос хвастливому Ивану Дмитриевичу, и что из этой затеи вышло, липкий пот побежал по спине. Теперь самое главное – как на работе объяснит, где служебный фотоаппарат. Мишка понимал, что с работы его теперь попросят, и представил, как заголосит, узнав об этом несчастье, бабка Матрёна, как злорадно захихикает Иван Дмитриевич: «Ну что, Мишка, доигрался!»

Надо было что-то делать. Точно пружиной подброшенный, вскочил Мишка с постели, судорожно попытался попасть ногами в штанины. Наверное, на стук вошла бабка, тоскливо молча поглядела на Мишку. Всё лицо её выражало какое-то скорбное сострадание, точно в доме покойник лежал.

Спросила она внука, когда тот, наконец, оделся:

– Где же фотоаппарат, Миша? Домой вроде ты его не приносил.

Мишка лихорадочно обдумывал, что ответить, но такое решение не приходило – обманывать бабку не хотелось, а сказать правду – значит вызвать у неё сейчас такое сострадание, которое век не забудешь. Но старуха, видать, сама почувствовала недоброе, попросила ещё раз:

– Ты по-честному скажи, Миша!

– На свадьбе молодым подарил… – сказал Мишка медленно, растягивая слова.

Точно кто-то по голове бабку Матрёну ударил. Тихо, со стоном опустилась она на стул, закачала головой:

– Что-же ты наделал, внучёк? Ведь тебя и в тюрьму посадить могут… Как-никак, за казённую вещь отвечать придётся.

Бабка ещё несколько минут сидела, обхватив голову своими побледневшими иссохшими руками, раскачивалась, как маятник, а потом неожиданно резво сорвалась со стула, попросила:

– Ты тут никуда больше не уходи, я буду скоро, – и скрылась за дверью.

Положение у Мишки было и в самом деле хоть плачь. Он лихорадочно забегал по комнате, вдавив голову в плечи. Наверное, и в самом деле могут в тюрьму посадить. Аппарат тут как-никак тысячу двести рублей стоит. Как объяснишь заведующей, что он за пьянкой совсем обо всём забыл, щедрым за казённый счёт стал необыкновенно, забыв о долге служебном. Он представил, как загомонит, на разные манеры обсуждая этот случай, деревня, как первой отвернётся от него – пьяницы и хапуги, Люба, как умоется горючими слезами бабка Матрёна. Дальше он уже не мог представить всю эту картину, и рванулся к двери…

На воздухе у Мишки закружилось в голове, он устало опёрся о калитку, постоял несколько минут. Именно сейчас и пришла спасительная мысль – пойти к Володе, объяснить, что сейчас в душе у Мишки, какие кары грозят ему за его пьяные безрассудные похождения, попросить прощения у Данилы Степановича…

Он направился к дому Зининых, шёл, низко опустив голову, и, видать, не заметил, как вышла оттуда бабка Матрёна, как пересекла дорогу и остановилась, поджидая внука. Трясущимися губами она тихо попросила:

– Не ходи туда, Мишка!

Только тут поднял голову Мишка, тоскливо посмотрел на старуху.

– Не ходи туда, Миша!

– Да ты что, бабушка?

– Не надо, Миша, Данила Степанович не велел. Говорит, что ты вчера над собой контроль потерял, как пьяный вахлак себя вёл.

– А про аппарат узнала? – спросил Мишка тревожно.

– Володя ещё спит, – ответила бабка, – а Данила Степанович так ответил: «Выходит, назад пришла подарок забирать?» Ты уж не ходи, Миша, за аппаратом, позор на всю деревню. Знаешь, что с воза упало, то пропало…

Бабка зашагала к дому, прямая, как гвоздь… Мишка потоптался на месте, почувствовал, как в мелкой дрожи от злости на себя заходили руки. Хотелось волосы рвать на себе, кулаками застучать от обиды.

Мишка бабку догнал, спросил:

– Что же теперь делать, бабушка?

– Ты вот что, Миша, – сказала бабка спокойно, – больше к Зининым не ходи. Лучше козу продадим, а позориться не надо. Понял, Мишка?

– Понял, – грустно ответил Мишка и уныло поплёлся в дом.

После праздника Мишка на работу шёл, как на каторгу. Он представлял, какой сегодня поднимется шум, как с треском вышибут его с работы, какой весёлый разговор пойдёт по деревне. Скажут, допился Мишка, казённые вещи начал раздаривать…

В фотографии Мишка с удивлением увидел Ивана Дмитриевича. Обычно он после выходных или праздников приходил к обеду, довольно потирая руки.

– Ну, Михаил, – говорил он, довольный собой, – пришлось эти дни поработать… – И добавил, игриво сокрушаясь, – у кого праздник, как праздник, а тут работа пятки припекает…

Сегодня Иван Дмитриевич с утра на работе и выглядит необычно. Волосы на голове один к одному расчёсаны, глаза весело поблёскивают. Он, как врач, в белом халате по ателье разгуливает легко, без вечного своего брюзжания – Мишке это даже хорошим предзнаменованием показалось.

С Мишкой Иван Дмитриевич за руку поздоровался, спросил:

– Ну, как отпраздновал, Михаил?

Мишка неопределённо махнул рукой, в шкафчик полез, чтоб тоже в халат облачиться. Но Иван Дмитриевич, заметив его желание, попросил:

– Ты, Михаил, сегодня за меня на совещание передовиков сходи. Осилишь? Работёнки там много будет…

Мишка опешил от неожиданности. Что-то необыкновенное сегодня происходит со старым мастером, и он, наверное, с удивлением на него посмотрел. Этот пытливый взгляд Мишки не прошёл незамеченным.

– Ты что так на меня посмотрел, Михаил? – спросил Иван Дмитриевич, – вроде удивился даже. А я давно решил – парень ты старательный, пора тебе и солидные дела поручать.

– Вот сегодня как раз и нельзя, – тусклым голосом сказал Мишка.

– Что случилось?

Пришлось Мишке всё без утайки рассказать, и про свадьбу, и про этот горький упрёк, в его адрес брошенный, и про свой необдуманный шаг с подарком.

Иван Дмитриевич слушал внимательно, потом долго молчал. А Мишка даже радовался этому молчанию – значит, решает Иван Дмитриевич, как всю эту историю поскорее заведующей выложить. Но Иван Дмитриевич заговорил про другое:

– Да, дела, – начал растягивать слова Иван Дмитриевич и не удержался от нравоучения: – Говорил тебе, Миша, не спеши. Он ведь как – резвый сам наскочит, на тихого – бог пошлёт.

– При чём тут бог, Иван Дмитриевич?

– Это ты прав, бог тут не причём. Бог-то бог, а сам не будь плох.

Потом, помолчав, добавил:

– Всё равно давай так договоримся – иди на совещание. А аппарат можешь мой забрать.

– Да, но… – замычал Мишка.

И вдруг Иван Дмитриевич, краской вспыхнув, впервые словами зачастил, как в барабан забухал:

– Почему ты, Михаил, мне не веришь? Давно в тебе заметил неприязнь эту. А ты гордыню сломи, сломи гордыню. Сам виноват. Говорят, кто пьян, да умён – два угодья в нём. А ты сам в историю влетел, никто не виноват.

И уже спокойно спросил:

– Можешь мой один совет принять?

Мишка головой утвердительно кивнул.

– Ну, так вот, заведующей об этой своей истории с аппаратом не рассказывай…

– Но это же нечестно! – крикнул Мишка.

– А кто говорит, что это хорошо? Только вот один совет тебе дам. Прими от меня тысячу двести рублей и в магазин кати, аппарат быстрее покупай. А через год рассчитаешься. По сто рублей каждый месяц… Надо как-то из положения выходить.

Через час Мишка уже шагал в магазин. Шёл он с деньгами в кармане. Шёл и размышлял о человеческих отношениях. И выходило, что многого он в жизни ещё не знал, Мишка, многое ему ещё предстояло понять и усвоить, как в хорошей доброй школе.